– Нет, спасибо, мамочка.
Пища, подумала Либ, необходимая вещь для каждого ребенка. Разве кормление ребенка с первых дней жизни – не главное занятие матери? Худшее огорчение для женщины – это когда ребенка нечем накормить. Или видеть, как ребенок отворачивает маленький рот от еды.
– Мы пойдем прогуляемся, – сказала ей Либ.
Женщина прихлопнула жирную муху и вернулась к своему занятию.
Существуют лишь два возможных объяснения безмятежности ирландки, решила Либ. Или она настолько уверена в Божественном вмешательстве, что не беспокоится за дочь… или знает, что девочка тайком получает еду.
Анна шла, шаркая ногами и тяжело ступая в мальчишеских ботинках, и, когда переносила вес с одной ноги на другую, слегка пошатывалась.
– Ты укрепляешь шаг мой, – пробормотала она, – да не колеблются ноги мои.
– У тебя болят колени? – спросила Либ, когда они шли по тропинке мимо суетливых коричневых куриц.
– Не особенно, – подставляя лицо солнцу, ответила Анна.
– Это все поля твоего отца?
– Он берет их в аренду, – уточнила девочка. – У нас нет своих.
До сих пор Либ не видела никаких наемных работников.
– Он сам делает всю работу?
– Ему помогал Пэт, когда был с нами. Здесь растет овес, – сказала Анна.
В поле, покосившись, стояло перепачканное пугало в коричневых штанах. Похоже, на нем старая одежда Малахии О’Доннелла.
– А на том поле заготавливают сено, но дожди всегда его портят.
Либ показалось, что она узнала низкие растения с зелеными листьями: вожделенный картофель.
Дойдя до проулка, они свернули на тропу, уводящую от деревни, по которой Либ еще не ходила. Какой-то дочерна загорелый мужчина с рассеянным видом чинил каменную стенку.
– Бог в помощь, – молвила Анна.
– И вам тоже, – откликнулся он.
– Это наш сосед мистер Коркоран, – прошептала она Либ.
Наклонившись, Анна сорвала коричневатый стебель со звездообразным цветком. Потом высокую траву с тускло-фиолетовым верхом.
– Любишь цветы, Анна?
– О да! Особенно лилии, конечно.
– Почему «конечно»?
– Потому что это любимые цветы Девы Марии.
Анна говорила о Святом Семействе так, словно это ее родственники.
– Где ты могла видеть лилии? – спросила Либ.
– На картинках, много раз. Или водяные лилии на озере, хотя они не такие. – Присев на корточки, она погладила мелкий белый цветок.
– Что это?
– Росянка, – ответила Анна. – Посмотрите.
Либ всмотрелась в круглые листья на стеблях. Они были покрыты чем-то наподобие липкого пуха с черными крапинками.
– Росянка ловит насекомых и всасывает их, – прошептала Анна, словно боясь побеспокоить растение.
Неужели ребенок прав? Очень интересно, но и страшно тоже. Похоже, у девочки есть тяга к науке.
Поднявшись на ноги, Анна покачнулась и глубоко вздохнула.
Голова закружилась? Не привыкла к физическим нагрузкам, подумала Либ, или ослабла от недоедания? Если даже ее голодание – надувательство, это не означает, что Анна получает полноценное питание, необходимое для подрастающей девочки. Эти выпирающие лопатки говорят о недоедании.
– Может быть, пора возвращаться? – предложила Либ.
Анна не стала возражать. Устала или просто послушалась?
Когда они пришли к дому, Китти была в спальне. Либ собиралась отчитать ее, но служанка наклонилась к ночному горшку – наверное, чтобы оправдать свое присутствие там.
– Принести вам миску болтушки, госпожа?
– Хорошо, – ответила Либ.
Когда Китти через минуту принесла миску, оказалось, что это каша. Вероятно, это весь ее обед. Четверть пятого, сельское время.
– Возьмите соль.
При виде солонки с маленькой ложечкой Либ покачала головой.
– Берите, – сказала Китти, – это отпугивает мелюзгу.
Либ искоса взглянула на горничную. Она говорит о мухах?
Как только Китти вышла из комнаты, Анна заговорила:
– Она имеет в виду маленький народец.
Либ не поняла.
Девочка задвигала пухлыми руками, изображая танец.
– Феи?
Невероятно!
Девочка скорчила гримаску:
– Им не нравится, когда их так называют.
Она чуть заметно улыбалась, словно обе они знали, что в каше не барахтаются никакие крошечные существа.
Совсем недурно – овсяная каша была сварена скорее на молоке, чем на воде. Однако Либ с трудом глотала в присутствии ребенка, чувствуя себя неотесанной крестьянкой, набивающей рот в присутствии изысканной дамы. Дочь мелкого арендатора земли, напомнила себе Либ. К тому же плутовка.
Анна штопала разорвавшуюся нижнюю юбку. Она не смотрела с вожделением на ужин Либ и не отводила взгляда, как если бы боролась с искушением. Она лишь продолжала делать аккуратные маленькие стежки. Либ прикинула, что если даже девочка съела что-нибудь ночью, то после семи часов надзора она уже проголодалась бы, поскольку выпила лишь три чайные ложки воды. Как она выносит пребывание в комнате, где разносится аромат теплой каши?
Либ дочиста выскребла миску, чтобы ничего не осталось. Как ей не хватает свежеиспеченного хлеба!
Немного погодя к ним зашла Розалин О’Доннелл, чтобы показать новую фотографию.
– Мистер Рейли подарил нам одну копию.
Отпечаток был удивительно четким, хотя все оттенки оказались искажены: серое платье обесцветилось до белизны ночной сорочки, а клетчатая шаль стала черной как смоль. Девочка на фотографии, чуть улыбаясь, смотрела в сторону, на невидимую сиделку.
Анна лишь на миг взглянула на снимок, как будто из вежливости.
– И рамка такая красивая, – сказала миссис О’Доннелл, поглаживая литое олово.
Простая, необразованная женщина, подумала Либ. Может ли человек, бесхитростно восторгающийся дешевой рамкой, придумать столь замысловатый трюк? Либ украдкой взглянула на Анну. Не исключено, что виновата только эта хитрющая крошка. Еще до начала наблюдения, начавшегося этим утром, девчонка без ведома семьи могла легко запастись всей необходимой едой.
– Эта фотография встанет на каминной полке рядом с бедным Пэтом, – с восхищением разглядывая снимок с расстояния вытянутой руки, добавила Розалин О’Доннелл.
Кто знает, не бедствует ли сын О’Доннеллов там, в Штатах? Или, быть может, родители не имеют об этом понятия? Иногда эмигранты пропадали и от них не было никаких вестей.
Когда хозяйка вернулась на кухню, Либ уставилась в окно, рассматривая траву, примятую колесами фургона Рейли. Потом, повернувшись, она наткнулась взглядом на ужасные ботинки Анны. Либ пришло в голову, что мать парня назвала его бедным Пэтом, потому что тот был слабоумным от рождения, дурачком. Это объясняло бы его странную развязную позу на семейной фотографии. Но в таком случае как могли О’Доннеллы отправить несчастного в Америку? Так или иначе, не стоит обсуждать этот предмет с его младшей сестрой.
Еще несколько часов кряду девочка перебирала свои священные карточки – по сути дела, играла с ними, нежно прикасаясь к ним, внимательно вглядываясь и время от времени что-то бормоча. Так обычно девочки играют с игрушками.
Либ в это время листала небольшую книгу, которую всегда возила с собой, – «Заметки по сестринскому делу», дар от автора.
В половине девятого она решила, что Анне пора ложиться спать.
Девочка перекрестилась и переоделась в ночную сорочку, с опущенными глазами застегивая пуговицы спереди и на рукавах. Потом сложила одежду и положила ее на комод. Она не воспользовалась ночным горшком, так что Либ по-прежнему нечего было измерять. Девочка из воска, а не из плоти.
Когда Анна развязала волосы и стала причесываться, то на расческе осталось довольно много темных прядей. Это обеспокоило Либ. Чтобы ребенок терял волосы, как немолодая женщина… «Она сама делает это с собой, – напомнила себе Либ. – Это часть продуманного обмана, с помощью которого она собирается одурачить весь свет».
Анна вновь осенила себя крестным знамением и забралась в кровать. Потом села, опершись на валик, и принялась читать псалмы.
Либ сидела у окна, глядя, как на западе небо окрашивается оранжевыми полосами. Могла она пропустить какой-то крошечный тайник с едой? Сегодня ночью девочке может выпасть верный шанс, когда на месте Либ окажется монахиня. Достаточно ли хорошо видят глаза стареющей сестры Майкл? Достаточно ли она сообразительна?
Китти внесла тонкую свечу в широком латунном подсвечнике.
– Сестре Майкл понадобятся еще свечи, – сказала Либ.
– Сейчас принесу одну.
– Мало будет и полдесятка. – (У горничной слегка отвисла челюсть.) – Знаю, что это очень хлопотно, но постарайся достать лампы. – Либ старалась говорить примирительно.
– Сейчас китовое масло очень дорого.
– Тогда пусть будет другое масло.
– Завтра попробую что-нибудь найти, – с зевком ответила Китти.
– Завтра попробую что-нибудь найти, – с зевком ответила Китти.
Через несколько минут она вернулась с молоком, овсяными лепешками и маслом – ужином Либ.
Намазывая маслом лепешку, Либ украдкой наблюдала за Анной, которая была по-прежнему увлечена книгой. Настоящий подвиг – весь день ничего не есть и делать вид, что не замечаешь пищу. Такая выдержка в столь юном создании – твердость, даже честолюбие. Если эти способности направить на благие цели, как многого могла бы достичь Анна О’Доннелл! Имея опыт ухода за разными женщинами, Либ знала, что самообладание важнее едва ли не любого другого таланта.
Либ прислушивалась к позвякиванию посуды и невнятным голосам, доносящимся с той стороны полуоткрытой двери. Даже если мать и не причастна к обману, она, по крайней мере, наслаждается всей этой суетой. И у входной двери стоит ящик с деньгами… Как там говорится в той старой пословице? «Дети – богатство бедняка». Имеется в виду богатство в метафорическом смысле, но иногда и в буквальном.
Анна переворачивала страницы, беззвучно шепча слова.
На кухне произошло какое-то движение. Либ высунула голову и увидела монахиню, которая снимала черный плащ. Она вежливо кивнула сестре Майкл.
– Вы преклоните вместе с нами колени, сестра? – спросила миссис О’Доннелл.
Монахиня пробормотала, что не хочет заставлять миссис Райт ждать.
– Ничего страшного, – вынуждена была сказать Либ.
Она вновь повернулась к Анне, которая стояла у нее за спиной – немного призрачная в ночной рубашке, – и Либ вздрогнула. В руке девочка держала нитку коричневых семян.
Анна проскользнула мимо Либ и встала коленями на земляной пол между родителями. Монахиня и горничная уже преклонили колена, и каждая сжимала маленький крестик на четках.
– Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого.
Пять голосов в унисон произносили слова молитвы.
Теперь Либ едва ли могла уйти, потому что глаза сестры Майкл были закрыты, а ее лицо, обрамленное громоздким головным убором, склонялось над сложенными руками. Никто не следил за Анной. Так что Либ вошла и села на табурет у стены, откуда ей хорошо было видно девочку.
Бессвязное бормотание перешло в «Отче наш», которую Либ помнила с юности.
– И остави нам долги наши, – тут все они в унисон ударили каждый себя в грудь, чем напугали Либ, – якоже и мы оставляем должникам нашим.
Либ подумала, что, может быть, теперь они встанут и пожелают друг другу спокойной ночи. Но нет, группа погрузилась в молитву «Аве Мария», потом следующую, и следующую. Это было нелепо. Неужели Либ застрянет здесь на весь вечер? Она заморгала, чтобы увлажнить утомленные глаза, но не сводила их с Анны и ее родителей, чьи широкие фигуры почти загораживали девочку. Чтобы передать кусок, хватило бы мимолетного встречного движения рук. Либ слегка прищурилась, удостоверившись, что ничто не коснулось красных губ Анны.
Взглянув на часы, висящие у пояса, Либ поняла, что прошла четверть часа. Во время этого изнурительного действа девочка ни разу не покачнулась, не опустилась. Либ изредка обводила взглядом комнату, чтобы дать глазам отдых. Между двумя стульями был привязан толстый муслиновый мешочек, с которого капало в таз. Что бы это могло быть?
Потом слова молитвы изменились.
– К Тебе взываем, изгнанные чада Евы…
Наконец вся эта морока подошла к концу. Католики вставали, потирая затекшие ноги, и Либ могла теперь уйти.
– Доброй ночи, мамочка, – сказала Анна.
– Через минуту приду с тобой попрощаться.
Либ взяла плащ и сумку. Она упустила случай наедине поговорить с монахиней. В присутствии ребенка она не смогла бы выговорить: «Ни на секунду не спускайте с нее глаз».
– Увидимся утром, Анна.
– Доброй ночи, миссис Райт.
Направляясь в сторону деревни, Либ повернула налево в том месте, где тропинка от дома О’Доннеллов доходила до переулка. Еще не совсем стемнело, и горизонт у нее за спиной по-прежнему отсвечивал красным. В теплом воздухе пахло животными и дымом горящего торфа. От долгого сидения у Либ болело все тело. Ей действительно нужно было поговорить с доктором Макбрэрти о неудовлетворительных условиях надзора, но не в эту позднюю пору.
Что же ей удалось разузнать? Мало или почти ничего. Пожалуй, единственным секретом, который хранила Анна О’Доннелл, были слова наиболее часто повторяемой ею молитвы.
Впереди на дороге показался чей-то силуэт с длинным ружьем на плече. Либ сжалась. Ей не приходилось оказываться ночью на улице в сельской местности.
Первой к ней подошла собака, обнюхав юбку Либ. Потом, чуть заметно кивнув, мимо прошел мужчина.
Настойчиво заголосил петух. Из коровника гуртом выходили коровы, а хозяин за ними следом. Либ полагала, что фермеры выгоняют скот днем, а на ночь загоняют в хлев, чтобы животные были в безопасности, а не наоборот. Это место представлялось ей совершенно непонятным.
Глава 2. Надзор
Надзор
наблюдать
охранять кого-либо
бодрствовать всю ночь
нести вахту
В ее сне мужчины всегда просили табака. Полуголодные, немытые, с волосами, кишащими насекомыми, с искромсанными конечностями в окровавленных бинтах, они умоляли лишь о том, чтобы было чем набить их трубки. Когда Либ проходила мимо, они протягивали к ней руки. Через треснутые окна задувало снегом, а дверь все хлопала и хлопала…
– Миссис Райт!
– Я здесь, – хриплым голосом отозвалась Либ.
– Четверть пятого, вы просили вас разбудить.
Либ находилась в комнате над пабом, в самом сердце Ирландии. Голос, прозвучавший вслед за хлопаньем двери, вероятно, принадлежал Мэгги Райан.
– Да, – откашлялась Либ.
Одевшись, она достала «Заметки по сестринскому делу» и, не глядя, открыла книгу, ткнув пальцем в случайную строчку. Как та игра с гаданием по Библии, в которую они с сестрой играли в скучные воскресные дни. Женщины, прочитала она, гораздо чаще бывают точными и внимательными, чем представители сильного пола, и поэтому избегают ошибок по недосмотру.
Но невзирая на все вчерашние усилия, Либ пока не удалось раскрыть обман. Сестра Майкл пробыла там всю ночь. Может быть, она разгадала загадку? Либ в этом сомневалась. Вероятно, монахиня сидела с полузакрытыми глазами, перебирая четки.
Ну уж нет, Либ не согласна, чтобы ее одурачил ребенок одиннадцати лет. Сегодня надо быть еще более точной и внимательной и доказать себе, что она достойна надписи на этой книге, сделанной красивым почерком мисс Н.: «Миссис Райт, обладающей истинным призванием к сестринскому делу».
Леди всегда пугала Либ, и не только при первой встрече. Каждое произнесенное мисс Н. слово звучало как с высокой кафедры. «Никаких отговорок, – внушала она новобранцам. – Упорно работайте и ни в чем не отказывайте Богу. Пусть земной шар вертится, а вы исполняйте свой долг. Не жалуйтесь, не отчаивайтесь. Лучше утонуть в волнах прибоя, чем праздно стоять на берегу».
В частной беседе она как-то заметила: «У вас есть одно важное преимущество перед вашими коллегами-сестрами, миссис Райт. Вы одинокая. Ни с кем не связаны».
Либ опустила взгляд на свои руки. Без связей. Опустошенная.
«Так скажите, вы готовы к этой благородной борьбе? Можете без колебаний броситься на прорыв?»
«Да, – ответила тогда Либ. – Могу».
Все еще темно. Только убывающая луна освещала путь по единственной деревенской улице, потом поворот направо, в переулок, мимо наклонившихся, покрытым мхом надгробий. К счастью, Либ не была суеверной. Без лунного света она ни за что не нашла бы нужную, еле заметную тропинку, ведущую к ферме О’Доннеллов, поскольку все хижины выглядели одинаково. Было без четверти пять, когда она постучала в дверь.
Ответа не последовало.
Либ не хотела стучать сильней, чтобы никого не потревожить. Из дверей коровника, справа от нее, лился свет. Похоже, женщины доят коров. Отзвук мелодии – одна из них, вероятно, пела коровам. На этот раз не гимн, а заунывная баллада – они Либ никогда не нравились.
Либ толкнула входную дверь хижины, и распахнулась верхняя ее часть.
В пустой кухне пылал камин. В углу кто-то шуршал – крыса? В Шкодере Либ перестала бояться грызунов и прочую нечисть. На ощупь найдя задвижку, она открыла нижнюю часть двери. Потом пересекла комнату и наклонилась, чтобы заглянуть в зарешеченную нижнюю часть буфета.
Глаза-бусинки курицы. Всего около десятка птиц, которые принялись тихо кудахтать. Либ подумала, что их заперли от лисиц.
Она заметила только что снесенное яйцо. Ей пришло в голову, что, возможно, Анна О’Доннелл высасывает яйца ночью и съедает скорлупу, не оставляя следов.