Срок дали условный, Дмитрия убрали с экрана, но не уволили, поскольку телевизионщики увидели в идее Диванова «жемчужное зерно», которое вскоре проросло солидными доходами для новых владельцев телеканалов и продюсеров теле-шоу. За счет «эсэмэсок» и звонков с мобильных телефонов стали окупаться самые высокобюджетные проекты. В нынешней Игре он не пользовался этой схемой — в ней бюджет делается за счет рекламы, а вот разговор с Тем Светом мог принести большие деньги не только от спонсоров и рекламодателей, но и от зрителей. Деньги же Диванову были сейчас очень нужны на семью, на Александру, на себя, и он «закусил удила».
Волгарь понимал это и оставил попытки образумить старого знакомого в надежде на то, что рано или поздно тот сам переосмыслит свою жизнь, как это сделали ещё более давние коллеги Волгаря Герман Бабанов, Олег Скоротаев и другие, чьи Души только Здесь осмыслили, что голос Совести, это Голос Творца.
Душу Бабанова Волгарь распознал в темном колеблющемся пятне, которое однажды позвало его к себе.
— Э-эй! Волгарь, это ты? — тихо спросило пятно. — А я — Бабанов. Помнишь такого? Наконец-то и тебя бог прибрал? Подвинься поближе, а то мне трудно кричать и слышать тебя. Пожалуйста. Мне надо, чтобы ты услышал нас. Здесь Скоротаев, Иванников, Капитанов, Струков — давние твои знакомые. Пожалуйста…
— Узнаю. Вы хорошо выделяетесь на светлом фоне. У вас какая-то нужда ко мне? — спросил Волгарь, подвигаясь ближе.
— Ты неплохо здесь устроился — светлый такой и, говорят, приобрел Адрес. Не скажешь, как его получить? — спросил Бабанов.
— А вам надоело быть тёмными? Я знаю, кто просветляет Души… По-моему, это сам человек за время земной жизни.
— Теперь мы тоже это понимаем. Ты лучше скажи, кто бы мог свидетельствовать за нас, чтобы получить Адрес? Ты не можешь?
— В мире один Свидетель. Свидетель каждой минуты нашей жизни — земной и вечной.
— Да это мы и сами понимаем, — сказал за всех Иванников. — Скажи, если знаешь, что мы такого сделали Там, если Здесь нас оставили без Адресов?
— Спросите у вашей Совести — она должна это знать.
— Что ты все заладил: Совести, Совестью? — заколебалось пятно Иванникова. — У тебя Там много Совести было?
— Об этом не мне судить.
— А твое зазнайство, твой выпендрёж — это по Совести? — спросил Бабанов.
Волгарь увидел, как ещё больше темнеют Души Иванникова и Бабанова и ушёл от них в светлую сторону пространства, размышляя, почему они — все пятеро — так рано, один за другим покинули земной мир.
Он вспомнил, как это было, как резко изменилось их отношение к нему, когда быстро и ярко стали проявляться профессиональные успехи Волгаря не только в журналистике, но и в писательстве. После выхода первой же книги о его работах заговорили, его стали приглашать на встречи с читательской публикой, просили автографы. А их публикации воспринимались как обычная газетная подёнка, хотя на должностной лестнице все пятеро стояли выше и могли печататься чаще его. Но он уже публиковался в толстых журналах, а они всё в той же газете… Значит, это была Зависть. Зависть, мешавшая объективно оценивать уровень чужого творчества, Зависть, рождавшая настоящую агрессию по отношению к нему. Они устно и печатно поносили книги Волгаря, его публикации в журналах, клеймили на собраниях его взгляды на проявления жизни. Иногда кто-то из них говорил Волгарю добрые слова, а буквально на следующий день обрушивался с критикой на то, что вчера хвалил. Зависть давила просыпавшуюся в них Совесть, мешала проявлению хотя бы капли раскаяния. Любопытно, что лишь трое — Иванников, Бабанов и Скоротаев — по очереди гробили Волгаря в газете, где вместе работали. Капитанов и Струков были даже как бы приятелями Волгаря, и портили ему жизнь на собраниях, где с праведным гневом в глазах клеймили его взгляды на происходящее вокруг.
Волгарь тяжело переносил всё это, но живущая в нем жажда творчества не позволяла опустить руки. Она понуждала его писать ночами, сидеть за столом в выходные дни. Она заставляла его читать, думать, выстраивать тексты в таком звучании слов, чтобы они глотались читателем как напиток чистейшей свежести. И лишь иногда срывался, спрашивая оппонента: неужели это по Совести?
Злобные нападки длились несколько лет, и Волгарь дрогнул, уехал из родного города в другой, где его тоже знали и приветствовали так, будто давно звали и ждали. И уже там из случайных публикаций и весточек от друзей он узнавал, что Бабанов и Скоротаев умерли один за другим, что тяжело болен Иванников, в отпуске сорвался с горы и погиб Струков, совсем не от того несколько месяцев лечили и не спасли Капитанова… А ведь им еще не было и сорока…
«Мысль материальна, злой умысел подсуден, а голос Совести — это голос Творца, одарившего ею всякую Душу», — записал однажды Волгарь в дневнике.
А теперь, покидая давних знакомых, он понял, что в последние дни своей жизни, каждый из них как-то пытался ответить на вопрос своей Совести, что неправедного сделал, кого предвзято судил? И почему-то никто из них не нашел в Душе полного ответа. Потому и не очистились, не просветлились Души, не получили Адреса, чтобы сохранять память о себе в покинутом мире.
Глава 13
Уже который день Дмитрий наведывался к генеральным продюсерам телеканалов и не находил у них понимания своему «потрясающему проекту».
— Ну, что вы, Дмитрий Александрович!? — говорили ему. — Мы — канал развлекательный или Мы — канал фантастический, но не мистический же! А вы нам что продаете? Спиритический сеанс? Увольте! Это не наш формат.
В последний заход он сидел за накрытым столиком в углу большого кабинета маленького, горбатого Владимира Кожарина, слывущего в телевизионном мире талантливым и своенравным продюсером канала, весьма не почитаемого в официальных кругах. В сетке его вещания было несколько забойных программ, ведущие которых на все имели собственную точку зрения, далекую от общепринятой или официальной, а привлечённые комментаторы не раз заставляли поперхнуться сидельцев высоких кабинетов.
Дыша тяжело, даже с каким-то хрустом, продюсер разлил по бокалам коньяк, легко покачивая свой, уткнулся в него большим хрящеватым носом и, втянув аромат напитка, тихо сказал:
— Я в курсе вашего проекта, Дима, и долго размышлял о нём. Заманчиво, сознаюсь, тем более, что зритель уже подготовлен сообщениями о Душе, пишущей с того света. Странно, что она пока одна. И вы, значит, хотите расширить этот фантастический ряд? Узнаю Димитрия Диванова! Но вопрос: за счет кого расширять? Майкл Джексон, царство ему небесное, был прекрасным парнем. Но у него осталась уйма алчных родственников. Представляешь, что начнется? Они влепят нам такой иск, что от канала ничего не останется, кроме долга им же!
— А если договориться с главным наследодержателем? С остальными он пусть сам разбирается, — предложил Диванов.
— Дима, вы же умный человек… Это же вам не Россия-матушка, где можно с кем-то договариваться. Штаты! Они вывернут нас наизнанку…
Диванов и сам понимал это.
— Можно предложить кого-то другого… Давайте подумаем, — попытался он спасти проект.
— Надо сначала определиться с кругом вопросов. Не будем же мы, как другие идиоты спрашивать: «Вы в раю или в аду? И что вы видите вокруг себя?» — Кожарин приподнял бокал, приглашая Диванова сделать по глотку.
— А знаете что? — Диванов прищурился, глядя в большие слезящиеся глаза маленького продюсера. — Публику больше всего интересует её будущее. Закрутим вокруг него?
— Пригласим Нострадамуса и спросим: «что нас ждет впереди»? — грустно улыбнулся Кожарин, и сам же ответил: — Соседние нары? Или, что там у твоего знакомого?
— А Нострадамус — это идея! — подхватил Диванов и загорелся: — Глобальные прозрения по странам и континентам! Студия — сплошной хайтек. Огромные плазменные экраны, мерцающий текст на фантастических планах…
— И на все это вы найдете спонсоров? — собеседник уперся острой грудью в столик, давая понять, что он — весь внимание.
— А, представляете, сколько будет вопросов у публики, у политиков, у футурологов? Какие контракты можно завернуть со связистами, с провайдерами и прочей братией!? Мы сможем продавать вопросы крупнейшим компаниям… К примеру: «Российский «Газпром» интересует, что станет с Ямалом, когда из-под него выкачают все триллионы кубометров газа?» И что, компания не оплатит нам студию за такой вопрос?
— Дима! Она-то может и оплатит, но что ты ей ответишь?
— Надо подумать, полистать литературу… А можно предварительно посоветоваться с кем-то из видных геофизиков или как их там?…Важно обставить картинку… «Эх, если бы можно было подснять тебя, — подумал Диванов. — Маленький человек с огромным горбом спереди и сзади, с длинными ногами… Ведь был бы великаном, если бы в младенчестве не обзавелся горбами…» — Интересно спросить у Волгаря, — сказал он вслух, — встречал ли он там Душу великого провидца? Не рассыпалась ли в прах или наблюдает над миром и сейчас?
— Дима! Она-то может и оплатит, но что ты ей ответишь?
— Надо подумать, полистать литературу… А можно предварительно посоветоваться с кем-то из видных геофизиков или как их там?…Важно обставить картинку… «Эх, если бы можно было подснять тебя, — подумал Диванов. — Маленький человек с огромным горбом спереди и сзади, с длинными ногами… Ведь был бы великаном, если бы в младенчестве не обзавелся горбами…» — Интересно спросить у Волгаря, — сказал он вслух, — встречал ли он там Душу великого провидца? Не рассыпалась ли в прах или наблюдает над миром и сейчас?
— Если верить теологам, Душа — вечна. Вот только какой образ она принимает, находясь перед Богом? — спросил продюсер скорее себя, чем Диванова.
— Волгарь говорит, что это световое пятно разной интенсивности, — поспешил с ответом Диванов. — Типа солнечного зайчика…
— Тем более… В общем, Дмитрий Александрович, готовьте подробнейший проект, бизнес-план и всё такое. Будем рассматривать на коллегии канала. — Кожарин мягко хлопнул узкой худой ладонью по столику, одним глотком допил коньяк и поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Глава 14
Потом Диванов метался по столице в поисках встреч с финансовыми директорами компаний, банкирами и держателями крупных счетов. До боли в скулах расписывал им оформление студии, как будут звучать и изображаться вопросы и ответы, в каком образе предстанет перед зрителем он, Диванов, и его Собеседник, почему он предлагает именно Нострадамуса, спрашивал, какие вопросы Душе Провидца предложили бы они — участники Проекта.
Это были тяжелые для Дивнова дни, потому что кто-то из намеченных им спонсоров, партнеров или рекламодателей отмахивались от идеи и предложения участвовать в проекте, и Дмитрию приходилось убеждать, в десятый или в сотый раз погружая оппонента в мир своих фантазий. От постоянного творческого напряжения у него кружилась голова, ощущалась противная дрожь в теле. Чтобы поднять тонус в разговорах, он пил много кофе и приезжал домой совершенно разбитым. Александра встречала его свежая, молодая, обворожительно пахнущая, начинала щебетать, куда возил её Константин, что она видела и купила, бросала упавшему в кресло Диванову жесткие красочные пакеты с покупками, требовала открыть их, выхватывала у него из рук содержимое пакетов, убегала в спальню или, сбрасывая с себя только что надетое, ныряла в новый топик или платье. Диванов, конечно, замечал при этом её игриво изогнутую точёную фигуру, но был не в силах протянуть к ней руки.
В эти дни он и на свой канал приезжал измотанным и раздраженным. На записи программ он уже не мог быть столь же непринужденным и искрометным, каким привыкли видеть его участники Игры и зрители. И однажды во время записи очередной программы в студии появился Генеральный. Извинившись перед участником, он сел на его место прямо напротив Диванова, посмотрел на него долгим требовательным взглядом и тихо, чтобы не слышали остальные, спросил:
— Что с тобой, Димон? Землячка оказалась слишком лихой любовницей? Не тянешь? Нелады в семье? Ты совершенно другой на экране.
— Да как-то навалилось всё сразу — и жена, и Сашка, черт её принес не во время… И проект… Кожарин уцепился, но всё свалил на меня. Мне бы в отпуск сейчас,… — неожиданно признался Диванов.
— Поздно, Дима, поздно… Отпуск ты уже отгулял. И, по-моему, хорошо отгулял на Дону, — стал жестче Генеральный. — Может, отдохнешь от программы? Порешай пока свои дела. На программу мы пока посадим Скворцова, просится парень… Да и просит тут кое-кто за него. Твоя соседка, например… А Кожарин что, серьезно клюнул?
— По-моему, да. И даже усилил идею: предложил заменить Майкла Нострадамусом. Представляешь, на какой глобальный уровень можно выйти! — Диванов начал загораться замыслом, но Генеральный тут же остудил:
— Клюнул, говоришь? Ну, лис он ещё тот. Если бы он не только клюнул, но и заглотил, бросил бы на твой проект все свои службы. А если ты крутишься один до потери лица, он тебя просто прикупает: принесешь жирных котов в клюве, даст экран. Нет? — Значит, нет!
— Мне его службы на фиг нужны, чтобы лезли. Я всё уже вижу сам. Нужны бабки, чтобы всё было как надо…
— А с бабками туго? Мало, кто ведется на мистику?
— Да нет, вообще-то есть и немало. Остается самый жирный кот. Если ухватится, всё будет о’кей.
— Кто это?
— Потом поймешь… Встречаемся с ним сегодня вечером в Президент-отеле.
— Ну-ну… Дописывай Игру, не буду мешать. И успехов на вечер.
Вечером Диванов обнаружил, что пропуск в отель на него не заказан, хотя «Судак», с которым он должен был встретиться, обещал это сделать, и сам был уже на месте. Хорошо, что охранники знали Диванова, разрешили позвонить прямо из рецепции, а то бы и вынесли вон.
«Судак» сухо извинился перед гостем, дал команду на пропуск. Диванов прошёл в лифт, ткнул клавишу нужного этажа, и пока его мягко несло вверх, подумал: «Вот так, наверно, улетает Душа… Черт бы её побрал… Крутись тут теперь… Интересно, что означает забывчивость «Судака»? Хочет показать, что Диванов с его проектом его Конторе не интересен? Плохо, если так…»
«Судак» встретил Дмитрия в своей манере — сухо глядя выпуклыми карими глазами, без тени улыбки во взгляде и голосе, отчего и Диванову не захотелось выдать свою фирменную бесшабашно-доброжелательную улыбку… Но все-таки выдал.
— Приветствую вас, Дмитрий Александрович, чем можем служить?
Диванов в очередной раз пустился расписывать суть и детали проекта и когда сообщил, что главным ответчиком в сеансе будет Нострадамус, его вечная и всепровидящая Душа, «Судак» насторожился:
— И что это означает для нас?
— Вы будете задавать ему вопросы… Ну, например: «Что ждет полуостров Ямал, когда из-под него выкачают все его триллионы кубометров газа?»
— Избавь нас бог от такого вопроса, — быстро отрезал «Судак».
— Почему? Он скажет, что полуостров превратится в цветущий регион на берегу океана…
— А если скажет, что Ямал уйдет под воды океана?
— Но мы же сами пишем ответы. Что нам надо, то и появится на экранах студии…
— Таак… Это афера. И руководство компании вряд ли согласиться участвовать в ней. Я даже не стану докладывать предложение…
— Но, согласитесь, это же прекрасная идея! Поверьте мне, у проекта будет огромный рейтинг… Мы перехватим тучу рекламодателей. Можем даже выйти на международный уровень — я это чувствую, а чувство меня никогда не обманывало… Поверьте Диванову! — горячо возразил Дмитрий.
— На сей раз чутьё вас подводит, Дмитрий Александрович. Ни одна серьезная компания не захочет участвовать в мистификации такого масштаба. Авантюристы, конечно, могут найтись, вот их и поищите, а нас увольте от вашего предложения. — «Судак», имеющий среди журналистов это прозвище за извечную сухость и выпуклые глаза, встал из-за стола: — Извините, не провожаю. Мне надо дать здесь кое-какие распоряжения. Всего доброго.
Мягко спускаясь в лифте вниз, Диванов почувствовал себя воздушным шариком, из которого медленно выходит воздух. «Вот так… «Судак» увернулся от подсачика, на Игре — Скворцов, на руках — семья, дом, дача, Сашка… И туго с бабками… Привет, Диванов, ты, кажется, приехал…»
Дома он, чуть взмахнув жене рукой, молча прошёл в кабинет и, не снимая кашемирового пальто, рухнул без сил на диван.
— Дима, ты где столько времени был? — спросила из-за двери жена.
— Потом, — протяжно ответил Дивнов.
В кармане пальто завибрировал мобильный телефон. Дивнов глянул на экран — Сашка!
— Потом, — сказал он и ей, но она прощебетала:
— Дима, это я. Что с тобой?
— Хандра! — раздраженно ответил он и отключился, понимая, что это теперь надолго…
Глава 15
Недовольный разговором с главным редактором еженедельника, Сарафанов лежал на диване, сонно осмысливая замечания главного к его последнему обзору предвыборной войны за место мэра областного центра. Суть замечаний состояла в том, что Сашок в материале свалился в сторону откровенной поддержки действующего мэра, возжелавшего выдвинуть свою кандидатуру на второй срок. Собственно, односторонность проявилась в том, что в обзоре Сашок, давал выдержки из программ соперников мэра, а у того взял пространное интервью, из которого было явственно видно, что мэр не дурак, и топор себе на ногу не уронит. Соперники, естественно, выразили недовольство, пожаловались главному, пригрозив подать в суд на еженедельник, а главный излил их обиду на Сарафанова.
«И какого рожна ему надо? — мыслил Сашок. — Сам же однопартиец мэра, как миленький пойдет за него голосовать, а тут, вишь ли, ему нужен баланс и равенство возможностей… Небось, когда с этими кретинами встречался, никто из них не думал о балансе журналиста… Ведущего журналиста области… Мэр подумал… Неплохо подумал… Итак я урезал его интервью. Но должен же он как действующий глава города иметь преимущество перед этой шпаной… Равенство… Хрен вам не равенство! Молоды ещё! И не цените силу СМИ… Четвертой власти…»