— Господин профессор, я устроил свои мастерские на пустынном острове в открытом океане. Там мои мастеровые, говоря иначе, мои товарищи, которых я собрал и обучал, под моим руководством собрали и закончили постройку «Наутилуса». Затем, когда он был спущен на воду, огонь уничтожил все следы нашего пребывания на этом острове, который я бы взорвал, если бы только мог.
— Надо полагать, что постройка этого подводного судна стоила огромных денег.
— Господин Аронакс, броненосный корабль обходится по тысяче двадцать пять франков за тонну. Водоизмещение «Наутилуса» — тысяча пятьсот тонн. Придерживаясь этого расчета, найдем, что он стоит 1 миллион 687 тысяч франков, а со всеми принадлежностями — два миллиона; если же вы хотите узнать его цену со всеми в нем заключающимися предметами искусства и коллекциями, то его надо ценить в четыре-пять миллионов франков.
— Последний вопрос, капитан Немо.
— Спрашивайте, господин профессор.
— Следовательно, вы очень богаты?
— Бесконечно богат, милостивый государь, и без всякого стеснения для себя мог бы заплатить весь государственный долг Франции в двенадцать миллиардов.
Я пристально посмотрел на эту странную личность, говорившую таким образом. Не злоупотребляет ли он моим легковерием? Будущее это покажет.
Глава XIV ЧЕРНАЯ РЕКА
Пространство той части земного шара, которая занята водой, исчислено, в 3 миллиона 832 тысячи 558 квадратных мириаметров [6]. Объем всей этой жидкой массы определяют в 2 миллиарда 250 миллионов кубических миль, и если бы дать ей форму шара, то его диаметр равнялся бы 600 лье и весил бы 3 квинтиллиона тонн. Чтобы иметь представление о последней цифре, надо помнить, что квинтиллион относится к миллиарду, как миллиард к единице, говоря иначе — что в квинтиллионе столько миллиардов, сколько в миллиарде единиц. Жидкая масса указанных размеров заключает в себе почти все то количество воды, которое изливают все реки земного шара в продолжение сорока тысяч лет.
В древние геологические эпохи за огненным периодом следовал нептунский, или водный, период. Вода покрывала сплошь земной шар. Затем мало-помалу в силурийскую эпоху выступили вершины гор, появились острова; они исчезали вследствие частых наводнений, снова обнажались, соединялись между собой, образуя значительные пространства континентов, пока наконец Земля не приняла тех географических очертаний, которые она имеет в настоящее время. Суша отвоевала у океана 37 миллионов 650 тысяч квадратных миль, или 116 миллионов 12 тысяч гектаров.
Очертания материков устанавливают деление вод на пять частей: Северный Ледовитый океан, Южный Ледовитый океан, Индийский океан, Атлантический океан и Тихий океан.
Тихий океан простирается с севера на юг между двумя полярными линиями и с запада на восток между Азией и Америкой на протяжении ста сорока пяти градусов долготы. Это самое спокойное море; течения его широки и медленны, приливы умеренны, дожди обильны. Таков был океан, который судьба предназначала мне объехать первым и при самых необыкновенных условиях.
— Господин профессор, — обратился ко мне капитан Немо, — если вы желаете, мы сейчас определим точно наше положение и исходную точку нашего дальнейшего пути. Теперь без четверти двенадцать часов. Я подымусь на поверхность воды.
Капитан нажал три раза кнопку электрического звонка. Помпы стали выгонять воду из резервуаров. Стрелка манометра, отмечая степень давления, указывала движение «Наутилуса» в вертикальном направлении. Вот она остановилась.
— Мы на поверхности воды, — заявил капитан.
Я направился к центральной лестнице, выходившей на палубу, поднялся по механическим ступеням и через открытый люк вышел на платформу.
Палуба выступала над ватерлинией всего на восемьдесят сантиметров. Передняя и задняя части «Наутилуса» имели форму оконечностей веретена, что действительно давало судну в общем вид сигары. Черепицеобразные, но более плоские листы железной обшивки судна обратили на себя мое внимание; они походили на чешую, одевающую тело больших пресмыкающихся. Это мне объяснило, почему даже в лучшие подзорные трубы «Наутилус» всегда принимали за морское животное.
Посреди палубы находилось возвышение, в котором, как в футляре, помещалась лодка. Впереди и позади нее помещались две башенки незначительной высоты, с покатыми стенками из чечевицеобразных стекол; одна из них предназначалась для штурмана, управлявшего «Наутилусом», другая служила, вероятно, фонарем, так как в ней находился сильный источник электрического света, освещавший путь.
Погода была великолепная, море спокойно, небо совершенно чисто, длинное судно словно убаюкивалось на широких волнах океана. Не застилаемый туманом горизонт был вполне доступен наблюдениям.
Вокруг было пусто. Нигде не виднелось ни одного островка, ни одной скалы. «Авраам Линкольн» куда-то исчез. Безграничная пустыня…
При помощи секстана капитан Немо определил высоту солнца, которое указало ему широту места. Когда он производил наблюдение, ни один мускул его не дрогнул и инструмент в его руках был так же неподвижен, как если бы его держала мраморная рука.
— Полдень, господин профессор, — заявил он.
Я бросил последний взгляд на это море несколько желтоватого оттенка и спустился в большой салон.
Здесь капитан точно определил местонахождение судна, хронометрически вычислил долготу, проверил свои выводы и затем обратился ко мне:
— Господин Аронакс, мы находимся под 137°15′ западной долготы.
— От какого меридиана? — быстро спросил я, рассчитывая, что ответ капитана укажет мне его национальность.
— Милостивый государь, у меня разные хронометры, и поставлены они по меридианам Парижа, Гринвича и Вашингтона. Но в данном случае из любезности к вам я принял в вычислениях парижский меридиан.
Такой ответ, понятно, ничего мне не указал. Я поклонился, а капитан продолжил:
— 137°15′ долготы, считая от парижского меридиана, и 30°7′ северной широты, — это значит, в трехстах милях от берегов Японии. Итак, сегодня, 8 ноября, в полдень, начинается наше подводное путешествие.
— Да сохранит вас Бог! — воскликнул я.
— А теперь, господин профессор, — обратился ко мне капитан, — я предоставляю вас вашим занятиям. Я назначил путь к северо-восток-северу и на глубине пятидесяти метров. Вот карты, на которых обозначены главные пункты, по ним вы можете проследить путь. Салон в вашем распоряжении, прошу разрешения покинуть вас.
Капитан Немо, поклонившись, удалился. Я остался один, погруженный в свои мысли. Все они вертелись около этого капитана «Наутилуса». Узнаю ли я когда-нибудь, к какой нации принадлежит этот удивительный человек, который хвастается, что он ни к одной из них не принадлежит. Эта ненависть к человечеству, ненависть, которая, быть может, жаждала страшной мести. Был ли это один из тех неизвестных ученых, один из тех гениев, которым, как выражался Консель, «причинили много горя»; не Галилей ли это нынешнего времени или один из тех людей науки, как американец Мори, карьера которого была разбита политическими революциями? Пока я не могу дать себе ответа. Меня, которого случай бросил на его судно, меня, жизнь которого находилась в его руках, он встретил хотя и гостеприимно, но холодно, никогда не принимал моей руки, которую я ему протягивал, и никогда не протягивал своей руки.
Целый час провел я, погруженный в свои думы, стараясь разгадать тайну, столь меня заинтересовавшую. Затем мои взоры обратились на большую карту Земли, которая помещалась на столе. Я подошел к ней и поставил палец на ту точку, которая соответствовала определенным капитаном Немо долготе и широте.
Как материки, так и моря имеют свои реки. Это особого рода течения, отличающиеся температурой, цветом воды, и из них наиболее замечательное носит название Гольфстрим.
Исследования определили на земном шаре направление пяти главных течений: одно — на севере Атлантического океана, второе — на юге Атлантики, третье — на севере Тихого океана, четвертое — на юге его и пятое — на юге Индийского океана. Весьма вероятно, что существовало и шестое течение в северной части Индийского океана, когда моря Бенгальское, Аральское и большие озера Средней Азии составляли одно сплошное море.
И вот одно из этих течений проходило в пункте, на который я поставил палец, — это было Куросио японцев, иначе Черная река, которая, выходя из Бенгальского залива, где ее воды нагревали перпендикулярные лучи тропического солнца, прорезывала Малаккский пролив, огибала берег Азии, затем направлялась по кривой в северном Тихом океане до Алеутских островов, унося с собой стволы камфорного и других деревьев. Воды этой реки резко отличались цветом чистого индиго от вод океана. По этому течению и должен был плыть «Наутилус». Я следил за ним взором, видел его теряющимся среди необозримого пространства вод Тихого океана и чувствовал, как оно влечет меня вместе с собою; в эту минуту Нед Ленд и Консель появились в дверях салона. Они стояли неподвижно в изумлении при виде собранных в этом зале чудес.
— Где мы, где мы?! — вскрикнул канадец. — В Квебекском музее?
— Прошу извинить, — ответил Консель, — это скорее Соммерарский отель.
— Друзья мои, — обратился я к ним, приглашая их жестом войти, — вы не в Канаде, так же как не во Франции, а на судне «Наутилус» и на глубине пятидесяти метров от поверхности воды.
— Так как господин это утверждает, то приходится ему верить, — ответил Консель, — но, говоря откровенно, этот салон изумляет даже такого фламандца, как я.
— Изумляйся, мой друг, и смотри, так как для такого классификатора, как ты, здесь отыщется много работы.
Поощрять Конселя не приходилось. Добрый малый, облокачиваясь на витрины, стал читать самому себе лекцию по естественной истории; слышались слова: класс брюхоногих, семейство трубирогов, род парцеленны, вид мадагаскарской цирпеи и так далее.
Нед Ленд, не особенно интересуясь конхиологией, расспрашивал о моем свидании с капитаном Немо. Узнал ли я, кто он такой, откуда и куда он направлялся, будет ли еще глубже опускаться судно — он мне задавал эти и еще тысячу вопросов, на которые я не успевал отвечать.
Я сообщил ему все, что знал или, вернее, чего не знал, и, в свою очередь, поинтересовался, что он видел и слышал.
— Ничего не видел и не слышал, — ответил канадец. — Не видел даже ни одного человека из экипажа. Быть может, и он сам электрический.
— Электрический.
— Гм, охотно верю! А вы, господин Аронакс, — спросил Нед Ленд, носившийся со своей мыслью, — не можете ли мне сообщить приблизительно численность экипажа: десять, двадцать, сто ли человек?
— Не сумею вам ответить, Ленд. А затем советую вам, хоть на время, бросить эту мысль овладеть «Наутилусом» или бежать с него. Это судно — шедевр современного строительного искусства, и я в восторге, что мне пришлось с ним ознакомиться. Многие пожелали бы быть на нашем месте, чтобы только увидеть эти чудеса. Итак, будем благоразумны и станем пока внимательно наблюдать за всем, что вокруг нас происходит.
— Наблюдать! — вскрикнул гарпунщик. — За кем, за чем, когда никого и ничего не видно из этой железной кельи? Мы идем, мы плывем, как слепые.
Только Нед Ленд произнес последние слова, как салон погрузился в абсолютный мрак. Светящийся потолок мгновенно угас, а этот резкий и быстрый переход от сильного света к полной темноте вызвал у меня боль в глазах.
Мы были немы и неподвижны, не зная, что нас ожидает. Но вот послышался шум скользящего движения. Казалось, что передвигаются стены «Наутилуса».
— Вот и конец конца! — воскликнул Ленд.
— Порядок гидромедуз, — раздавалось бормотание Конселя.
Внезапно салон с обеих противоположных сторон через продолговатые отверстия осветился дневным светом, окружавшая судно жидкая масса была не только прозрачна, но казалась светоносной. Нас отделяли от нее два огромных кристальных стекла. Я похолодел от мысли, что эта слабая преграда может разбиться, но тотчас же успокоился, когда увидел, что стекла вделаны в крепкие медные рамы, которые сообщали им, самим по себе весьма прочным, несокрушимую прочность. Moре почти на целую милю вокруг было отчетливо и ясно видно. Что за вид? Чье перо могло описать представившуюся картину? Чья кисть могла бы передать чудные переливы света в этих световых слоях, это нежное, чудное смягчение тонов!
Прозрачность морской воды известна; чистота ее превосходит чистоту горных ключей. Содержащиеся в морской воде органические и минеральные вещества даже способствуют ее прозрачности. В некоторых частях океана у Антильских островов вода до того прозрачна, что с поразительной ясностью видно все морское дно на глубине сорока пяти метров, и солнечные лучи, как кажется, могут проникать сквозь воду на триста метров. Но в этой морской воде, в которой плыл «Наутилус», электрический свет передавал светоносность самой воде, которая как бы превращалась в жидкий свет. Если принять гипотезу Эренберга, признающую фосфорическое свечение морской глубины, то природа, конечно, доставляет обитателям морей одно из самых чудных зрелищ, и я мог иметь об этом представление при созерцании дивной игры света. С каждой стороны у меня находилось по окну, открывавшему нам почти совсем неизвестные бездны. Темнота в салоне способствовала эффекту освещения, окружающего судно извне, и чистый хрусталь боковых окон казался стеклом гигантского аквариума.
Создавалось впечатление, что «Наутилус» не двигается, не было неподвижной точки, по которой можно было судить о его перемещении. Но временами водные линии, образуемые острым носом судна, бежали перед нашими глазами с изумительной скоростью.
Восхищенные, изумленные, мы стояли, опершись на рамы окон, и никто из нас не решался прервать молчания, пока не заговорил Консель.
— Вы, друг Ленд, не прочь были бы все это увидеть, и вот теперь вы видите.
— Любопытно, очень любопытно, — ответил канадец, который невольно, забыв свой гнев и мысль о бегстве, поддался невыразимому восторгу. — Признаюсь, из самых далеких мест стоит прийти сюда, чтобы полюбоваться таким чудным зрелищем.
— Да! — воскликнул я. — Теперь я понимаю жизнь этого человека; он создал себе особый мир, раскрывающий перед ним свои изумительные тайны.
— Но рыбы где? — воскликнул канадец. — Я не вижу рыб!
— Да ну вас, друг Нед, — ответил Консель, — вы их не видите потому, что вы их не знаете.
— Я рыбак! — вскрикнул задетый за живое Нед Ленд.
По этому поводу между друзьями завязался спор, так как они оба были знатоками рыбного царства, но каждый на свой и весьма различный манер.
Всем известно, что рыбы относятся к четвертому, и последнему, классу позвоночных. Их весьма удачно определили как позвоночных с двойным кровообращением и холодной кровью, которые дышат жабрами и предназначены жить в воде. Они образуют две различные серии: серию костистых рыб, то есть таких, у которых спинной хребет состоит из костяных позвонков, и серию хрящевых рыб, у которых спинной хребет состоит из хрящевых позвонков.
Возможно, что канадец и был до некоторой степени знаком с этим делением, но Консель знал гораздо больше и не мог допустить, чтобы у Ленда было больше сведений, чем у него самого.
— Друг Нед, — ответил он ему, — вы искусный рыболов. Вам пришлось видеть множество различных пород этих интересных животных, но я держу пари, что вы не умеете их классифицировать.
— Умею, — ответил серьезно гарпунщик. — Их делят на съедобных и несъедобных.
— Вот деление, достойное обжоры. Нет, вы мне ответьте, знаете ли вы, какая разница между костистыми и хрящевыми рыбами?
— Еще бы не знать!
— А подразделения этих двух больших классов?
— Этого не знаю, Консель.
— В таком случае, мой друг, слушайте и запомните. Костистые рыбы разделяются на шесть порядков: колючеперые, у которых верхняя челюсть цельная подвижная и жабры гребенчатые. В этом порядке насчитывают пятнадцать семейств, то есть три четверти всех известных рыб. Тип их — обыкновенный окунь.
— Очень вкусный, — заметил Нед Ленд.
— Брюхоперые, — продолжал Консель, — у которых брюшные плавники находятся под животом, позади грудных, и не прикреплены к плечевой кости — порядок, который насчитывает пять семейств и включает в себя большую часть рыб пресной воды. Типы: карп, щука.
— Пфу, — заметил в презрительном тоне канадец, — пресноводные рыбы!
— Мягкоперые, — не унимался Консель, — этот порядок заключает четыре семейства. Тип: плоскушка, камбала и так далее.
— Превосходные, они превосходные! — воскликнул гарпунщик, который разделял рыб по их вкусовому значению.
— Голобрюхие, — продолжал Консель, — с удлиненным телом, лишенные брюшных плавников и покрытые плотной, нередко слизистой кожей, — порядок, имеющий только одну семью. Тип: угорь, гимнот.
— Это посредственные рыбы… посредственные, — отметил Нед Ленд.
— Пучкожаберные, они имеют целые и свободные челюсти, но жабры у них в виде кисточек, расположенных попарно вдоль жаберных дуг. Они составляют также одну семью типа: морские кони и летучие драконы.
— Дурная рыба, — подал реплику гарпунщик.
— Сростночелюстные, — заканчивал Консель, — у которых челюстная кость крепко соединена с междучелюстной, нёбо соединяется с черепом с помощью шва, почему челюсть и неподвижна, настоящих брюшных плавников нет. Этот порядок имеет два семейства. Тип: гипокамб и лунь-рыба.
— Годная только испортить аппетит! — воскликнул канадец.
— Вы поняли, Нед? — спросил ученый Консель.
— Ровно ничего, друг Консель, — ответил гарпунщик. — Но все-таки продолжайте, так как вы очень интересно рассказываете.
— Что же касается хрящевых рыб, то они разделяются на три порядка.
— Тем лучше! — заметил Нед.