Борис Житков. Морские истории. А.: Детиздат, 1937; Борис Житков. Избранное. М.: Детгиз, 1957 с моим предисловием; рассказ «Слово» в № 5 журнала «Москва» за 1957 год.) О Житкове см. сб.: Жизнь и творчество Б. С. Житкова. М.: Детгиз, 1955 – в частности, мои воспоминания «Экзамен» и письма Бориса Степановича ко мне. В книге Л. Пантелеева «Избранное» (Л., 1978) опубликованы воспоминания автора о Житкове под заглавием «Ни на один оборот».
Я читала (и слушала) роман Житкова главу за главой еще тогда, когда автор работал над ним – в конце двадцатых. После смерти Бориса Степановича я не раз предпринимала попытки написать о «Викторе Вавиче» для печати, но натыкалась на категорический запрет. Запрет снят, но роман остается неопубликованным до сих пор (1994).
Ту же фразу, что и Анне Андреевне: «я помню 905 год благодаря «Девятьсот пятому году» Пастернака и «Виктору Вавичу» Житкова», я сказала однажды Борису Леонидовичу – прослушав первые главы романа «Доктор Живаго», где изображен 905-й. Мои слова удивили Бориса Леонидовича. «Житков? Это что – детский писатель?», – переспросил он с неудовольствием. «Нет, это не детский и не недетский, а просто замечательный русский писатель», – ответила я. Через несколько лет Борис Леонидович внезапно позвонил мне по телефону: он прочел «Вавича». «Это лучшее, что написано когда-либо о 905 годе, – сказал он. – Какой стыд, что никто не знает эту книгу. Я разыскал вдову Житкова и поцеловал ее руку».
78 Эм. Казакевич. Дом на площади. – «Литературная Москва», сборник первый, с. 61—432.
79 Ник. Асеев. Памятник. – Там же, с. 542.
80 Виктор Шкловский. Портрет. – Там же, с. 598.
81 В первом сборнике «Литературной Москвы», о котором у меня с Анной Андреевной зашла речь, опубликованы такие стихи Леонида Мартынова: «Вот корабли прошли под парусами», «Заводы», «Я помню», «Богатый нищий», «Солнце и художник», «На ВСХВ».
Леонид Николаевич Мартынов (1905–1980) – поэт, очеркист, журналист, переводчик. Печататься в журналах он начал в 1921 году; затем потерял возможность публиковать свои стихи, потому что в 1932-м был арестован по делу группы шестерых писателей («Сибиряки») и отправлен в ссылку сначала в Вологду, а потом, по состоянию здоровья, в Ташкент. Первый сборник стихов Мартынова после долгого перерыва появился в его родном городе Омске в 1939-м («Стихи и поэмы»); в сороковые и пятидесятые в Москве вышли сборники «Лукоморье» (1945), «Стихи» (1955), «Лирика» (1958) и др. Стихи принесли ему славу и в 1974 году Государственную премию. Леонид Мартынов много переводил, главным образом с венгерского, чешского, польского.
Подробные сведения о творческом и жизненном пути Леонида Мартынова читатель найдет в его автобиографической заметке «Мой путь» («Избранные произведения в 2-х томах». М., 1990, т. 1, с. 5); в обстоятельном очерке Валерия Дементьева, которым открывается однотомник «Стихотворений и поэм», вышедший в Большой серии Библиотеки поэта (Л., 1986), а также в сборнике «Воспоминания о Леониде Мартынове», изданном в Москве в 1989 году.
82 Речь идет о фельетоне «Следы на насыпи» – высмеивавшем шпиономанию. Напечатать «Следы» оказалось нелегко: в «Литературной газете» их отверг Кочетов, в «Крокодиле» – Заславский; спустя год этот фельетон опубликовал новый (и тогда еще совсем иной ориентации, чем теперь) журнал «Молодая гвардия» (1957, № 1).
83 Доклад Хрущева читался в течение десяти дней (или двух недель) во многих учреждениях Москвы и Ленинграда.
Опубликован же доклад Н. С. Хрущева впервые полностью лишь в 1989 г. в журнале «Известия ЦК КПСС», № 3. Привожу отрывок:
«Следует также напомнить о «деле врачей-вредителей «… Собственно, никакого «дела» не было, кроме заявления врача Тимашук, которая, может быть, под влиянием кого-нибудь или по указанию (ведь она была негласным сотрудником органов безопасности) написала Сталину письмо, в котором заявляла, что врачи якобы применяют неправильные методы лечения. Достаточно было такого письма к Сталину, как он сразу сделал выводы, что в Советском Союзе имеются врачи-вредители, и дал указание – арестовать группу крупных специалистов советской медицины. Он сам давал указания, как вести следствие, как допрашивать арестованных. Он сказал: на академика Виноградова надеть кандалы, такого-то бить. Здесь присутствует делегат съезда, бывший министр госбезопасности т. Игнатьев. Сталин ему прямо заявил:
– Если не добьетесь признания врачей, то с вас будет снята голова-Сталин сам вызывал следователя, инструктировал его, указывал методы следствия, а методы были единственные – бить, бить и бить».
84 Это письмо опубликовано было в № 12 «Нового мира» за 1961 г. О нем см. также «Мемуары и факты», с. 63.
84а о том, что лагерная тема давалась А. Твардовскому в работе над поэмой «За далью даль» весьма тяжело, свидетельствуют записи у него в дневнике. Привожу отрывок, помеченный 13.IX.1955 года:
«Но я сейчас не вижу, как это сделать, чтоб не было в конце концов итога: вот и хорошо, ты сидел, я молчал, а теперь ты на воле, мы еще не стары, будем жить, работать. Словом, я не в силах вытянуть это дело сейчас. И, может быть, с другого конца нужно зайти. Тема страшная, взявшись, бросить нельзя – все равно что жить в комнате, где под полом труп члена семьи зарыт, а мы решили не говорить об этом и жить хорошо, и больше не убивать членов семьи».
См. А. Твардовский. Из рабочих тетрадей // Знамя, 1989, № 7, с. 175.
85 Франсуа Мориак. Обезьянка / Перевод Н. Жарковой и Н. Немчиновой // ИЛ, 1955, № 6.
86 Самуил Залманович Галкин (1897–1960) – еврейский поэт, драматург, а также переводчик на идиш Пушкина, Шекспира, Блока. В 1949 году, в разгар антисемитской кампании, Галкин был арестован и пробыл в заключении до 1955 года. С Ахматовой, когда он вернулся, его познакомила М. С. Петровых. По свидетельству Марии Сергеевны, А. А. высоко ценила философскую лирику Галкина, в особенности позднюю, а также и его самого: «Галкин – один из тех редких людей, которые умеют говорить о стихах». Я думаю, сближала Ахматову с Галкиным и общая их любовь к Иннокентию Анненскому. Анатолий Ванеев, автор воспоминаний о лагерной жизни, рассказывает, как, когда его перевели в 1950 году в Коми АССР, в Абезь (см. «Наше наследие» 1990, № 3), он подружился с Галкиным, Карсавиным и Луниным и многое почерпнул из общения с ними. Галкин читал ему стихи и, в частности, прочел однажды стихотворение «Der Stern» («Звезда») – прочел сначала на идиш, а потом пересказал по-русски, объяснив при этом, что навеяно оно знаменитым стихотворением Анненского «Среди миров». («Среди миров, в мерцании светил / Одной Звезды я повторяю имя…»)
В обоих сборниках Галкина, вышедших под редакцией М. С. Петровых («Стихи. Баллады. Драмы». М., 1958 и «Стихи последних лет». М., 1962), Ахматова принимала участие: для сборника 58 года ею переведены четыре стихотворения (из разных циклов), а для посмертного – одно (из цикла «Книга любви»).
87 Борис Исаакович Камир (1908–2004) – работник Детгиза: в то время – главный редактор или заместитель главного редактора и, кажется, секретарь партийной организации. Абзац о Сталине Камир потребовал убрать из «Повести о Зое и Шуре». Книга эта (Л. Т. Космодемьянская. Литературная запись Ф. Вигдоровой) впервые вышла в Детгизе в 1950 г. С этим абзацем повесть неоднократно переиздавалась; изъять же Сталина Камир потребовал после XX съезда партии.
88 «Моя Чалдонка» – повесть О. Хавкина, которую я редактировала по приглашению Детгиза. Книга вышла в том же, 1956-м году.
89 «Примером гнусной провокации, злостной фальсификации и преступных нарушений революционной законности, – говорил в своем докладе Хрущев, – является дело бывшего кандидата в члены Политбюро ЦК, одного из видных деятелей партии и Советского государства т. Эйхе, члена партии с 1905 года… Товарищ Эйхе был арестован 29 апреля 1938 года… Эйхе под пытками понуждали подписывать заранее составленные следователями протоколы допросов, в которых возводились обвинения в антисоветской деятельности против него самого и ряда видных партийных и советских работников.
1 октября 1939 года Эйхе обратился с заявлением на имя Сталина, в котором категорически отрицал свою виновность и просил разобраться с его делом.
…Сохранилось второе заявление Эйхе, посланное им Сталину 27 октября 1939 года… Эйхе писал в своем заявлении:
«25 октября с. г. мне объявили об окончании следствия по моему делу… Если бы я был виноват, хотя бы в сотой доле… одного из предъявленных мне преступлений, я не посмел бы к Вам обратиться с этим предсмертным заявлением, но я не совершил ни одного из инкриминируемых мне преступлений… Я Вам никогда в жизни не говорил ни полслова неправды и теперь, находясь обеими ногами в могиле, я вам тоже не вру. Все мое дело – это образец провокации, клеветы. Теперь… о моих признаниях в контрреволюционной деятельности… Не выдержав истязаний, которые применили ко мне Ушаков и Николаев, особенно первый, который ловко пользовался тем, что у меня после перелома еще плохо заросли позвоночники, и причинял мне невыносимую боль, заставили меня оклеветать себя и других людей… Большинство моих показаний подсказаны или продиктованы Ушаковым… Если в творимой Ушаковым и мной подписанной легенде что-нибудь не клеилось, то меня заставляли подписывать другой вариант…»
…Казалось бы, такое важное заявление должно было быть обязательно обсуждено в ЦК. Но этого не произошло…
2 февраля 1940 года Эйхе был предан суду. В суде Эйхе… заявил следующее:
«Во всех якобы моих показаниях нет ни одной названной мною буквы, за исключением подписей внизу протоколов, которые подписаны вынужденно. Показания даны под давлением следователя, который с самого начала моего ареста начал меня избивать… Я умру так же с верой в правильность политики партии, как верил в нее на протяжении всей своей работы…»
4 февраля Эйхе был расстрелян». («Известия ЦК КПСС», 1989, № 3, с. 140–143.)
9 °Cталин, ссылаясь на будто бы существующий опыт зарубежных разведок, ответил:
«ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод» (там же, с. 145).
Сохранились письменные резолюции Сталина на мольбах, иногда доходивших до него из тюрем от истязаемых. После XXII съезда, состоявшегося в 1961 году, некоторые из таких автографов стали известны. Вот пример. К Сталину обратился арестованный и пытаемый И. Э. Якир. Он утверждал свою неповинность. Сталин в деле не стал разбираться (вероятно, оно и создано было по его указанию) и на заявлении Якира своею рукой написал: «Подлец и проститутка». Ворошилов добавил: «Совершенно точное определение». Молотов под этими двумя высказываниями подписался. Каганович присовокупил: «Предателю, сволочи… одна кара – смертная казнь». («Правда», 27 октября 1961. Доклад А. Н. Шелепина.)
91 Пользуюсь случаем исправить ошибки и опечатки в стихотворении «Поздний ответ». В обоих изданиях первого тома сочинений Ахматовой опечатка: в пятой строке вместо «То кричишь из Маринкиной башни» значится «из Мариинской». Опечатка лишает строку всякого смысла: Мариинским назывался театр в Петербурге. «Маринкиной» же и до сих пор именуется одна из башен Коломенского Кремля, где, по преданию, была заточена и скончалась Марина Мнишек. Для Ахматовой «Маринкина башня» (как, быть может, и для Цветаевой) – совершенная реальность. В июле 1936 года, гостя в Старках (см. 2), А. А. вместе с С. В. Шервинским и А. В. Горнунгом посетила Коломенский Кремль и повидала «Маринкину башню» не только снаружи, но и внутри. Один из музейных работников принес ключи и все трое поднялись по узкой кирпичной лестнице до самого верха. – См.: А. В. Горнунг. Записки об Анне Ахматовой // сб. «Воспоминания», с. 196; а также: К. Г. Петросов. Литературные Старки. М., 1991, с. 196.
«Поздний ответ» и впоследствии публиковался с ошибками: в обоих «Двухтомниках», а также в сборниках «Я – голос ваш…» и «Узнают…» вместо «разграблен» напечатано «разрушен». Публиковалось это стихотворение с опечатками и в «Огоньке» (1987, № 18, с. 9), – где снова «Мариинская башня» вместо «Маринкиной» и, кроме того, в обессмысленном порядке даны строки 13-я и 14-я.
92 «У этого эпизода был занятный эпилог, – сообщает сын писателя Всеволода Иванова, Вячеслав Всеволодович, – на следующий день отцу с курьером прислали из Союза Писателей напечатанный типографским способом доклад Хрущева. Текст был снабжен грифом: «Совершенно секретно. Не подлежит распространению». Вернуть просили через 2 или 3 часа; за это время отец и вся наша семья прочли текст». – Из письма ко мне от 24 апреля 69 г.
93 …пытаются поставить под сомнение правильность политики партии. – 5 апреля 56 г. в «Правде» была помещена статья «Коммунистическая партия побеждала и победит верностью ленинизму». В ней содержится цитируемая строка. Статья направлена против тех, кто пытался сделать выводы из доклада Хрущева, наполнить фразу «последствия культа личности» конкретным содержанием. Партия, принимавшая самое деятельное участие во всех только что разоблаченных злодействах, несмотря на разоблачение оказывалась всегда и во всем права!
94 7 апреля 56 г. в «Правде» была перепечатана статья из «Женьминьжибао», посвященная заслугам Сталина; говорилось также, что диктатура пролетариата обладает бесконечной способностью «исправления ошибок».
95 Умер Владимир Георгиевич. Итак, и его она пережила. – В 1940 году, хворая, А. А. думала, что переживет ее – он. В стихотворении «Соседка из жалости два квартала» к В. Г. Гаршину обращены строки:
«Записки», т. 1, с. 191В эвакуации, в Ташкенте, А. А. постоянно ждала писем из осажденного Ленинграда от Владимира Георгиевича и иногда получала их. Я тоже получала от него открытки с расспросами об Анне Андреевне. Ничто не предвещало разрыва. В 1942 г. Ахматова писала:
Стихотворение это – «Глаз не свожу с горизонта» (см. ББП, с. 293), стихотворение, в котором осталась не завершена работа над второй строкой, – обращено к Гаршину, и кончается оно строчками: «Я молилась, чтоб смертной муки / Удостоились вместе мы». В эвакуации, там же в Ташкенте написаны еще два стихотворения, обращенные к Гаршину: «С грозных ли площадей Ленинграда» и «Справа раскинулись пустыри» (БВ, Седьмая книга). В черновике первого из них за шестистишием следовало: «Я твоей добротой несравненной…». В больнице, в тифу, А. А. поручила мне осторожно написать Владимиру Георгиевичу в Ленинград о ее болезни, «чтобы подготовить его».
В рукописном экземпляре «Поэмы без героя», подаренном мне Анной Андреевной в Ташкенте 15 октября 1942 года, над «Решкой» стояло посвящение «В. Г. Гаршину»; а «Эпилог» был посвящен «Городу и Другу». К Гаршину в «Поэме» обращены были такие строки:
Разрыв Ахматовой с Гаршиным произошел в июне 1944 года, когда Анна Андреевна вернулась из эвакуации в Ленинград. После разрыва А. А. сняла с «Решки» посвящение, поставила над «Эпилогом» просто «Моему Городу», а приведенные выше строки переменила так:
В 1945 году, без указания адресата, Ахматова обратила к Гаршину стихи (БВ, Седьмая книга), начинающиеся такими строками:
Далее Ахматова говорит о Гаршине как о душевнобольном («…Тяжелый, одурманенный безумьем, / С оскалом волчьим…»).
Об отношениях между Ахматовой и Гаршиным см.: «Записки», т. 1; Ю. И. Будыко. История одного посвящения // Русская литература, 1984, № 1; Зоя Томашевская. «Я – как петербургская тумба…» // Октябрь, 1989, № 6; Ольга Рыбакова. Грустная правда // Звезда, 1989, № 6; Владимир Адмони. Знакомство и дружба // «Воспоминания».
96 «Рабочий разговор». Статья была принята в «Новом мире», но мало-помалу ее начали там «смягчать», и я ее оттуда взяла. В конце концов, после долгих мытарств в других журналах, она была напечатана Э. Казакевичем во втором сборнике «Литературной Москвы» (1956). Статья «Рабочий разговор», направленная против казенной литературы для юношества и, главным образом, против чиновничьих искажений русского языка, явилась зародышем моей книги «В лаборатории редактора».
97 …я рассказала Анне Андреевне о преступлении Ольги. – Ольге Всеволодовне Ивинской (1912–1995) посвящен один из самых пленительных любовных циклов в поэзии Бориса Пастернака. Многие исследователи «Доктора Живаго» полагают также (как и она сама), что прототипом для героини романа, роковой и прекрасной Лары, послужила Ивинская. (Правда, в последнее время в печати появляются и другие суждения – см. например, статью Константина Поливанова в «Независимой газете» 5 октября 1992 г.)
Отдавая себе полный отчет в той общеизвестной истине, что поэзия непобеждаема, я, тем не менее, беру на себя смелость объяснить, что я подразумевала, рассказывая Анне Андреевне о преступлении Ивинской.
Почему рассказывала? Потому, что привыкла рассказывать ей о пережитых душевных потрясениях. На ту минуту их было два. Меня потрясла степень человеческой низости и собственная своя, не по возрасту, доверчивость. К тому времени, как я доверила Ивинской деньги, вещи, книги и тем самым – в некоторой степени и чужую судьбу, я уже имела полную возможность изучить суть и основные черты этой женщины. (Мы работали вместе в отделе поэзии в редакции симоновского «Нового мира».) Началось с дружбы. Кончилось – еще до ее ареста – полным отдалением с моей стороны. Ивинская, как я убедилась, не лишена доброты, но распущенность, совершенная безответственность, непривычка ни к какому труду и алчность, рождавшая ложь, – постепенно отвратили меня от нее.