– Джонатан, – сказала я жалобно, – ты что-нибудь понял?
– Да… Кое-что.
– Моя мама – это наша с Шерил мать?
Джонатан искоса поглядел на меня.
– Или у вас другая мать, а твоя тебя удочерила…
– Пойми, этого не может быть! Мама не могла меня обмануть! Я ведь ее прямо спросила, не удочерила ли она меня! И она сказала – нет. И что я родилась у нее одна-единственная…
Меня била нервная дрожь, сигарета едва держалась в скрюченных пальцах, мне было холодно и плохо. Я захлюпала носом.
Джонатан пошарил в кармане и вытащил оттуда пачку бумажных носовых платков.
– Хочешь, поедем ко мне?
– Хочу, – ответила я.
Не задавая лишних вопросов, Джонатан наполнил ванну горячей водой, развел в ней пену, дал мне в руки халат и подтолкнул меня к дверям ванной. Я вяло разделась. На меня, после пережитого потрясения, навалилась апатия и какое-то физическое онемение. Двигаясь как во сне, я сбросила свою одежду на пол и залезла в душистую воду, покрытую розовой пеной, погрузившись в нее до носа. Пристроив душ в коленях, я лежала, ни о чем не думая.
Неожиданно до меня донесся голос Джонатана, который что-то говорил. Я не разбирала слов, но мне не хотелось ему отвечать, мне ничего не хотелось. Он все продолжал говорить, и я наконец пробормотала: «Не слышу… Я тебя не слышу, Джонатан…» Спустя несколько минут дверь в ванную открылась – я ее, наверное, не заперла, – и на пороге появился Джонатан.
– Ты что-то сказала?
– Что я тебя не слышу.
– А я тебе ничего не говорил.
– Но я слышала твой голос, – вяло возразила я.
– Я звонил. В ресторан.
– Я не хочу никуда идти.
– Я так и подумал, – кивнул он и присел на край ванны. – Поэтому я заказал еду домой. Сегодня ведь Сочельник, ты забыла? Ты любишь индейку?
Конечно, забыла, ведь я не привыкла его справлять двадцать четвертого декабря. А вот, оказывается, сегодня праздник, и надо его праздновать, как все люди, – радостно и легко. Да только где же мне взять радости и легкости, когда меня дважды чуть не убили, когда Шерил лежит в коме, когда Игорь пропал!
– Я все люблю…
Я снова заревела.
Джонатан поболтал рукой в воде, легонько наплескивая на меня пену. Затем снял с моих колен душ и полил мне на лицо, смывая слезы. Наклонившись ко мне, он осторожно поцеловал меня в мокрый нос, оторвался, посмотрел мне в глаза и снова наклонился, и снова поцеловал меня в нос, замешкавшись немного… «Сейчас поцелует в губы», – подумала я и закрыла глаза. Мне это было не неприятно, но и не приятно – мне было все равно, мне было не до этого…
Ничего, однако, не произошло. Я открыла глаза и увидела, что он улыбается, глядя на меня.
– Не стоит так долго сидеть в горячей воде, – сказал он, вставая с борта ванны. – Может упасть давление.
С этими словами он направился к двери.
Но не открыл ее, а снял с крючка махровую варежку и вернулся ко мне. Намочив ее, он налил на нее гель и стал меня мыть нежными, осторожными движениями. Тело мое было погружено в воду, и он кружил варежкой по моим плечам, шее… Я снова закрыла глаза. Мне стало удивительно хорошо, и это «хорошо» на фоне только что пережитого потрясения было особенно сильным, всеобъемлющим – это было блаженство.
– Ты спишь, что ли? Встань-ка!
Я послушно поднялась, безразлично подумав о том, что я голая. Клочья тугой пены застряли на моих сосках, затем, повисев немного, поползли по моему животу. Джонатан стянул с себя свой любимый темно-синий свитер с большим отложным воротником на «молнии» – такие тут называются «водитель грузовика» – и остался в джинсах и футболке. Его варежка заскользила по моему телу. Он смотрел прямо перед собой, ровно на то место, по которому в данный момент плясала махровая рукавица, внимательно и сосредоточенно растирая мою кожу, которая розовела от этого массажа.
– Подними руки.
Я помедлила, не понимая, к чему ведет это действо, но руки все же подняла, закинув их за голову. Джонатан подлил геля на варежку и прикоснулся к подмышкам. От холодного геля и от щекотки тело мое пошло пупырышками и соски встали торчком.
– Что, щекотно? – усмехнулся он, подняв на меня глаза.
Я не ответила.
Дойдя до низа живота, он невозмутимо намылил светлые волосики на моем лобке и скомандовал:
– Повернись-ка.
Я повернулась спиной. Энергично пройдясь от шеи вдоль позвоночника, его варежка закружила на моих ягодицах. Я боялась пошевелиться. Во мне поднялось такое острое желание, которого я еще никогда в своей жизни не испытывала, и я, чувствуя, как слабеют мои колени, изо всех сил старалась его не выдать, с замиранием ожидая, что же будет дальше, куда отправится варежка…
Или он разденется и заберется ко мне в ванну?..
Или домоет меня и отнесет в постель?..
От этих мыслей я почти теряла сознание, точно зная, что сопротивления я не окажу. Я боялась шелохнуться, тело мое словно окаменело от напряжения, и мне вспомнились античные мифы, в которых кто-нибудь нет-нет да и обратится в столб.
Уж не знаю, выразилось ли что-нибудь на той части моего тела, где вовсе нет лица, или это напряжение всех моих мышц меня выдало, только варежка вдруг остановилась. Задержавшись на мгновенье на моем бедре, она вспорхнула и куда-то делась. Я продолжала успешно выполнять функцию столба, аж шею свело, только теперь внутри этого столба полыхал уже не огонь – пожар. Мои уши пытались уловить звук расстегиваемой на джинсах «молнии», руки мои просились упереться в стенку, поясница жаждала прогнуться, ноги сводило от желания раздвинуться – но я стойко стояла столбом, не желая быть первой. Ну же, ну же, торопила я, – я ведь больше не могу, я согласна, я на все согласна, прямо сейчас, в ванной, иначе я умру…
Громыхнул душ, и по моей коже заструилась вода.
– Ну вот ты и чистая.
Джонатан обхватил меня огромным полотенцем и стал легонько похлопывать по нему, промокая. Подвинул коврик к ванне, подал руку. Я перебралась через борт. Он развернул полотенце и наконец в открытую окинул меня всю восхищенным взглядом: «Ты красивая девочка».
И надел на меня банный халат.
Разочарованию моему не было предела. «Я тебе этого никогда не прощу», – злилась я, умирая от неутоленного желания, изо всех сил пытаясь не выдать всю эту компанию эмоций: желание, разочарование, злость. Ни за что!
Но Джонатан будто и не замечал, и даже вовсе не интересовался моими чувствами. Мне даже показалось, что он это делает нарочно и что в уголках его губ притаилась усмешка… Издеваешься, да? Ну мы еще посмотрим, кто кого!
Разъяренная, я переоделась, немножко подкрасила ресницы и вышла как раз в тот момент, когда в дверь позвонили: из ресторана доставили еду.
Несмотря на все мои переживания, аппетит мой оказался зверским. Уминая индейку, я избегала встречаться взглядом с Джонатаном – мне все казалось, что он прекрасно понимает, что со мной происходит, и играет в какую-то игру, в жанре «кошки-мышки» или «а ну-ка догони». «Не буду я тебя догонять, – злилась я, – ничего мне от тебя не нужно, и вообще у меня есть Игорь!» И боль резанула меня где-то в желудке – Игорь? Есть ли он у меня? И у кого он есть, мой Игорь? И мой ли… Я уже давно перестала названивать в Москву, домой. Мама все так же не имела ни малейшего понятия о нем; я же, чтобы маму напрасно не волновать, ей наврала, что Игорь уехал в связи с предвыборной кампанией Василия Константиновича по городам и весям нашей необъятной родины вербовать голоса избирателей. Это на самом деле могло быть и правдой, но не объясняло одной, самой важной, вещи: почему он сам мне не звонит? Даже не зная моего нового телефона, он мог найти сто разных способов добраться до меня, начиная со звонка моей маме, в надежде, что ей я оставила свой номер телефона…
– Надо ехать в Москву, Оля.
Голос Джонатана донесся до меня из другого мира. Я вскинула глаза. Должно быть, он все это время следил за выражением моего лица, и глаза его смотрели с участием и нежностью. Мне стало даже стыдно за мою самолюбивую злость. Может быть, первое впечатление, как это бывает почти всегда, оказалось самым правильным и он действительно гей? Он сказал мне тогда, в больнице: «Я люблю тебя»; но, может, речь шла о любви братской, человеческой? И он просто испытывает ко мне самые нежные дружеские чувства, немного забавляясь при мысли, что я способна воспылать к нему желанием? Выкинуть эти глупости из головы, приказала я себе. У меня давно не было близости с мужчиной – вот гормоны и заиграли в крови. А дружба – так даже лучше, если он действительно гомосексуалист…
– Ты меня расслышала?
Ах, да, в Москву, сказал он…
– Почему? – тупо спросила я.
– Ты сама не соображаешь, да? – усмехнулся он, ласково глядя.
– Я? Нет… Я в таком состоянии…
– Можем отложить эту беседу.
– Нет-нет, давай обсудим. Я понимаю: в Москву… Чтобы попробовать разобраться в этой истории, да? Я только, Джонатан, не могу одного понять: моя мама не могла меня обмануть! Она могла скрывать от меня правду всю жизнь – но не тогда, когда я ее прямо спросила об этом.
– А если она тебя удочерила и, как и Вирджини, считает, что ты не должна ни при каких обстоятельствах узнать правду? Ты на мать похожа?
– Нет… И на отца – тоже нет.
– Это, конечно, еще не доказательство, но…
– Ты не знаешь мою маму, Джонатан. Пойми, она не умеет обманывать!
– В таком случае ее обманули. Возможно, что второго ребенка, то есть Шерил, у нее забрали… Ей не делали кесарево сечение?
– Нет, насколько я знаю…
– Ну, все равно. Женщину в таком состоянии, едва живую после родов, легко обмануть.
– Но ведь обычно второе сердце прослушивается! Даже без всей современной техники доктора могли определить, что будет двойня! Что же, по-твоему, мама согласилась отдать второго ребенка? Это исключено!
Джонатан пожал плечами.
– А если ее все же обманули с самого начала?
– Вирджини купила себе младенца в зародыше? Но ты представляешь, сколько людей должно было быть вовлечено в это дело? Врач из женской консультации, врачи в роддоме, акушерки! В советской системе беременная женщина проходила через несколько различных осмотров… Трудно представить, что Вирджини подкупила всех этих людей – откуда у нее, жены дипломата, которая бывала в Москве только наездами, такие знакомства, такое знание системы? Нет, не годится твое предположение.
– Или она удочерила тебя. И вашей с Шерил матерью является третья, неизвестная, женщина. Возможно, она умерла при родах…
– Да, но и в этом случае надо опять допустить, что мама меня обманула. А я не могу… Хотя…
Я вспомнила, как после моего вопроса мама разнервничалась и пошла пить валокордин.
– Что ты замолчала?
– Знаешь, вообще-то мама мне сказала… У нее были сомнения… Как раз потому, что я ни на кого не похожа… У нее иногда мелькала мысль, что меня перепутали в роддоме. То есть сама-то она уверена в том, что я ее дочь, но…
– Короче, если ты хочешь попытаться докопаться до правды – надо ехать. Правда находится в Москве.
Я растерялась. В Москву? Где куда-то делся Игорь? Что я найду дома? Кого увижу? Другую женщину, расположившуюся по-хозяйски в нашей квартире? Нет, в его квартире, не стоит об этом забывать. Он в принципе волен приводить туда и даже селить кого угодно. В конце концов, я же сама отказалась выходить за него замуж. А раз не жена – какие могут быть обязательства? Холостой мужчина – он и есть холостой и ведет себя, как холостяк… Я могу, конечно, вернуться к маме. И уже от нее попробовать сделать вылазки к нам на «Динамо»… Господи, к маме! Что я скажу ей? Не буду же я ей рассказывать все эти бредовые домыслы! А мама все равно почувствует, что что-то не так…
С другой стороны, рано или поздно придется ехать домой, и все это лишь попытка оттянуть неизбежное…
– Ты не хочешь ехать? – спросил Джонатан.
– Мне страшно, честно говоря. Я не знаю, как взяться за поиски правды… Я не понимаю, почему пропал Игорь, я не представляю, как я буду смотреть в глаза моей маме…
– Но если ты не поедешь, то ты так ничего и не узнаешь и не поймешь. Кроме того, я надеялся, что мы сможем узнать что-нибудь о тех людях, которые столь интенсивно интересовались Шерил.
– Каким образом? Я буду ходить по Москве и опрашивать «новых русских», не помешала ли им Шерил своей деятельностью и не собирались ли они ее убить?
– Кое-что я уже знаю…
– Ты?!
– Я связался со своим дядей. Он мне помог с информацией. А именно: «Чистая планета» разработала проект – пока только проект – целого ряда мероприятий против загрязнения среды ядерными отходами. В том числе и против их незаконной продажи за границу, в частности, в Европу. Наверное, поэтому и украли ее еженедельник, в надежде найти там записи об этом проекте и о контактах по нему.
– Боже мой, ты понимаешь, куда это ведет? Ты отдаешь себе отчет, какие деньги, какая мафия за этим стоит?
– Примерно. У меня есть целый список названий организаций Восточной Европы, замешанных в продаже ядерных отходов, которых выявили члены «Чистой планеты». Если нам удастся сопоставить эти названия с теми, которые связаны с деятельностью твоего Игоря…
– И ты думаешь, что Игорь вот так запросто мне все расскажет?
– Послушай, Оля, я ведь не ясновидящий. Я только на месте могу сориентироваться, как надо действовать и у кого и что спрашивать. Когда мы приедем…
– «Мы»?
– Я разве не сказал? Извини, я имел в виду, что нам надо ехать в Москву.
– Так ты поедешь со мной?!
Это меняло дело. Это очень даже меняло дело! Кажется, на моем лице изобразилась радость, поскольку Джонатан снисходительно улыбнулся и добавил:
– Я никогда бы не подумал предложить тебе поехать одной. Это довольно опасно, на самом деле…
– Но как ты въедешь? Нужна же виза?
– У нас есть два варианта: либо ты попросишь кого-то из своих знакомых сделать мне приглашение…
– Мама может сделать!
– Не надо вовлекать твою маму. Что ты будешь ей объяснять? Кто я такой и зачем еду? Лучше попросить кого-то из твоих отдаленных знакомых, и даже из соображений предосторожности – я пока не могу оценить, насколько опасно это предприятие…
– А второй вариант?
– Купить тур. Но он хуже тем, что сроки ограничены, и хотя я не собираюсь там задерживаться – это все же неудобно.
– Слушай, – сказала я, – что мы голову ломаем? Я сама тебе сделаю приглашение! Пойдем в русское консульство и сделаем на месте!
– Превосходно. Я не подумал о такой возможности.
– Ты можешь при этом остановиться у нас, у мамы.
– Но как ты ей это объяснишь?
– Придумаю. Скажу, что влюбилась в тебя и бросаю Игоря.
Джонатан так серьезно посмотрел на меня, что у меня улыбка сошла с лица и мне сделалось неловко. Я, кажется, пошутила… Я толком сама не знала – и он тоже не знал и смотрел на меня серьезно и вопросительно.
– Ну надо же маме как-то объяснить… – растерянно добавила я, не зная, как ответить на взгляд Джонатана.
Он отвел глаза.
– Лучше будет, если я остановлюсь в гостинице.
– Это очень дорого, – не слишком настойчиво возразила я.
– Не проблема, – сухо ответил Джонатан.
Я не стала спорить.
Почему он так посмотрел на меня? Что за вопрос был в его глазах? Нет, вопрос я знаю, понимаю какой: насколько серьезно то, что я говорю… Вот только был ли это вопрос гомосексуалиста, который испугался, что на его голову сваливается проблема, которую он не в состоянии решить, или вопрос мужчины, влюбленного в меня, для которого важно убедиться во взаимности? Я не знала…
За столом воцарилось напряженное молчание. Джонатан подлил мне вина и спросил, что я буду пить после ужина: кофе или чай. Кофе, сказала я. И снова воцарилась тишина.
Я была убита этим напряжением, которое возникло между нами. Все, что у меня теперь оставалось, – это Джонатан, и портить наши отношения мне совсем не хотелось. «Ну ладно, – думала я про себя, – играешь ли ты со мной или действительно влюблен и не хочешь открыто проявлять свои чувства – что бы то ни было, это сейчас не самое важное. Конечно, в другое время я бы непременно занялась разгадыванием этой загадки, столь щекочущей мои нервы, но сейчас самым важным, самым насущным было сохранить ту дружбу, которая возникла между нами, не вдаваясь в подробности, с чем она перемешана, чем приправлена, что в ее подтексте и перспективе. Мне были необходимы его участие и его поддержка – позарез необходимы, больше всего на свете. Так что, – сказала я себе, – самолюбие свое побоку, загадки тоже – срочно мириться!»
– Я уберу со стола, – сообщила я по возможности легко.
Джонатан вскинул на меня свои прозрачно-серые, ярко обведенные черными ресницами глаза.
– Вместе уберем, – сказал он.
Разговор был более чем несущественный, но он почувствовал и принял мое невысказанное предложение не ссориться, не осложнять наши отношения… Я ликовала. Он у меня есть, Джонатан, он есть и будет, и никуда не денется, потому что он сам хочет у меня быть. Значит, я могу на него положиться. Боже мой, я никогда не думала – или просто никогда не бывала в таких переделках? – что это так важно: иметь верного друга, на которого можно положиться. И это ужасно, когда у вас такого человека нет. Особенно когда вам хреново…
Я так заметно повеселела, что Джонатан улыбнулся – как мне показалось, тоже с облегчением. Он сварил кофе, достал печенье. Мы снова сели за стол. Мне сделалось так уютно и хорошо, что я даже попросила его поставить музыку. Оказалось, что он тоже любит джаз, и голос Армстронга забасил: «What a wonderful world…» То есть как прекрасен этот мир. И я с ним готова была согласиться…
Как вдруг Джонатан произнес:
– Если хочешь, можешь у меня остаться.
Бум! Все то благодушие, на которое я себя с таким трудом настроила, улетучилось мгновенно. В моей голове снова заметались вопросы: это провокация? Что он имеет в виду? Ночевать – это как? Это зачем? Это спать с ним или спать отдельно? Спать отдельно и прислушиваться, не идет ли он ко мне? Или он просто предлагает по-дружески, полагая, что мне неуютно и одиноко в моей квартире, и видя, что мне чрезвычайно хорошо у него?..