К Беле на помощь из Хорватии бросился старший брат Коломан, кажется, европейцы начали понимать, что в одиночку они обречены… Это была не просто серьезная поддержка, вместе с имеющимися у Белы силами объединенное войско составляло шестьдесят пять тысяч всадников!
Батый применил ту же тактику, что и Субедей на Калке, не желая принимать бой на условиях противника, он ложным отступлением выманил венгеро-хорватское войско на равнину к своим главным силам. Беле и Коломану казалось, что столь внушительная сила, какая имелась у них, самим своим появлением заставила татар бежать, а потому оба не задумались над причинами отступления и попались.
Батый кивнул на не успевшую после преследования построиться в боевые порядки армию противника:
– Сбились, точно овцы в загоне. Вперед!
Татар было в несколько раз меньше, но неожиданность, невозможность развернуться и принять боевые порядки, невиданное мужество и презрение к смерти у противника словно парализовали угров и хорват, пятьдесят шесть тысяч из пришедших просто полегло в поле! Погиб и хорватский герцог Коломан. Королю Беле с остатками войска удалось бежать, причем бежал он, бросив на произвол судьбы свое королевство, в Австрию.
День битвы на реке Сайо остался черной датой в истории Венгрии.
Короля больше не было в Мадьярском королевстве, на его землях полгода хозяйничали страшные воины Батыя, к которым окончательно привязалось их название: «татары». Матвей Парижский писал: «…верно их назвали «тартарами», ибо так могли поступить только жители Тартара». До самой осени войско Батыя, разбившись на отдельные отряды, разоряло Европу. Конечно, кое‑где им давали отпор, король Богемии Вацлав отбросил захватчиков от города Кладно. А под Веной удалось даже захватить одного из татарских военачальников. Правда, вышел конфуз, тот почему‑то оказался… англичанином на службе у Батыя!
Европе бы объединиться и нанести решительный удар как раз в это время, когда войско Батыя было раздроблено, но не нашлось даже дураков, которые учатся, как известно, только на своем опыте. Ни чужой, ни свой ничему не научили.
Папа римский спешно пытался поднять Европу на борьбу с безбожными чужеземцами, а обиженный на него император Фридрих принялся… договариваться с Батыем!
Король Бела, укрывшийся в Загребе, молился только об одном: чтобы Батый забыл о его существовании! На его беду, у монгольского хана оказалась прекрасная память, уже в ноябре отдохнувшие тумены принца Кадана перешли Дунай и встали под стенами Загреба. Вскоре туда подтянулись и основные силы Батыя. И снова войско Белы было разгромлено, но ему удалось бежать. За неуловимым мадьярским королем принялся гоняться Кадан.
Монгольские войска захватывали город за городом, место встречи было назначено на территории Болгарии, куда каждое крыло шло своим путем. Принц Кадан не смог догнать уж очень резво удиравшего Белу, но до побережья Адриатического моря дошел.
Одна часть Европы уже лежала в руинах и стонала от разорения, а другая с ужасом ожидала своей очереди. Теперь вспомнили и Аттилу с гуннами, и пророчества про сыновей Гога и Магога, и про выходцев из Тартара…
Служились бесконечные молебны, приносились богатые дары монастырям и церквям, но тумены Батыя в воздухе растворяться не желали и поражений от доблестных рыцарей терпеть тоже, напротив, они все так же успешно били всех, кто смел выступить против, так же разоряли подвернувшиеся города и топтали копытами своих многочисленных коней озимые посевы…
Европа приготовилась погибнуть под этими самыми копытами. Казалось, наступил ее последний час.
И только у папы римского переживали как‑то не слишком сильно. Волновались, но явно не по поводу приближающихся монгольских туменов. Что‑то иное заботило Иннокентия IV и самых доверенных его лиц. Наверное, на то были свои причины…
На Восток…
Хан сидел, уставившись прямо перед собой и не замечая ничего вокруг, и думал. Он больше не рисковал уезжать для размышлений, как когда‑то, на лесную полянку, при одном воспоминании о тавре на неприличном месте становилось не по себе, теперь он предпочитал всегда быть окруженным охраной.
Думать хану было о чем. Только что принесли тяжелое известие, гонец, как и полагалось, немедленно казнен, но Батый прекрасно понимал, что сохранить в тайне сообщение не сможет, да и делать этого просто нельзя.
Умер Великий хан Угедей, в Каракоруме до курултая и выборов нового хана правит его вдова Туракина-хатун. Это плохо, очень плохо, потому что Туракина – мать Гуюка, женщина очень властная и вполне способна заставить решить вопрос власти в свою пользу. Угедей не зря был выбран Чингисханом среди всех своих потомков для управления империей, при всех недостатках он был выдержан и умен. Сам Угедей, прекрасно зная цену старшему сыну Гуюку, назвал наследником своего внука Ширамуна. Но уже сейчас ясно, что Туракина этого не допустит, в крайнем случае, Ширамун будет просто отравлен. Ширамун не ее внук, потому жалеть его ханша не станет.
Хуже всего, что в Каракорум уехали Гуюк и Бури, Батый сам отправил их к хану, чтобы не мешали. Перед отъездом царевичей они основательно поссорились, Батый даже нажаловался Угедею на его сына, и хан прислал царевичу разгромное письмо.
«Говорят про тебя, что ты в походе не оставлял у людей и задней части, у кого только она была в целости, что ты драл у солдат кожу с лица. Уж не ты ли и Русских привел к покорности этою своею свирепостью? По всему видно, что ты возомнил себя единственным и непобедимым покорителем Русских, раз ты позволяешь себе восставать на старшего брата… Что же ты чванишься и раньше всех дерешь глотку, как единый вершитель, который в первый раз из дому‑то вышел, а при покорении Русских и Кипчаков не только не взял ни одного Русского или Кипчака, но даже и козлиного копытца не добыл».
Такие слова означали сильный гнев хана, ведь отец ругал собственного сына за неподчинение племяннику.
Конечно, Гуюк прекрасно понимал, что гнев отца вызван жалобой Батыя, и затаил на него ненависть. А что теперь?
Узкие глаза Батыя вдруг сверкнули: а не Туракины ли заслуга в том, что ее муж вдруг умер? Угедей не был настолько болен, чтобы отправиться к Потрясателю вселенной. Но сейчас даже смерть Великого хана волновала Батыя куда меньше, чем то, кто придет к власти. Нельзя было отпускать в Каракорум Гуюка, ох нельзя! Но и держать рядом, когда тот подвергает осмеянию каждый шаг, джихангир тоже не мог. Что, если бы Гуюк узнал о клейме? Тогда позор полный.
Батый всегда умел рассуждать трезво, не злясь и не жалея сам себя. Что сделано, того не вернуть, Угедей умер, сильнейший враг Гуюк в Каракоруме и имеет возможность стать Великим ханом. Пока нет Великого хана, никакие походы невозможны. Это означало, что придется возвращаться обратно.
И вдруг Батыя пронзила еще одна мысль: уж очень своевременно скончался Угедей, как раз тогда, когда до разгрома всей Европы монголам остались считаные месяцы! Великий хан умер в ноябре, всем ясно, что раньше начала весны известия из Каракорума до Европы не дойдут… Не Туракина ли виновата в смерти мужа? Слишком уж ловкие люди, приехавшие в Каракорум от главного шамана Европы, крутились возле хана.
Но, как бы то ни было, Угедей мертв, и надо возвращаться, оставляя нетронутыми города вечерних стран. Если честно, то хана вовсе не вдохновляла возможность эти города взять. Лично Батыю, как и многим другим, вечерние страны совсем не нравились. Никакие красивые женщины не могли искупить отсутствие степи и богатств; то, что сами жители вечерних стран считали богатством, для монголов таковым вовсе не являлось. Он часто вспоминал богатейшие селения Азии и Китая.
В здешние города он просто брезговал въезжать. Приученный с детства, что мочиться в ставке или выбрасывать в ее пределах нечистоты запрещено под страхом смертной казни, отнюдь не брезгливый хан передергивал плечами, когда вспоминал, что в городах люди выливают нечистоты прямо себе под ноги (а то и на головы проходящим), что они не сжигают трупы, а закапывают их в землю, а то и вовсе оставляют, чтобы поклоняться этим останкам. И богатства, по представлению монголов, у вечерних стран особенного не было, золота не слишком много, богатые меха скорее у урусов, лошади хоть и есть, но такие, что лишь для забоя годятся, ни к чему не приспособленные, требующие постоянного ухода. Скота мало, и он тоже капризный.
Батый вдруг совершенно некстати вспомнил один из городов, где надеялся захватить мадьярского короля Белу. Разбив его войско подле города, хотя и упустив самого короля, Батый двинул тумены к стенам Пешта. У ворот города они увидели вышедшую навстречу странную процессию. Воины остановились, не зная, чего ожидать от этой толпы священнослужителей.
Во главе шел архиепископ, за ним два епископа и еще несколько священников несли мощи святых, иконы и другие церковные реликвии. Все старались, чтобы пение было стройным и голоса не дрожали.
Во главе шел архиепископ, за ним два епископа и еще несколько священников несли мощи святых, иконы и другие церковные реликвии. Все старались, чтобы пение было стройным и голоса не дрожали.
Батый сделал знак остановиться, подозвал к себе толмача:
– Что это?
Тот быстро объяснил, мол, священники вышли встречать с иконами и мощами.
– С чем? Иконы я уже видел, это лица, нарисованные на досках. А что такое мощи?
По тому, как замялся толмач, стало ясно, что ответ не понравится. Батый нахмурился:
– Отвечай!
– Это… останки их почитаемых мертвецов, хан.
– Что?! Они вынесли нам останки своих мертвецов?!
– Но они им молятся, хан.
Лицо Батыя впервые за долгое время выразило хотя бы часть его чувств, такое бывало крайне редко, ведь сильный человек не должен показывать, что у него на душе или в уме. Но для хана услышанное оказалось столь омерзительным, что его все же передернуло. Движение рукоятью плети было недвусмысленным.
– Уничтожить!
Реликвии и люди, их вынесшие, перестали существовать. Как и жители Пешта…
Разве можно было жалеть таких глупцов?
Но хуже всего было то, что здесь почти не видно просторов, везде взгляд натыкался либо на каменные стены, возведенные людьми, либо на стену леса, либо на стену гор. Душа уже истосковалась по степным просторам, когда можно полдня скакать так, чтобы ветер свистел в ушах и грива коня развевалась, а степь все не кончалась…
Хану был нужен повод, чтобы повернуть морды коней на восток, и он этот повод получил. Смерть Угедея означала, что он может просто плюнуть на оставшиеся непокоренными грязные города вечерних стран.
Но Батыя интересовали уже не оставленные позади дрожавшие от страха жители вечерних стран, а судьба Великой империи и своя собственная в первую очередь. Очень скоро все будет решаться в Каракоруме, и он должен решить, как быть.
Батый умел видеть выгоду и угрозу, он прекрасно понимал, что тоже может побороться за место Великого хана, и столь же хорошо понимал, что не победит. Да, у него есть авторитет среди тех, кто воюет, кто ведет в бой тумены здесь, на западе, но для Каракорума он не столь важен. Улус Джучи поддержит своего главу, только улуса Джучи мало, чтобы его хозяин стал главой всех монголов. Батый может повлиять на выбор хана, но он не может стать самим ханом.
А Гуюк может, потому что его поддержат все, кто стоит за Туракиной и кто получит (и получает, в этом Батый не сомневался) из ее рук должности, богатства, привилегии. Этого будет достаточно, чтобы ненавистного Гуюка выбрали Великим ханом. И все, что может сделать Батый, – оттянуть эти выборы в надежде, что что‑то произойдет. Но надеяться не на что, Гуюк сильный и здоровый, а к тому же очень осторожный, и у Батыя своих людей в Каракоруме почти нет.
И все‑таки, как бы ни размышлял джихангир Бату, делать он должен одно: прекращать поход и разворачивать войска обратно в Каракорум. Но никто не должен подумать, что монгольские тумены уходят из‑за боязни, потому были оставлены заслоны, которым поручено с особой жестокостью расправиться с близлежащими городами и селениями.
Монгольские тумены, почтив как подобало память умершего Великого хана, поспешили на восток, только теперь южнее, чем шли туда. Все верно, к чему идти разоренными землями.
Снова ревели верблюды, снова скрипели повозки, кричали люди, поднималась пыль столбом, скрывая идущих с головой. Степи уже подсохли, но не успели выгореть на солнце, трава поднялась, идти было легко и привычно. Возвращаться домой, да еще и с такой большой добычей, всегда радостно.
Почему же столь задумчив джихангир?
Если для многих и многих воинов возвращение в родные степи было желанным, то для Батыя оно смертельно рискованно. Хан прекрасно понимал, что даже на курултай ехать опасно, он тянул время. Ко всем, кто мог встать на его сторону, Батый отправил гонцов, осторожных, ловких, верных, таких, что не попадутся и не предадут. Он хорошо понимал, что в Каракоруме нужны свои люди, и пытался решить для себя вопрос, как поступить.
Идти всем войском в Каракорум он не собирался, и не только потому что это означало потерять завоевания на западе, просто рядом с Гуюком им не жить, Гуюк все сделает, чтобы погубить своего врага, Туракина ему в этом поможет. Но и оставаться всем войском в кипчакских степях тоже нельзя. Отпустить часть туменов опасно, позади враги, которые не упустят возможности отомстить за разоренные земли. На севере русские князья, которые тоже постараются напасть…
Из многих зол всегда нужно выбирать меньшее, и вот теперь этот выбор предстояло сделать Батыю. Он знал, что под Великим небом нет ничего более неверного, чем судьба, способная меняться по сотню раз на дню даже для тех, кто убежден в своей силе и неприкосновенности. Жизнь полна зависти, коварства и предательства, яд и острый клинок решают в ней слишком многое. Но жизнь – борьба, и побеждает в ней сильнейший или хитрейший. Батый считал себя таким, значит, он должен обмануть всех – Гуюка, Туракину, саму судьбу…
В Каракорум к матери Мунке Сорхахтани, старшей жене Толуя, помчался, опережая остальных, еще один гонец. Он вез всего два слова: «Будь осторожна». Это был верный человек, даже если его спину порежут полосами, ногти вырвут, а руки поломают в суставах, он не скажет, кем послан, а сама Сорхахтани все поймет.
Когда‑то еще перед началом похода на вечерние страны хитрый Субедей тайно водил молодого Батыя к его тетке. Тогда хан не понял, к чему полководцу связываться с какой‑то вдовой Толуя. Да, Сорхахтани добрая, умная, но что могла вдова Толуя против Угедея и его властной супруги Туракины? Ничего. А что она могла сейчас? Батый не мог бы ответить и сам, просто знал, что Сорхахтани одна из немногих, кто на его стороне в Каракоруме, а потому должна выжить. Она не захотела стать женой Гуюка, хотя тот не слишком настаивал, как бы теперь злопамятный принц не отомстил.
Батый еще не понимал, как сможет использовать Сорхахтани в своих интересах, просто нужно, чтобы она выжила. Может, отправить ее сына Мунке к матери? Нет, пока рано, час решающей схватки с Гуюком не наступил, если поторопиться, можно его спугнуть и подставить под нож убийц самого Мунке.
Над всем воля Вечного неба, но Батый хорошо знал, что побеждает врага сильный, а выгоду из этой победы извлекает мудрый (или хитрый). И он совсем не желал, чтобы победа над урусами и вечерними странами досталась Гуюку только потому, что сам Батый сделал один неверный шаг. Рисковать нельзя, нужно выверять каждое действие. Но Субедей говорил, что, если не знаешь, как поступить, лучше подожди, время само подскажет.
Пока тумены монголов и всех, кто к ним примкнул, подчинившись законам Ясы, медленно тащились к границам степей подле уруских земель. Там можно перезимовать и двинуться дальше. Или не двинуться, если хан решит не ездить в Каракорум.
Как бы ни обманывал себя Батый, в глубине души он уже прекрасно понимал, что ни на какой курултай не поедет, слишком опасно для жизни. Он понимал и другое: он слишком оторвался от родины, теперь монгольские степи остались только в воспоминаниях, он ни за что не хотел бы жить в вечерних странах, но и в Каракорум возвращаться тоже не хочет. Оставалось одно: найти место для своей собственной ставки, которая станет столицей его собственной Орды. Огромного улуса Джучи.
Старший брат Орды не против, остальные братья тоже. Постепенно вызрело решение поставить столицу Белой Орды в степях, где зимовали, там вполне подходящие места, и кипчаки возражать не станут, они уже влились в его войско, подчинились его законам и хорошо выполняют его приказы.
Теперь предстояло решить вопрос с урусами. Пока монголы просто кочевали в низовьях ближе к морю, не так давно разоренные уруские княжества не поднимали головы. Что будет теперь?
Батый приказал принести себе большую шкуру верблюда, на которой когда‑то еще по приказу Субедея нарисовали расположение рек и озер земли урусов, пометили их города, проходы между болотами, торговые пути. Бывшие торговые пути, едва ли урусы смогли все восстановить. Эта шкура хранилась у Субедея, но теперь перешла во владение джихангира.
Два кебтеула внесли сундук со шкурой, открыли, осторожно расстелили.
– Света!
Когда ордынские тумены гнали мадьярского короля Белу до самого моря, а потом и дальше, он так спешил удрать, что бросил свои большущие шатры. Они были сделаны из ткани, но прочны и красивы. Батыю понравилось, и он приказал забрать шатры с собой. Зимой в них, конечно, жить невозможно, но для теплого времени года вполне подходило.
В таком шатре света много больше, чем в юрте, но все равно не хватало, чтобы разобрать все значки и пометки, сделанные по приказу полководца и его собственной рукой тоже. Быстро зажгли еще факелы, хан склонился над шкурой.
– Где мы сейчас?
Советник показал рукой немного неопределенно за границы шкуры: