Ивинская была арестована в 1949 году, а вернулась из Потьмы, из лагеря, в 1953-м. Там, в лагере, она познакомилась и подружилась с моим большим другом, писательницей Надеждой Августиновной Надеждиной (1905–1992). Воротившись, Ивинская ежемесячно, в течение двух с половиной лет брала у меня деньги на посылки Надежде Августиновне (иногда и продукты, и белье, и книги, собираемые общими друзьями). Рассказала я Анне Андреевне и о том, как сделалось мне ясно, что Н. А. Надеждина не получила от меня за два с половиной года ни единой посылки: все присваивала из месяца в месяц Ольга Ивинская.
В ответ на мои расспросы о посылках она каждый раз подробно докладывала, какой и где раздобыла ящичек для вещей и продуктов, какую послала колбасу, какие чулки; длинная ли была очередь в почтовом отделении и т. д. Мои расспросы были конкретны. Ее ответы – тоже.
Через некоторое время я заподозрила неладное: лагерникам переписка с родными – и даже не только с родными – тогда уже была дозволена, посылки издавна разрешены, а в письмах к матери и тетушке Надежда Августиновна ни разу не упомянула ни о чулках, ни о колбасе, ни о теплом белье. Между тем, когда одна наша общая приятельница послала ей в лагерь ящичек с яблоками, она не замедлила написать матери: «Поблагодари того неизвестного друга, который…»
Я сказала Ивинской, что буду отправлять посылки сама. Она это заявление отвергла, жалея мое больное сердце, и настаивала на собственных заботах. Тогда я спросила, хранит ли она почтовые квитанции. «Конечно! – ответила она, – в специальной вазочке», – но от того, чтобы, вынув их из вазочки, вместе со мною пойти на почту или в прокуратуру и предъявить их, изо дня в день под разными предлогами уклонялась. (Вазочка существовала, квитанции нет, потому что и отправлений не было.)
Н. А. Адольф-Надеждина вернулась в Москву в апреле 1956 года. Лишенная жилья, лето она провела у меня. Мои подозрения подтвердились: ни единой из наших посылок она не получила. Надежда Августиновна сообщила мне: в лагере Ивинская снискала среди заключенных особые симпатии, показывая товаркам фотографии своих детей (сына и дочери, которые были уже довольно большие к началу знакомства ее с Борисом Леонидовичем) и уверяя, будто это «дети Пастернака». Правда, симпатии к ней разделяли далеко не все: так, Н. И. Гаген-Торн (1900–1986) и Е. А. Воронина (1908–1955), вернувшиеся из той же Потьмы, отзывались об Ивинской, в разговорах со мной, с недоумением. По их словам, начальство явно благоволило к ней и оказывало ей всякие поблажки.
Свой первый арест и пребывание в лагере Ивинская объясняла тем, что она – жена гонимого поэта. Для меня эта версия звучала в новинку: накануне ареста 1949 года она рассказывала мне, что ее чуть не ежедневно тягают на допросы в милицию по делу заместителя главного редактора журнала «Огонек», некоего Осипова, с которым она была близка многие годы. Осипов, объясняла мне тогда Ольга, присвоил казенные деньги, попал под суд, и во время следствия выяснилось, что в махинациях с фальшивыми доверенностями принимала участие и она. (За истинность ее объяснения, я, разумеется, не отвечаю, но рассказывала она – так.) После ареста – сначала в лагере, а потом и на воле – она сочла более эффектным (и выгодным) объяснять причины своего несчастья иначе: близостью с великим поэтом. «Муза поэта в заточении»… За подобную версию – очень смахивающую на правду – я, впрочем, тоже не отвечаю.
Мало того, что, вернувшись в Москву, Ивинская регулярно присваивала деньги, предназначавшиеся друзьями для поддержки Н. А. Адольф-Надеждиной. Когда в 1953 году, освобожденная, она уезжала в Москву, – она взяла у Надежды Августиновны «на несколько дней» плащ и другие носильные вещи, обещая срочно выслать их обратно, чуть только доберется до дому. Приехав домой, однако, она не вернула ни единой нитки.
В восьмидесятые годы я, благодаря Майе Александровне Улановской, получила возможность ознакомиться с неопубликованными записями ее матери, Надежды Марковны (1903–1986). В Иерусалиме, в 1982 году, вышла книга Н. и М. Улановских под заглавием «История одной семьи».
«История» издана не полностью; отрывок, посвященный Ивинской, в печати отсутствует, но Майя Александровна сначала ознакомила меня с рассказом матери, а потом подарила следующий документ:
«Когда Ивинская, освободившись по мартовской амнистии 1953 года, уезжала в Москву, – пишет Майя Улановская, – моя мать вручила ей для передачи своей дочери, моей сестре, Улановской Ирине Александровне, связанные ею шерстяные свитера и разные поделки, полученные ею в подарок за годы заключения от разных лагерных подруг. Месяцами моя мать и другие бывшие солагерницы Ивинской, поручения которых она взялась выполнить, ждали известий, подтверждений. Месяцы, годы шли, никаких известий не поступало ни для кого. Когда моя мать освободилась и вернулась в Москву, выяснилось, что ее посланница присвоила переданные через нее вещи. Будучи спрошена по телефону, призналась в этом, сославшись на потерянный адрес, просила прощения, откупилась деньгами».
Таким образом, она крала у лагерниц не только то, что им посылали из Москвы, но и то, что они через нее посылали в Москву.
Улановской она объяснила свой поступок потерей адреса, а Надежде Августиновне созналась, рыдая, что отправлять мои посылки препоручила будто бы одной своей подруге, а та, злодейка, не отправляла их.
Пастернак отправлял деньги и вещи своим друзьям в лагерь, Ивинская же относительно своих лагерных друзей поступала иначе.
Бессердечие Ольги Всеволодовны, которая умела прикидываться сердечной, явно сказалось и в книге собственных ее воспоминаний «В плену времени». (Книга вышла в 1978 году в Париже, в 1991-м – в Литве и в 92-м в Москве.) Письмо одной из читательниц, неизвестной мне Л. Садыги, ознакомившейся с воспоминаниями Ивинской в 1978 году, приводится в журнале «Литературное обозрение», 1992, № 1. Л. Садыги возмущена тем издевательским тоном, в каком Ивинская пишет о своих «невольных подругах». Не обойду молчанием отзыв об Ивинской и В. Шаламова: см. публикацию И. Сиротинской «Переписка Варлама Шаламова и Надежды Мандельштам» // Знамя, 1992, № 2, с. 166, 174 и 177.
…Встретившись с Ольгой Всеволодовной в 56-м году в Москве, выслушав ее рыдания и ее вранье, Н. А. Адольф-Надеждина великодушно простила ей и мои, присвоенные, Ольгой деньги, и непосланные ею посылки. Больше того: в своих воспоминаниях о лагерной жизни (см. сборник «Средь других имен», М., 1990, с. 504) она говорит об Ивинской с симпатией, даже приводит свои стихи, посвященные ей. Что ж, великодушие, способность прощать причиненное зло – высокое и благородное чувство. Я тоже, быть может, извинила бы Ивинской рубли и тряпки, – но систематическое хищное лганье простить не умею.
98 В официальном сообщении от имени ЦК КПСС, появившемся 15 мая 1956 года в «Правде», самоубийство Фадеева объяснялось просто-напросто запоями: «…в последние годы А. А. Фадеев страдал тяжелым прогрессирующим недугом – алкоголизмом…» Что же касается до предсмертного письма, адресованного Фадеевым в ЦК и объяснявшего истинные причины самоубийства, – то самое его существование в течение 34-х лет властями замалчивалось или даже отрицалось. Впервые оно опубликовано 20 сентября 1990 года в газете «Гласность»; тогда же в газете «Известия»; затем, в октябре, в «Учительской газете» (№ 40), 10 октября 1990 года в «Литературной газете» и, наконец, факсимильно в октябрьском номере того же года в журнале «Известия ЦК КПСС». (Публикация в журнале сопровождается докладными записками из КГБ и выдержками из протокола специального заседания ЦК КПСС. Таким образом, ясно, что никогда не употреблявшееся и неприличное в любом некрологе сообщение об алкоголизме исходило из самых высоких инстанций. В действительности же – и к болезни, и к самоубийству привела Фадеева та роль, которую, по требованию ЦК, он вынужден был исполнять.)
«Не вижу возможности, – писал Фадеев в своем предсмертном письме, – дальше жить, т. к. искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежествен-ным руководством партии, и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли, благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте».
И далее:
«Литература – это святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа…»
Судьба Фадеева вызвала множество воспоминаний, толкований, изображений и соображений. Назову некоторые: Валентин Берестов (ЛГ, 10 октября 1990); Владимир Дудинцев (там же); сын Фадеева, тогда одиннадцати летний Миша (там же); Евгений Евтушенко (там же); Иван Жуков («Учительская газета», 1990, № 40); Лидия Либединская. Зеленая лампа, М., 1966; А. Бек. Новое назначение (здесь Фадеев изображен под вымышленным именем) – «Знамя», 1988, №№ 11 и 12); Владимир Тендряков. Охота // «Знамя», 1988, № 9.
И далее:
«Литература – это святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа…»
Судьба Фадеева вызвала множество воспоминаний, толкований, изображений и соображений. Назову некоторые: Валентин Берестов (ЛГ, 10 октября 1990); Владимир Дудинцев (там же); сын Фадеева, тогда одиннадцати летний Миша (там же); Евгений Евтушенко (там же); Иван Жуков («Учительская газета», 1990, № 40); Лидия Либединская. Зеленая лампа, М., 1966; А. Бек. Новое назначение (здесь Фадеев изображен под вымышленным именем) – «Знамя», 1988, №№ 11 и 12); Владимир Тендряков. Охота // «Знамя», 1988, № 9.
99 Валерия Осиповна Зарахани (1908—?) – сестра жены Фадеева, актрисы МХАТа Ангелины Осиповны Степановой (1905–2000).
Валерия Осиповна долгие годы работала у Александра Александровича в качестве секретаря.
100 …отравить и зарезать человека. – О том, способна или нет Е. Ф. Книпович «отравить и зарезать человека», я судить не берусь. Но о том, как ей удалось зарезать очередной сборник стихотворений Анны Ахматовой – см. мои «Записки», т. 3.
Евгения Федоровна Книпович (1898–1988) – как сообщает КЛЭ, автор работ о Генрихе Гейне, Генрихе Манне,
Томасе Манне, А. Фейхтвангере, О. Форш, Н. Тихонове, А. Фадееве, Л. Леонове, В. Ермилове, В. Кожевникове. Охват огромен: от Генриха Гейне до Вадима Кожевникова. Однако воздействие Е. Ф. Книпович на развитие советской литературы определяется не этими ее статьями и книгами. Эти – напечатаны, эти – обозримы; сотни же работ Книпович остаются до сих пор скрытыми от глаз. Основная ее деятельность – повседневный труд рецензента-референта-невидимки. В разные годы Е. Ф. Книпович была 1) членом Комиссии по критике Союза Писателей; 2) референтом прозы в Комитете по Государственным и Ленинским премиям; 3) членом редсовета при издательстве «Советский писатель». На заказанные ей и поставляемые ею рефераты и рецензии опирались власть имущие: Генеральный секретарь Союза Советских Писателей А. Фадеев; председатель Комитета по Государственным и Ленинским премиям Н. Тихонов и директор издательства «Советский писатель» – Н. Лесючевский.
101 Вова – Володя Смирнов, сын Ивана Игнатьевича Халтурина и Веры Васильевны Смирновой, занимавших квартиру в Лаврушинском переулке в писательском доме в том же подъезде, что и Пастернак. (В. В. Смирнова, 1898–1977, писательница, критик; И. И. Халтурин, 1902–1969, редактор детских журналов и составитель книг для детей.) Борис Леонидович бывал в этой семье – ив одно из его посещений, 5 или б июня, Володя сфотографировал Пастернака только что полученным им в дар аппаратом.
Эту фотографию я и подарила Анне Андреевне 31 мая 1956 года. Володи Смирнова в ту пору на свете уже не было: он погиб летом 1955-го – утонул в реке Лиелупе в десяти километрах от Дома Творчества писателей в Дубултах, где в это время жила его мать.
102 ЛГ, 14 июня 1956. «Итоги декады армянского искусства и литературы».
103 Ю. Г. Оксман долгие годы вел «неприкаянную жизнь», оттого что в 1936 году был арестован, а в 1946-м, хоть и освобожден из заключения, но не реабилитирован. Добиться же в Москве прописки, жилья и постоянной работы человеку не реабилитированному было невозможно.
Усилиями друзей Оксман получил профессорскую кафедру в Саратовском университете, где несколько лет преподавал, находясь под неусыпным надзором начальства.
Юлиан Григорьевич Оксман (1895–1970) – историк литературы и знаток истории русского революционного движения XIX века. Каждый, кто изучает историю России, неизбежно обращается к тем или иным трудам Ю. Г. Оксмана. В 1925 году им были опубликованы архивные материалы по делу декабристов: «Декабристы. Неизданные материалы и статьи»; в 1958-м «Летопись жизни и творчества В. Г. Белинского» – обе книги, без которых изучение русской общественной мысли прошлого века невозможно. В качестве крупнейшего специалиста Оксман в разное время принимал участие в создании многих томов «Литературного наследства», в редактировании «Краткой Литературной Энциклопедии»; кроме того, ему принадлежат комментарии к сочинениям Рылеева, Пушкина, Лермонтова, Герцена, Тургенева, Гаршина.
До своего ареста Ю. Г. Оксман был заместителем директора Пушкинского Дома в Ленинграде и членом Пушкинской Комиссии Академии Наук СССР. Так же, как с другими видными пушкинистами (Б. В. Томашевским, Ю. Н. Тыняновым, С. М. Бонди, Б. В. Казанским, М. А. Цявловским, Т. Г. Цявловской), А. А. постоянно делилась с Оксманом своими мыслями о Пушкине. Познакомились они у Щеголева в 1924 г.
Впоследствии Ю. Г. Оксман был исключен из Союза Писателей: начались новые обыски и допросы, которые загнали его в диабет, слепоту и в гроб. Об этом см. 338. См. об Оксмане также: К. П. Богаевская. Возвращение… //ЛО, 1990, № 4; Из переписки Ю. Г. Оксмана. Вступительная статья и примечания М. О. Чудаковой и Е. А. Тоддеса. (Сборник «Четвертые Тыняновские чтения. Тезисы докладов и материалы для обсуждения». Рига, 1988.) Общая характеристика Ю. Г. Оксмана дана также в обзоре А. Д. Зайцева «Человек жизнерадостный и жизнедеятельный». Оксман «был с архивами «на ты», – пишет автор обзора, – не только как исследователь, систематически изучавший их материалы, но и как профессиональный архивист – организатор и преподаватель архивного дела». (См. сборник «Встречи с прошлым», Вып. 7. М.: Сов. Россия, 1990, с. 530.)
104 Статью «О «Бедных людях»» см.: В. Шкловский. За и против. Заметки о Достоевском. М., 1957.
105 Наш разговор про «Балладу о рыбаке» происходил в ту пору – в 1956 году – когда стихи эти ходили по рукам безымянно. В первом издании моих «Записок» я не могла ни назвать автора, ни проверить текст. В настоящее время – 1991 – текст проверен и уточнен самим автором, а имя его – Я. Аким.
БАЛЛАДА О РЫБАКЕ
Я. АкимЯков Лазаревич Аким (р. 1923) – поэт, автор стихов для взрослых и стихов для детей. Первый его сборник «Друзья и облака» вышел в 1966-м, за ним последовали «Твой город» (1973) и еще через десять лет «Утро и вечер» (1983). Из стихов для детей назову: «Неумейка» (1955), «Пишу тебе письмо» (1983) и «Девочка и лев» (1991).
106 Вера Александровна Сутугина-Кюнер (1892–1969), вначале двадцатых годов секретарь А. Н. Тихонова (Сереброва) в горьковском издательстве «Всемирная литература»; затем, после убийства Кирова, в качестве «социально чуждого элемента» (она – дворянка) выслана из Ленинграда и лет 20 провела в ссылке, в Сенгилее. Благодаря хлопотам К. И. Чуковского и К. А. Федина Вера Александровна в 1956 году получила возможность вернуться в Ленинград; летом же гостила у Корнея Ивановича в Переделкине.
107 Наталья Константиновна Тренева (1904–1980) – переводчица; дочь К. Тренева и жена П. Павленко. Дача Натальи Константиновны расположена на углу улицы Тренева и улицы Павленко, рядом с дачей Федина. (В настоящее время – 1992 – улицы сохраняют прежние названия, но дачи переданы другим хозяевам.)
108 …туда же, куда ежовщина, бериевщина. – Отмыться от ждановщины не удавалось, однако, более сорока лет. Предисловие Суркова к ББП (сменившее предисловие Жирмунского) – есть, в большой степени, повторение официальной концепции 1946 года, хотя Сурков, почитатель Ахматовой, вряд ли был с этой концепцией согласен. Мне неизвестно, в каком именно году прекратили преподавать доклад Жданова в школах, – но во всяком случае в 55-м всесоюзное издевательство еще продолжалось.