– Уходи, – быстро прошептал хозяин побелевшими губами. – Скорее. Закрой дверь. Я буду не в себе.
И снова оглушительный рев потряс комнату:
– Предательство?! Сговор! Я не потерплю измены!
– Беги. – Шепот перешел в свист, и вслед за тем квакающий писк вспорол горло несчастного. – Трусливый зайчик под кустом заткнул понос своим хвостом.
Ни на секунду гостю не пришло в голову, что хозяин издевается. Он смотрел, как бледное, землисто-серое лицо графа наливается кровью. Глаза буквально лопаются от ненависти. Кулаки сжимаются. Еще секунда… Сокрушительный удар отбросил Матвея на другую сторону комнаты. Тот стукнулся затылком о стену и потерял сознание.
Если бы гнусная тварь внутри него ожидала нападения, она бы показала. Она бы ударила первой, как собиралась. Когда минут десять спустя граф начал приходить в себя, он уже сидел на стуле, крепко привязанный снятой рубашкой. Шурка располосовал ее наподобие веревок. Природное благоразумие помешало ему звать слуг, мало ли что.
– На, выпей. – Бенкендорф приложил к губам несчастного кружку с холодным чаем.
Матвей помотал головой. В глазах появилось осмысленное выражение. Он глянул в лицо гостя и облегченно вздохнул.
– Тебе лучше уйти.
– И не подумаю.
– Поздно. Уже слишком поздно. – Жалкая улыбка исказила губы графа. – Я одержим. Это не болезнь, Александр. А если и болезнь, то от нее не лечат.
Шурка осторожно взялся рукой за крестик на шее.
– Есть другие средства.
– Не помогает, – опустив голову, прохрипел Матвей. Спутанные пряди волос повисли, закрывая его лицо, но за ними гость угадал кривую, злую усмешку. – Вон, посмотри, – снова бас, такой низкий, сиплый. – Там на столе, в шкатулке.
Шурка встал и, повинуясь любопытству, открыл ларчик красного дерева, окованный медью. Внутри оказалась крохотная детская рубашка, деревянная ложечка и серебряный крест-мощевик.
– Что это?
– Скорее. – Губы плохо слушались Матвея, голоса не было. – Оботри мне лицо.
Гость повиновался. Казалось, графу стало получше.
– Сорочка святого царевича Дмитрия. Его ложка… – Он указал на бутыль в углу комнату. – Я пью воду из источника Параскевы, здесь поблизости. Мне носят. Чуть легче.
Бенкендорф выплеснул чай прямо на пол, налил воды и поднес к губам Матвея.
– Гадость, гадость, дрянь! – свистящий писк из горла графа повторился. Рот начал кривиться. – Дай картинки! Хотим смотреть картинки и дергать за…
Гость насильно смочил губы Матвея водой. Тот вырывался, но едва она попала на язык, сам потянулся к ней. Стал пить жадными глотками. На его лбу выступили крупные капли пота.
– Что за картинки?
Граф вспыхнул. Как мальчик. Кивнул на шкаф.
– Не смотри. Мерзость. – Потом яростно зашептал: – Уезжай. Я человек конченый. Я сам себя погубил.
Бенкендорфу стало стыдно. Как они могли оставить приятеля в таком состоянии? Мишель тоже хорош! Друг называется. До Москвы не так уж далеко. Добро бы служил. Ведь в отставке. Не нашел времени? Испугался?
Александр Христофорович подошел к шкафу. Это чудовище из прошлого века занимало добрую половину кабинета. В его чреве за стеклянными, размеченными медью спиц дверьми почивали Вольтер и Дидро. Сведенборг и Сен-Мартен. Лакло и маркиз де Сад. Там, на нижней полке, гость нашел пухлую папку французских картинок известного содержания. Некоторые весьма забавные. Но большей частью дрянь. И что хуже – россыпь листочков, изрисованных самим графом. Весьма недурно. Экспрессия. Позы. Фантазия без границ. И на всех лицо нежной нимфы из соседней комнаты. Бедной Элизы, королевы ангелов.
– Это ты с женой царя так…
Матвей повесил голову.
– Она умерла.
Казалось, это известие не потрясло графа.
– Я знаю. И про царя. И про мятеж.
– Откуда? Газет у тебя нет.
– Они говорят.
Завел свою почту!
– Я думал задать несколько вопросов. Но теперь вижу, тебе надо отсюда выбираться. И искать докторов. Ты богат. Все можно поправить. Поехать за границу…
– Спрашивай. – Голос графа прозвучал резко, точно удар крышки бюро. – Они почти постоянно владеют мной. Хотя иногда я еще прихожу в себя. Поговори с ними. Но они… любят врать.
Бенкендорф поколебался. Ему хотелось развязать Матвея, в то же время он боялся нового приступа.
– У этой церкви есть священник?
– Отец Михаил? Он ничего не может. Рационалист. – Губы графа сложились в презрительную ухмылку.
– Как это с тобой случилось?
– Мои мужики вздумали бугровать. Разрыли старые курганы в лесу. Я им запретил. Сам пошел посмотреть. Наверное, тут когда-то жили. В старину. Много костей. Человечьи, животные вперемежку. И такая тоска, сказать не могу. Пока я там стоял, думал, умру, не сдвинусь с места. Еле прибрел домой. С тех пор они на меня смотрят.
– Кто?
– Те люди. Из леса. Которые жили.
Генерал потер лоб.
– Ты поэтому не выходишь?
– Да.
Граф безнадежно махнул рукой.
– Я тут нашел книжку. Среди дедовой рухляди. Как вызвать духа. Прекрасную женщину. И сделал. Весьма просто. В хрустальный бокал кладется перстень с сапфиром…
Ничего удивительного, что в подобном состоянии ума граф, проведя простенький ритуал, стал наблюдать, осязать и обонять тонкие миры. Эфирные создания, духи элементов, принцы стихий… Они показали ему жизнь по ту сторону фрески. И королева рыцарей была там.
– Угадай, если можешь. Выбери, если на это решишься. – Матвей улыбнулся светло и незатравленно. – Я выбрал. С тех пор почти все время там. Если бы ты знал, Александр, как хорошо. Здесь нет ничего достойного.
Сюда его сопровождают два спутника. Один толстый, как корова, говорит басом. Другой маленький, как апельсин. Это стражи. Они помогают вернуться и не позволяют слишком задерживаться тут. С каждым разом он может оставаться по ту сторону все дольше. И ему обещано, что однажды оставят навсегда.
– Мишель Орлов жаловался, будто ты в него стрелял.
– Они с Тургеневым хотели, чтобы я стал медиумом. Хотели знать тайны. Мне запретили говорить. Ты тоже не спрашивай о тайнах.
Александр Христофорович полез в карман и достал перстень.
Матвей изогнулся и зашипел, как будто на него попали кипятком.
– Эта вещь сделана здесь?
– Не будем отвечать! Не будем! – Оба голоса послышались одновременно. И сквозь них шепот несчастного: – Да. Для братьев-рыцарей. По просьбе Тургенева.
– Он приезжал сюда?
Кивок.
– Ты знаешь, что он передал одно из колец государю?
– Мне говорили.
– Кто?
– Они.
– А какое отношение император имел к…
– Он сам пожелал стать одним из нас. Ты же нам это сказал.
Бенкендорф отшатнулся. Он? Ну да. Передал слова Ангела.
– Они предупредили, и он вовремя ушел, – продолжал Матвей. – Чтобы его не убили. Он приходил сюда.
Генерал совершенно запутался.
– Кто приходил?
– Государь. Он теперь странник. Ушел, как Христос, в мир, чтобы искупить грехи своего творения.
Гость схватился за голову. Похоже, ему самому нужна была вода святой Параскевы.
– Когда?
– Недели две назад.
– Зачем?
– Помолиться. Это ведь первый орденский храм в России. Он оставил тебе письмо. Если пороешься в коробе, найдешь.
Не зная иного способа уличить Матвея во лжи, Александр Христофорович пошел к столу, открыл небольшую коробку, оклеенную сверху желтой бумагой, запустил в нее руку и… нащупал плотный конверт.
«Дорогой брат, вы напрасно приехали сюда в поисках истины. Ее постигает лишь тот, кто отправляется в дорогу с посохом пилигрима и надеждой в сердце, а не с полицейскими предписаниями в кармане. Возвращайтесь в Петербург и оставьте несчастного брата-привратника открывать двери тем, кто действительно жаждет в них пройти. Если он и нуждается в лечении, то не нашему миру исцелять страдальца, узнавшего больше, чем смог вместить его разум. Прощайте. Хлор».
Бенкендорф ощутил, как его бьет дрожь. Он видел руку и узнавал ее. Узнал бы из тысячи! Когда-то Екатерина сочинила внуку сказку о царевиче Хлоре, отправившемся на поиски розы без шипов – Добродетели.
Гость поднял на хозяина потрясенный взгляд. Тот ухмылялся ему в глаза.
– Кажется, тебе велели меня развязать?
Не смея ослушаться Ангела, даже мертвого, Бенкендорф приблизился к стулу и трясущимися руками стал распутывать узлы. Умом он понимал, что совершает глупость. Что его непростительно, жестоко обманывают. И ничего не мог поделать. Он перестал владеть собой.
– Ты уедешь отсюда, – строго сказал граф. – Сейчас же. Я не хочу, чтобы мои стражи повредили тебе.
Генерал не в силах был справиться с потрясением.
– Ты свободен от всех клятв, потому что сам сделал такой выбор. Что касается меня, то дай мне уйти туда, куда я хочу. – Матвей кивнул в сторону Гербовой галереи.
Генерал не в силах был справиться с потрясением.
– Ты свободен от всех клятв, потому что сам сделал такой выбор. Что касается меня, то дай мне уйти туда, куда я хочу. – Матвей кивнул в сторону Гербовой галереи.
* * * Москва. Дорога до Петербурга.Был ли то гипноз? Месмеровы токи? Колдовство? Бенкендорф пришел в себя только в возке в полутора верстах от усадьбы. Он хотел повернуть. Но ямщик решительно воспротивился.
– Нет, барин! Я там такого страха натерпелся, такого от дворни наслушался! Краше ночью в поле. Едем-ка к Москве.
Александр Христофорович решил, что понадобится целая команда – выцарапать графа Матвея с его чревовещательными фокусами из дома. Следовало просить помощи у генерал-губернатора столицы князя Голицына. Тот, выслушав сбивчивый рассказ генерал-адъютанта о сумасшествии старого знакомого, покивал.
– Он, знаете ли, вызвал меня на дуэль за прокладку дороги близ его имения. Утверждал, что она потревожит старинных жителей тамошних мест. А когда я послал к нему своего адъютанта с предписанием явиться в город для дачи показаний по делу 14-го, порвал мое письмо в клочья, бросил их в суп и съел…
Было решено брать Мамонова на рассвете. Полицейская команда из Первопрестольной проникла в дом, вынесла из библиотеки все ружья, а когда граф вошел, повязала его. Он рычал и говорил всеми тремя голосами сразу. Ему заткнули рот и в смирительной рубашке повезли в Москву, где препоручили светиле доктору Гаасу и комиссии из четырех известных медиков. Те заверили, что обливания головы холодной водой – как раз то, что нужно в подобных случаях.
И диагноз, и метод вызывали у Александра Христофоровича большое сомнение.
– Он маниак, – рассуждал Федор Петрович Гаас. – Хорошо, что богатый. Будет назначена опека. Купят ему дом в Москве. Здесь пригляд более верный. Но сдается мне, ваш друг никогда не выздоровеет. Уныние, в котором пребывает больной, может длиться до бесконечности.
– Но что причиной?
– Будете удивлены. Гордыня. Один из смертных грехов. Оказывается, и она может свести с ума. Воображает себя царем, средневековым папой, имеющим власть карать и миловать. Такое ненасытное честолюбие ничем не удовлетворить, а потому станет оно его есть, как червяк.
Бенкендорф остался при своем мнении о корнях болезни. После ареста им был произведен досмотр дома. Он вез в Петербург папку с бумагами «Ордена русских рыцарей». Но самое главное – записка Хлора из шкатулки исчезла. Так, точно ее там не было. А может, и не было?
Накануне отъезда генерал зашел попрощаться с несчастным в госпиталь Гааса. Тот сидел, глядя в одну точку. И никак не отреагировал на визит.
Только когда Александр Христофорович уже откланялся, пожелав графу скорейшего выздоровления, Мамонов вдруг поднял на него глаза.
– Я тебя не виню. Ты думаешь, что сделал благо. Но ничего не изменил, – сказал он совершенно внятно. – Если и здоровому человеку лить на голову ледяную воду, он взбесится. А моя боль внутри. Им туда не добраться.
Вид Матвея в эту минуту был настолько тих и разумен, что генерал усомнился, не ломает ли тот комедию? И не загнал ли себя в желтый дом только для того, чтобы уйти от ответа перед следствием? Ведь и Тургенев, и Орлов замазаны по-крупному. Та же участь ждала бы и его.
Глава 5 Философия дела
Англия. Бакингемшир.Женщина на лошади – не всегда амазонка. В этом супруге русского посла Дарье Христофоровне Ливен пришлось убедиться, когда кавалькада всадниц с развевающимися вуалями проскакала по аллеям замка Ваддесдон и углубилась в поля. «Не каждый англичанин родился в седле, – ехидничала графиня. – Глядя на здешних грациозных леди, не сразу поймешь, где кобыла».
Долли обладала острым языком. Узнай ее светские подруги, какие комплименты она им отвешивает, разразилась бы настоящая дамская война. Ничего подобного госпожа Ливен не хотела, тщательно оберегая репутацию самой респектабельной дамы Лондона.
Таковая далась нелегко, и ее поддержание требовало усилий. Англичане недолюбливают иностранцев. Сторонятся их. Все, что находится за проливом, вызывает у жителей острова неодобрение. Смутную тревогу. И напротив, они с наслаждением варятся в собственном соку, питая удивительную тягу друг к другу.
– Прекрасный праздник устроил для нас барон Ротшильд. – К Долли подъехала очаровательная леди Каролина Лэм. Вот кто дал бы сто очков вперед любой континентальной красавице! Недаром покойный Байрон засыпал ее стихами, пока муж засыпал в парламенте.
– О, да. Прогулки особенно великолепны. Говорят, для сада и парка Натан скупил у окрестных бедняков всю землю. Интересно, куда они подались?
– В Лидс, наверное. На верфи, – беспечно бросила леди Лэм. – Недаром Джордж писал: «Жизнь дешевле чулка». Или что-то в этом роде. – Каролина щелкнула тонким хлыстиком, сбив желтую бабочку-лимонницу, пристроившуюся на луке ее седла. – Неправда ли, странно, что Ротшильды так хорошо приняты в свете, много вращаются, а своих жен никуда не берут?
Долли сделала страшные глаза.
– Они твердо придерживаются заветов иудаизма. Их жены – их тайна.
– А правда, что они женятся на сестрах? Какой скандал!
– Да, чтобы капитал не уходил из семьи. Но это только их дело. Раз вера им позволяет…
– Ах, вы все знаете! – восхитилась Каролина. – А у себя в салоне вы их принимаете?
Долли с достоинством кивнула.
– Дипломат не имеет права на предубеждения, дорогая. Эти люди в чести. Сам король не отказывает им в уважении.
– Деньги делают все! – рассмеялась Лэм. – Они ведь очень эксцентричны? Вы не находите? Последняя выходка в палате общин!
Графиня прекрасно поняла, о чем говорит собеседница. Сын Натана Лайонел, избранный не без усилий отца в парламент, отказался приносить присягу на Библии и потребовал, чтобы ему принесли Тору.
– Это настоящий вызов обществу! – возмущалась Каролина. – Какое неуважение к нации, давшей им приют! – Она явно повторяла чьи-то слова, вероятно мужа. Всякий раз, поссорившись с любовником, леди Лэм вспоминала о семейных обязанностях, главная из которых – поглощать всю ту чепуху, которую приносит с заседаний благоверный. – Где бы они были, если бы Англия…
«А где была бы Англия? – улыбнулась своим мыслям Долли. – Без займов для войны с Бонапартом? Без денег на армию Веллингтона? Впрочем, с Ватерлоо вышел небольшой конфуз. Пусти лису в курятник».
– Возможно, возмущаться следовало несколько раньше? – мягко поинтересовалась она и бросила уздечку своей караковой кобылки, которая мирно пошла рядом с мышиной лошадью леди Лэм. – Чудная рощица. Кажется, вся компания собирается там?
– Что вы имеете в виду? – Каролина беспокойно дернула головой. – Нет, что вы имеете в виду, когда говорите о возмущении? Когда мы должны были выразить свое недовольство?
– Когда Ганнибал стоял у ворот. – Долли подняла лицо вверх и подставила его теплому, неяркому солнцу, пробивавшемуся сквозь ветки молодых буков. – У меня на родине вот так же, двумя рядами, высаживают березы. Деревья теснят друг друга, и те, что растут по кромке дороги, вынуждены склоняться, образуя свод.
– Вы уходите от ответа.
– Что ж, дорогая. Когда Наполеон бежал с Эльбы, кто помог снарядить новую армию? А потом первым узнал о победе Веллингтона? Почтовая служба Ротшильдов поставлена лучше, чем в Китайской империи! – Графиня не улыбалась. – Натан за сорок часов до правительства получил известия из Бельгии. В тот же день он явился на биржу и объявил о продаже британских ценных бумаг. Началась паника. Раз Ротшильд распродает имущество, значит победа за корсиканцем! Все ринулись за бесценок сбрасывать акции. Их анонимно скупали люди Ротшильдов. К вечеру Натан заработал шестьсот тысяч, а сотни финансистов были разорены. Разве кое-кому из ваших знакомых не пришлось тогда расстаться с фамильными поместьями?
«И разве такая махинация не должна была вызвать гнев общества?» – мысленно добавила Долли. Но что такое общество? Газеты? Им можно заплатить. Парламент? Его никто не слушает. Правительство? Новый заем, и на тебя смотрят, как на благодетеля. Беспечные аристократы, чьи особняки и драгоценности давно заложены в том же банкирском доме, счастливы устроенным праздником.
– Все это очень печально. – Каролина вздохнула. – Лучше веселиться!
– Я не спорю.
Обе всадницы пришпорили лошадей. Долли взяла чуть вправо, чтобы рассмотреть руины средневековой церкви, покинутой, видимо, еще во времена Генриха VIII. От храма осталась одна рыжая кирпичная стена с аркой для ворот да башенка колокольни, сквозь узкие окна которой буйными плетями свешивалась цветущая глициния. Каменные перекрытия и гребень были превращены умелой рукой садовника в подпоры для вьющихся растений, а из специально образованных виноградом и плющом ниш выглядывали головки мраморных фавнов. Ярко-красные и малахитовые листья усыпали поверхность неглубокого пруда.