– Не спеши. Он ведь еще не знает, что засветился. И моссадовцы не знают. Карл встал, подошел к книжным полкам и вытащил небольшой конверт. – Смотри.
В конверте была дюжина цветных фотографий. Махмуд долго молча разглядывал лицо черноусого мужчины, заснятого в профиль, анфас, крупным и общим планом, наконец поднял глаза на Карла:
– Кто это?
– Официант ресторана «Гемалт-хауз» Александр Крюгер. Сорок два года.
– Я вижу, что он официант, – рявкнул Махмуд, теряя терпение, и швырнул фотографии на стол.
– А больше ничего не видишь? Подойди к зеркалу. Ты забыл собственное лицо.
Махмуд опять схватил фотографии и стал быстро, судорожно перебирать их. Он был похож на игрока, который просадил казенные деньги и готов пустить себе пулю в лоб, но вот ему сказали, что в его колоде есть козырная карта.
– Если ты сбреешь бороду, Махмуд, и немного отоспишься, вы будете как братья-близнецы.
– Как, ты сказал, его зовут? – хрипло спросил Махмуд, продолжая перебирать снимки дрожащими руками.
– Александр Крюгер.
– Почему у него немецкое имя? Он не похож на немца.
– Его мать была еврейкой. Отец немец. Он родился в Казахстане. Пять лет назад женился на немке. В Берлине живет всего год. А в ресторане работает только второй месяц. Довольно неопределенная биография, и это очень кстати.
– Они не поверят, – покачал головой Махмуд.
– Разве за полгода сотрудничества Акбар обманул их хоть раз? Он сообщит им, что ты в Берлине, работаешь официантом в маленьком ресторане и зовут тебя теперь Александр Крюгер.
– Но ведь очень быстро все выяснится.
– И отлично, – кивнул Карл, – чем скорее, тем лучше.
Через две недели официант Александр Крюгер был застрелен у подъезда своего дома. Убийство смахивало на ритуальное. Тело его изрешетили тридцатью пулями из трех бесшумных пистолетов, с близкого расстояния, почти в упор.
Берлинская полиция моментально вышла на след кровавых злодеев, которые оказались агентами МОССАДа. На суде они вынуждены были признаться, что выполняли спецоперацию по борьбе с терроризмом. Все трое были приговорены к длительному тюремному заключению. Разразился чудовищный скандал. Средства массовой информации кричали, что сотрудники израильской разведки убивают невинных людей, не разбираясь, за одно только внешнее сходство с террористами.
Руководитель моссадовской спецгруппы Абрам Каган был смещен с должности. На его место назначили молодого перспективного сотрудника Якова Берш-тейна, который до этого руководил отделом, занимающимся разработкой агентуры в странах Варшавского Договора.
Это было вполне логичное назначение, так как основные базы по подготовке палестинских террористов находились на территории Советского Союза и ГДР. Берштейн имел богатую и сложную агентурную сеть, в которой были задействованы и палестинцы, и русские, и немцы. Он имел возможность выйти на след Махмуда Хамшари, но собирался всерьез заняться Черным Шейхом, когда сам возглавит отдел, когда уйдет наконец в отставку постаревший, надоевший шеф. А то получится несправедливо: один будет работать, другому достанутся лавры.
Каган догадывался, что молодой бойкий коллега приложил руку к его отставке. Но никто не знал, что идея сложной оригинальной операции пришла в голову агенту Штази Карлу Майнхоффу, когда он сидел в ресторане «Гемалт-хауз» и несчастный Александр Крюгер расставлял на его столике тарелки со свиными ножками и картофельным салатом.
Махмуда Хамшари застрелили через полтора года в Амстердаме.
Москва, январь 1998 года
– Ну что, ребята, поработали хорошо, – полковник Харитонов перекрутил назад видеопленку, чтобы еще раз просмотреть материал по наркодопросу Авангарда Цитруса. – Почему он опухший такой? Мешки под глазами. С похмелья, что ли?
– Да, вероятно, здорово перебрал ночью, – кивнула высокая худенькая блондинка, – я, честно говоря, заволновалась, когда он стал поедать конфеты одну за другой. Там ведь доза барбамила была распределена в расчете на то, что он съест не больше трех штук. А он как начал уплетать, ужас. Главное, я в кофе успела вылить препарат, ну, думаю, вырубится сейчас или вообще помрет, чего доброго.
Наталья Осипова, двадцатитрехлетняя сотрудница информационного отдела при службе безопасности, до сих пор волновалась, хотя все уже было позади. Ей впервые в жизни пришлось участвовать в такой операции.
Накануне, работая с материалами досье Авангарда Цитруса, она не обратила внимания, что Ирина Михайловна Удальцоба, ныне гражданка Фракции, графиня де Рожен, похожа на нее, Наталью, как старшая сестра. Зато Харитонов уловил это случайное сходство моментально. Тут же были найдены фотографии молодой Ирины Удальцовой.
– Повернись, – скомандовал Харитонов, придирчиво оглядывая девочку из информационного отдела, – так. Отлично. Теперь распусти волосы. Слушай, она тебе не родственница случайно?
– Нет. А что?
Главная сложность заключалась в том, что операция требовала скорости и стопроцентной секретности. Любое внимание к Цитрусу могло быть запросто зафиксировано людьми Подосинского. Идеально было бы, если бы даже сам Цитрус не знал, что из него вытащили информацию, поэтому Валерий Павлович решил отказаться от таких примитивных методов, как шантаж, похищение, запугивание. Заманчиво было шантажнуть стареющего нимфомана его связью с девятиклассницей Машей Устиновой, пригрозить уголовной ответственностью за совращение несовершеннолетней. Однако это долго и хлопотно.
Сначала полковник хотел прислать к Цитрусу под видом корреспондента профессионального гипнотизера, проверенного мастера гипно – и наркодопроса Ваню Логинова. Но не давала покоя мысль, что к Цитрусу лучше все-таки прислать женщину, причем определенного типа. Высокую худощавую блондинку не старше двадцати пяти лет.
Удивительное сходство девочки из отдела информации с первой роковой любовью Цитруса полковник счел настоящим подарком судьбы. Оставалось подготовить Наталью к операции.
Понятно, что одна она с задачей не справится. Наркодопрос требует определенного опыта и навыка. Работать с «сумеречной зоной», которую создает в сознании человека «сыворотка правды», должен профессионал.
Именно на этой стадии решено было подключить Ваню Логинова, которого Цитрус почему-то принял за Карла Майнхоффа, хотя гипнотизер-"фотограф" был темноволос и никогда не носил усов.
– Валерий Павлович, ко мне есть какие-нибудь вопросы? – спросил Иван, когда они еще раз просмотрели кассету.
– Спасибо, Ваня. Свободен.
Логинов ушел. Наталья замялась на пороге.
– А вообще, он мерзкий такой, этот Цитрус.
– Неужто не понравился? – Харитонов усмехнулся. – Ну вот, все вы, женщины, такие. Правильно Цитрус в своих произведениях о вас пишет. Коварные злодейки, не любите его, такого мужественного и красивого.
– По-моему, он вообще псих. И как только он мог стать лидером партии?
– Да нет там никакой партии, – махнул рукой полковник. – Кодла ряженых придурков, юношеский спортивный клуб, вокруг стая сумасшедших пенсионеров, а в серединке – наш приятель Цитрус со своими фрейдистскими комплексами.
– А боевики? – удивилась девушка.
– Шутовство все это. Ну, есть там пара-тройка приличных людей. Бывший мастер спорта по стрельбе, бывший чемпион Союза по вольной борьбе, пятиборец-чемпион. Имеют богатое уголовное прошлое. Учат молодежь благородному ратному делу, готовят кадры для частных охранных агентств. Ты ведь у нас девушка грамотная, знаешь, кто в основном за этими агентствами стоит?
– Бандиты.
– Правильно. Вот бандиты эту партию и кормят. Им так удобней.
– Ну хорошо, а митинги, собрания? А газета?
– Митинги? – хмыкнул полковник. – Ты хоть один видела?
– Нет.
– Ничего интересного. Собираются в каком-нибудь ДК, развешивают флаги со свастикой, споют хором свой гимн, поорут, побьют себя в грудь и разойдутся. А что касается газеты – убогие листочки, на дрянной бумаге, тираж в лучшем случае тысяча, а то и пара сотен. Краска мажется, печать ужасная, тексты с орфографическими ошибками.
– А почему о них тогда столько говорят?
– Потому что всегда удобно иметь карманного, домашнего злодея, чтобы на него сваливать все неприятности, чтобы им детей пугать, если не слушаются.
– То есть все наши фашисты, нацисты и прочие коричневые – это совершенно несерьезно?
– У нас, Наталья, столько всякого другого серьезного, что голова кругом идет, – вздохнул полковник.
– Валерий Павлович, а этот Цитрус только правду говорил? Или нес околесицу?
– Что тебе показалось околесицей?
– Ну, про какую-то Алису в Стране Чудес… Харитонов ничего не ответил, тяжело откинулся в кресле, прикрыл глаза.
– Спасибо, Наталья. Можешь идти. Ты молодец. Поздравляю с оперативным дебютом.
Глава 17
Ночью Алисе приснился кошмар, который преследовал ее многие годы. Однажды в десятилетнем возрасте она чуть не утонула в Черном море. Она качалась на сильных волнах, ее накрыло с головой, завертело, проволокло по острым камням. Папа вытащил ее на берег в полуобморочном состоянии, коленки были в крови, в ушах стоял тяжелый звон.
Когда она уставала, нервничала, когда наваливались мелкие и крупные неприятности, ей снилось, что она тонет в тяжелом горько-соленом море, дна нет, и волны швыряют ее, словно щепку. Она просыпалась с головной болью, с ощущением, что все в ее жизни ужасно и ничего исправить нельзя.
Папа говорил, что это наплывы подсознательного страха смерти, который есть в каждом человеке и проявляется по-разному, но особенно остро в переходном возрасте.
Переходный возраст прошел, а отвратительный сон все равно снился.
В восемьдесят третьем году двадцатилетняя Алиса впервые отправилась на море одна, без родителей. Она заснула в самолете Москва-Адлер, ей в очередной раз приснился знакомый, привычный кошмар. Отчаянно выдергивая себя из тяжелого горько-соленого сна, цепляясь сознанием за радиоголос («Приведите ваши кресла в вертикальное положение, пристегните ремни…»), она подумала, что надо наконец научиться плавать. И перестать бояться воды.
От Адлера до поселка Лазурный, возле которого находился международный студенческий лагерь «Спутник», было всего сорок пять километров, однако хитрый таксист повез двадцатилетнюю дурочку окольным путем, сложным и долгим. Они ехали по серпантину. Таксист кого-то подсаживал, высаживал, загружал в багажник то корзинки с фруктами, то огромные, опле-, тенные цветной сеткой бутыли с домашним вином, то отчаянно визжащий фанерный ящик с живым поросенком.
Таксист сразу углядел в аэропорту одинокую молоденькую москвичку в сиреневом платье, с огромным клетчатым чемоданом, с круглыми голубыми растерянными глазами. Быстро, чтобы не перехватили дурочку, взялся за чемодан, поволок его к своей машине и только потом спросил:
– Куда едем?
– Поселок Лазурный, студенческий лагерь, – она еле поспевала за ним, мелко цокая высокими каблучками.
– Восемьдесят, – небрежно сообщил таксист и запихнул чемодан в багажник.
– Да вы что! – Голубые глаза стали совсем круглыми, бледное, незагорелое личико вытянулось. – Мне говорили, это близко, полчаса езды.
– Это тебе в Москве говорили. Залазь, дочка. Так и быть, семьдесят.
На самом деле до Лазурного обычно возили за тридцать. Таксист дождался, пока она забьется на заднее сиденье, захлопнул дверцу, но сам не сел за руль, побежал к зданию аэропорта, чтобы прихватить еще кого-нибудь с московского рейса. Вернулся минут через десять, бросил в багажник еще один чемодан, усадил б салон пожилую тетку с двумя мальчиками-близнецами. Им надо было совсем в другую сторону, но голубоглазую можно катать до ночи. Ясно, такая права качать не станет, местности совсем не знает и со своим пудовым чемоданом никуда теперь из машины не денется.
Сначала он отвез тетку с детьми, потом развернулся и поехал к Лазурному хитрой далекой дорогой, подсаживая всех, кто голосовал.
Алису подташнивало в машине. За щекой таяла липкая барбариска. В окне мелькали атласные стволы эвкалиптов, бархатный кустарник карабкался на пепельно-розовые камни, ленивое вечернее солнце лежало на тонком облаке и долго не решалось скатиться вниз, в чистое неподвижное море.
– Все, дочка. Приехали.
Такси остановилось у чугунных ворот. Алиса отсчитала семьдесят рублей. Шофер уехал. Она осталась стоять у ворот со своим дурацким тяжеленным чемоданом. И зачем она набрала столько барахла? Зачем надела в дорогу босоножки на тонких высоких каблучках? Почему позволила так надуть себя пройдохе-таксисту? Ладно, в следующий раз надо быть умнее.
Ее поселили в трехместный номер. Соседки, две совершенно одинаковые, крошечные, как куклы, вьетнамки, целыми днями сидели на полу, вязали что-то длинное, широкое из одинаковых красных ниток, включали радио на полную мощь и подпевали тоненькими голосами, когда звучала какая-нибудь популярная песня. Никуда, кроме столовой, они не ходили. Даже на пляж. И каждый вечер жарили селедку на электроплитке.
Алиса не хотела ни с кем знакомиться. Утром, после завтрака, уходила подальше, на дикий пляж, где не было ни души, лежала с книжкой на горячих камнях. Днем отправлялась в горы, карабкалась по осыпающемуся светлому гравию к маленькому водопаду. Царапая ноги сухой колючкой дикого шиповника, залезала в темную лесную глушь, долго сидела на траве, слушая мерный гул ледяной воды.
Душными вечерами за открытым окном гремела дискотека, сквозь черную зелень пробивались разноцветные огни. В номере пахло жареной селедкой и дешевым мылом. Тихо щебетали вьетнамки у электроплитки. Алиса читала, лежа на своей койке, или просто закрывала глаза, отворачивалась к стенке, думала о маме с папой.
Они развелись за неделю до ее отъезда. Мама, офтальмолог, доктор наук, решила вторую половину жизни прожить для себя, ни о ком не заботясь. Но дело было даже не в этом. Отец, высококлассный нейрохирург, двадцать лет простоявший у операционного стола в клинике Бурденко, стал крепко пить к старости.
Многие годы он снимал водкой или чистым спиртом стрессы после тяжелых операций. Так делали все. Сначала пятьдесят грамм, потом сто, а дальше поллитра за вечер. Он являлся домой с глупой улыбкой на красном, потном лице, сообщал заплетающимся языком, что сегодня не совсем удачно поковырялся в чьих-то мозгах, иногда сразу засыпал, но случалось, начинал каяться, проклинать себя, просить прощения у жены и дочки, плакать, шмыгая носом и размазывая слезы по небритым щекам. Потом потихоньку доставал из портфеля очередную склянку со спиртом либо бутылку дорогого коньяка. Утром опохмелялся.
Операционная сестра Наташа, проработавшая с ним лет десять, все чаще говорила:
– Юрий Владиславович, у вас дрожат руки. Это стало слишком заметно. Заведующий отделением отстранил его от операций. Начались запои. Он все еще числился в клинике, но почти не работал.
Мама никогда не устраивала сцен, не вела долгих разговоров, не пыталась бороться, ибо считала, что у каждого свой путь, и если человек сам не понимает, ему ничего не втолкуешь, особенно в пятьдесят лет.
Ирина Павловна Воротынцева пропадала на работе с раннего утра до позднего вечера, дома общалась только с дочерью, а мужа перестала замечать. Он как будто умер для нее.
Алиса жалела отца, сначала пыталась прятать спиртное, выливала в раковину спирт и дорогой коньяк, потом просто плакала, умоляла, пробовала поговорить с мамой, сама нашла хорошего нарколога.
– Можно вшить «торпеду», есть и другие методы. Однако это должен быть его сознательный выбор. Но он не хочет. Ему все равно. У него уже начались необратимые изменения в мозгу. Ваш отец – хронический алкоголик, – сказал нарколог.
Все было бесполезно. Папа отказывался признать себя алкоголиком, лечиться не желал. Привычный, надежный, теплый мир медленно, но верно рушился, разваливался на глазах. Никто не был виноват, и никто ничего не мог поделать.
Когда Ирина Павловна сообщила, что подает на развод и намерена заняться разменом квартиры, Алиса предприняла последнюю отчаянную попытку повлиять на родителей. Она ушла из дома, шарахнув дверью, и сказала, что не вернется, пока они не помирятся.
Она ночевала у подруг, потом неделю прожила в общаге, в комнате двух своих иногородних сокурсниц. Был июнь, летняя сессия. Ни мама, ни папа даже не пытались ее разыскать. Позже оказалось, мама просто позвонила в институт, узнала, что дочь жива-здорова, сдает экзамены вполне успешно, и на этом успокоилась.
А папу, кажется, уже ничего, кроме выпивки, не интересовало.
– Ты взрослый, самостоятельный человек, – жестко сказала Ирина Павловна, когда Алиса вернулась домой, – с меня хватит. Он себя угробит, и я не желаю, чтобы это происходило у меня на глазах. Я не буду с ним жить даже ради тебя. Знаешь, я и так слишком многим жертвовала ради тебя. Бессонные ночи, пеленки. В первый год ты кричала так, что у меня лопалась голова. Каждый новый зуб резался с высокой температурой. Я потеряла год в институте, пришлось взять академку. Я спала на ходу, когда везла коляску. Потом – твои истерики по дороге в детский сад, твои дикие выходки в школе… Прости, детка, ты уже выросла. Я хочу пожить для себя.
Через два дня выяснилось, что Алисин курсовой проект на тему «Город будущего» занял третье место на общеинститутском конкурсе. В качестве приза она получила бесплатную путевку в международный студенческий лагерь «Спутник».
Алиса была рада, что не придется участвовать в эпопее размена трехкомнатной квартиры на проспекте Вернадского, к которой она уже успела привыкнуть. Семья переехала туда три года назад, когда старый дом на Трифоновке пошел на снос.