— Через два часа он умрет.
— И ничто не может его спасти?
— Ничто!
Капитан Немо сжал свои руки, и несколько слез скатились по его лицу. Я не предполагал, чтобы этот человек мог плакать.
В течение нескольких минут я продолжал смотреть на умирающего, жизнь которого постепенно угасала. Бледность его тела усиливалась благодаря электрическому освещению. Я всматривался в его интеллигентное лицо, покрытое преждевременными морщинами, которые, быть может, с давних пор наложили несчастье и крайняя бедность, и в последних словах, срывавшихся с его губ, я старался постичь тайну его жизни.
— Вы можете удалиться, господин Аронакс, — обратился ко мне капитан Немо.
Я оставил капитана в каюте умирающего и направился в свою комнату, сильно взволнованный происшедшей сценой. Какое-то зловещее предчувствие не давало мне весь день покоя. Ночью я дурно спал, мне часто слышались отдаленные вздохи и погребальное пение. Возможно, что читалась отходная, но на непонятном мне языке.
На следующий день, выйдя на палубу, я застал там капитана Немо. Увидев меня, он подошел ко мне.
— Господин профессор, — обратился он ко мне, — не согласитесь ли вы сегодня предпринять подводную экскурсию?
— С моими товарищами? — спросил я.
— Если хотите.
— Мы в вашем распоряжении.
— В таком случае потрудитесь облачиться в скафандры.
Об умирающем или умершем ни слова; я отыскал Неда Ленда и Конселя и передал им предложение капитана.
Оба они охотно согласились.
К половине девятого утра мы уже были одеты в наши подводные костюмы и снабжены особыми аппаратами для дыхания и освещения. Двойная дверь была отворена, и мы в сопровождении капитана Немо и двенадцати человек экипажа на глубине в десять метров вступали на дно моря, где отдыхал «Наутилус».
Отлогий скат спускался к равнине, лежащей на глубине пятнадцати сажен от поверхности моря. Дно это значительно отличалось от тех равнин, по которым мы совершили прогулку в водах Тихого океана. Здесь не было ни лугов, ни леса, ни чистого песка. Мы вступили в коралловое царство.
В отделе зоофитов в классе альцион выделяется отряд горгоний в трех своих группах — горгоний, изид и кораллов. К последней и принадлежит коралл — весьма любопытное существо, которое ученые поочередно переводили из царства минерального в растительное и затем в животное; лекарство у древних, украшение у современников — коралл только в 1694 году марсельцем Пейсоннелем окончательно зачислен в царство животных.
Кораллы — это микроскопические животные, соединенные в полипняки каменистого и хрупкого строения. Эти полипы имеют одного прародителя, от которого произошли путем почкования, и из них каждый имеет самостоятельное существование, но в то же время участвует и в обшей жизни. Это своего рода социализм в природе. Я был знаком с результатами последних исследований этих странных зоофитов, которые целиком минерализуются, принимая форму дерева. И лично для меня представляло огромный интерес побывать в одном из таких окаменелых лесов, которые природа насадила на дне моря.
Аппараты Румкорфа приведены были в действие, и мы последовали по коралловой банке, которая продолжает формироваться и со временем загородит эту часть Индийского океана. Наш путь окаймляли переплетающиеся своими искривленными ветвями кустарники, покрытые белыми звездообразными цветами. Только в противоположность земным растениям эти деревца, прикрепленные к скалам, росли сверху вниз.
Свет вызывал эффекты своей игрой среди этих яркого цвета веток; казалось, что эти перепончатые и цилиндрические трубочки дрожали от волнения воды. Мне так хотелось нарвать свежих венчиков, украшенных нежными щупальцами, из которых одни только что распустились, другие едва начинали разворачиваться. Но лишь я протягивал руку к этим цветам-животным, к этим чувствительным мимозам — тотчас же в колонии подымалась тревога. Белые венчики входили в свои красивые футляры, цветы исчезали на моих глазах, — и кустарник обращался в груду каменистых бугорков.
Случай предоставил мне возможность ознакомиться с самыми драгоценными образчиками этих зоофитов.
Эти кораллы стоили тех, которые добываются в Средиземном море, на берегах Франции, Италии и Варваринских владений. Они вполне заслуживали своим ярким цветом таких поэтических названий, как, например: цветок крови, пена крови, — которые в торговле даны лучшим кораллам. Цена кораллов достигает пятисот франков за килограмм, а здесь они и особого вида розовый коралл встречались в таком количестве, что могли обогатить громадную толпу собирателей кораллов.
Однако вскоре кустарники стали плотнее жаться друг к другу, каменные деревья становились выше. Предстали настоящие окаменелые фантастические рощи с капризно извилистыми проходами. Среди коралловых кустарников я встречал много и других интересных полипов; попадались мелиты и присы с суставчатыми разветвлениями, ветки красно-зеленых кораллов — настоящих водорослей, покрытых известковыми слоями и причисленных натуралистами, после долгих споров, к растительному царству; по замечанию одного из ученых, «это, быть может, то растение, в котором жизнь смутно и медленно пробуждается ото сна, но пока не может от него пробудиться, а является переходной ступенью от растительного к животному царству».
Наконец после двухчасовой ходьбы мы достигли почти трехсот метров глубины, или, говоря иначе, границы, где кончается образование кораллов. Здесь уже не встречались даже одинокие кусты. Мы вошли в беспредельный лес больших минеральных растений и огромных каменных деревьев, которые переплетались гирляндами красивых плумарий — этих настоящих морских лиан всевозможных оттенков. Мы свободно проходили под высоко раскинувшимися ветвями, терявшимися во мраке вод, и шли по ковру из тубипорид, меандрин, морских звезд, лилий и водорослей, усеянных ослепительными блестками.
Какое чудное, не поддающееся описанию зрелище. Ах, зачем мы не могли делиться друг с другом впечатлениями! Зачем мы были заключены в эти металлические и стеклянные маски! Отчего, наконец, мы не могли жить как рыбы или лучше как амфибии, приспособленные к существованию на земле и в воде?
Между тем капитан Немо остановился. Мой товарищ и я последовали его примеру. Люди экипажа стали размещаться вокруг него, и я заметил, что четверо из них несли на плечах что-то продолговатое.
Мы разместились посреди большой, обширной прогалины, окруженной высоким подводным каменным лесом. Наши лампы светили тусклым светом, отбрасывающим длинные тени. Вокруг прогалины царила глубокая темнота, но и здесь все-таки искрились острые выступы кораллов.
Нед Ленд и Консель стояли возле меня. Мне пришла в голову мысль, что мы будем свидетелями необычайной сцены. Рассматривая почву, я увидел, что она покрыта невысокими холмиками из известковых осадков, и притом до того правильно расположенными, что заставляло заподозрить участие человеческих рук.
Посреди прогалины, на пьедестале из беспорядочно нагроможденных скал, возвышался коралловый крест, который протягивал свои длинные руки окаменелой крови.
По знаку капитана Немо один из его людей направился к кресту и, остановившись от него в нескольких футах, стал рыть яму заступом.
Я понял все! На этой прогалине было кладбище; эта яма — могила; этот продолговатый предмет — труп человека, умершего ночью. Капитан Немо и его люди хоронили своего товарища в этом их общем посмертном жилище, на дне необъятного океана.
Нет! Никогда мой ум не был поражен до такой степени. Никогда моим мозгом не овладевали более сильные впечатления. Я не хотел видеть того, что видели мои глаза.
Между тем могилу продолжали копать. Рыбы убегали в различных направлениях. Я слышал звуки железа, ударявшего в известковую почву, железа, дававшего искры при ударе о кремень, лежащий в почве дна океана. Могила становилась все глубже и шире и вскоре могла уже вместить человеческий труп.
Тогда к ней приблизились носильщики и опустили завернутый в белый саван труп в могилу. Капитан Немо сложил руки на груди крест-накрест, и все его люди опустились на колени в ожидании молитвы. Я и мои товарищи благоговейно склонились.
Могилу засыпали обломками, вырытыми из почвы, и над нею образовался небольшой холм.
Когда все это было окончено, капитан Немо и его люди поднялись, затем, приблизившись к могиле, снова опустились на колени, и каждый протянул руку в знак последнего «прости».
Затем погребальная процессия направилась обратно к «Наутилусу», проходя под сводами леса, среди небольших рощ, вдоль коралловых кустарников и все время поднимаясь кверху.
Наконец показались огни на борту подводного судна. Длинная световая полоса указывала кратчайший к нему путь. На возвращение потребовался час времени.
Я переоделся и тотчас же вышел на палубу; всецело охваченный неотступными мыслями, усталый, я сел около маяка.
Ко мне подошел капитан Немо. Я встал и обратился к нему:
— Итак, согласно моему предсказанию, этот человек умер ночью.
— Да, господин Аронакс, — ответил капитан Немо.
— Но он погребен на коралловом кладбище рядом со своими товарищами?
— Да, забытый всеми, но не нами! Мы вырыли могилу, а полипы берут на себя труд сохранять наши трупы на веки веков.
И, торопливо закрыв лицо сжатыми руками, капитан Немо безуспешно старался подавить вырывавшееся рыдание. Затем он воскликнул:
— Да, там, на глубине нескольких сот футов, — наше тихое кладбище!
— Ваши умершие, капитан, несомненно, спят там покойно, они в безопасности от акул.
— Да, милостивый государь, — холодно ответил капитан Немо, — от акул и от людей.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава I ИНДИЙСКИЙ ОКЕАН
Началась вторая половина нашего подводного плавания. Первая окончилась трогательной сценой на коралловом кладбище, которая произвела на меня глубокое впечатление. Таким образом, жизнь капитана Немо всецело вращалась в недрах этого необъятного моря, в одной из недоступных бездн которого он приготовил себе могилу. Там ни одно из чудовищ не могло потревожить вечного покоя обитателей «Наутилуса», этих друзей, скованных между собой как в жизни, так и в смерти. «И ни один человек не потревожит их», — как добавил капитан Немо.
Всегда то же суровое и неумолимое недоверие к человеческому обществу!
Что касается меня, то я далеко не удовлетворялся теми предположениями, которыми довольствовался Консель. Этот славный малый был твердо убежден, что командир «Наутилуса» — один из неизвестных ученых, который за равнодушие к нему человечества платит последнему презрением. К тому же для Конселя капитан Немо являлся непонятым гением, утомленным борьбой с неправдою и ложью, который бежал от людей в недоступную им стихию, где не встречал препятствий к удовлетворению своих властных стремлений. Но по моему мнению, эта гипотеза объясняла только одну сторону характера капитана Немо.
И действительно, тайна последней ночи, которую мы провели заключенными в тюрьме, этот непреодолимый сон, эта предосторожность, проявленная капитаном в такой грубой форме, как, например, вырванная из моих рук подзорная труба, когда я осматривал горизонт, а затем эта смертельная рана человека, причиной которой был, по его объяснению, какой-то непонятный толчок, — все это наводило меня на новые предположения. Нет, капитан Немо не довольствовался тем, что бежал от людей. Его чудовищный аппарат служил не только для удовлетворения его стремления к свободе, но, весьма возможно, — и для выполнения ужасной мести.
В эту минуту ничего для меня не было очевидным. Все было окутано мраком, только местами пробивался свет, и потому я должен, так сказать, писать под диктовку событий, не анализируя их.
К тому же нас ничто не связывало с капитаном Немо. Он прекрасно понимал, что бежать с «Наутилуса» было невозможно. Мы — даже не пленники на слово, никакие обязательства чести нас не связывают. Но мы — заключенные, узники, которых ради вежливости называют гостями. Впрочем, Нед Ленд не оставлял еще надежды возвратить себе свободу. Несомненно, он воспользуется первым благоприятным случаем, который представится. Конечно, я поступлю так же, как и он. И я не буду сожалеть, что унесу с собой те тайны «Наутилуса», которые мне удалось постигнуть благодаря великодушию капитана. Надо же наконец решить, достоин ли этот человек ненависти или восхищения? Жертва ли он или сам палач? А затем, говоря искренне, прежде чем покинуть его навсегда, я очень желал завершить кругосветное подводное плавание, которое так прекрасно началось. Я страстно желал быть очевидцем всей серии чудесных подводных явлений земного шара. Я хотел видеть то, чего до сих пор никто не видел, я охотно бы заплатил жизнью за удовлетворение жажды знания! Что же я до сих пор открыл? Ничего, или почти ничего, и только потому, что мы прошли всего полторы тысячи верст, да и то лишь в Тихом океане.
Между тем я прекрасно знаю, что «Наутилус» приближается к обитаемым землям, и если представится благоприятный случай к бегству, то с моей стороны было бы слишком жестоко жертвовать своими товарищами ради моей страсти к исследованиям. Придется следовать за ними, вероятно, даже указывать путь. Но представится ли еще раз такой случай? Ученый, насильственно лишенный свободы, может дорожить таким случаем ради жажды знания, но человек, жаждущий свободы, может и не разделять его стремлений.
21 января 1868 года, в полдень, шкипер, по обыкновению, явился измерять высоту солнца. Я находился на палубе и, закурив сигару, стал следить за этим процессом. Мне пришлось убедиться, что он не понимает по-французски, так как высказанные вслух мои замечания должны были бы обратить его внимание, между тем он оставался все время равнодушен и нем, как рыба.
В то время как он делал свои наблюдения с помощью секстана, один из матросов «Наутилуса», силач, сопровождавший нас в первую экскурсию на остров Креспо, пришел чистить стекло маяка. Я стал рассматривать устройство аппарата, в котором сила света увеличивалась в сто раз благодаря чечевицеобразным стеклам и их особому расположению. Электрический свет, проходя сквозь эти стекла, значительно возрастал в своей интенсивности. Накаливание углей происходило в безвоздушном пространстве, чем обусловливалась равномерность напряжения света, и острия углей, между которыми появлялась световая дуга, оставались неизменными, так как сам графит не расходовался. Сбережение графита имело важное значение: возобновление его сопряжено было с большими трудностями.
Когда «Наутилус» приготовился начать свое подводное плавание, я возвратился в зал. Подъемную дверь закрыли. Судно держалось направления к западу.
Мы плыли по волнам Индийского океана — беспредельной водной равнине, занимающей пространство в пятьсот пятьдесят пять миллионов гектаров. Воды океана до того прозрачны, что вызывают головокружение, если всматриваться в их глубину. «Наутилус» все время шел на расстоянии ста — двухсот метров от поверхности воды. Так продолжалось несколько дней. Всякому другому на моем месте, не так сильно любящему море, время показалось бы долгим и монотонным; но ежедневные прогулки по палубе, где я освежался, вдыхая живительный воздух океана, эта движущаяся перед окнами салона панорама богатств океана, чтение книг, имевшихся в библиотеке, редактирование моих мемуаров — все это наполняло мои дни и не давало места скуке и унынию.
Как мое, так и моих товарищей здоровье не оставляло желать лучшего. Установленный на судне режим влиял на нас отлично, и я не придавал значения улучшению нашего стола, о чем всегда хлопотал и добивался Нед Ленд.
Более того, несколько повышенная температура во внутренних помещениях оберегала от простуды.
К тому же на судне находился значительный запас полипняка, известного в Провансе под названием морского укропа. Мясо этих полипов служит прекрасным средством против кашля.
В течение нескольких дней мы встречали в огромном числе морских птиц, по преимуществу из породы чаек и рыболовов. Некоторых из них удалось застрелить, и, приготовленные особым манером, они действительно составили весьма вкусное блюдо из морской дичи. Из числа крупных птиц, отличающихся быстрым полетом и обладающих способностью совершать его на огромные расстояния от берега, а в случае усталости отдыхающих на волнах, я увидел великолепных альбатросов, отвратительный крик которых походит на ослиное ржание; эти птицы принадлежат к семейству длиннокрылых. Представителями семейства веслоногих явились фрегаты, весьма искусно ловящие рыбу на поверхности воды, и многие породы фаэтонов, в том числе фаэтоны с красным хвостом величиной с голубя, белого с розовым оттенком оперения, за исключением крыльев, которые резко выделяются своим черным цветом.
Сети «Наутилуса» доставляли нам многие породы морских черепах, по преимуществу так называемых каретт с сильно выпуклой спиной, панцирь которых высоко ценится. Эти пресмыкающиеся ловко ныряют и могут долго оставаться под водой, закрыв мясистый клапан, находящийся у наружного отверстия их носового канала. Мясо этих черепах невкусно, но их яйца являются лакомством.
Что касается рыб, то они всегда вызывали в нас удивление; сквозь окно салона мы изучали тайны их водной жизни. Мне пришлось увидеть массу пород, которых я до сих пор нигде не встречал.
Я упомяну прежде всего твердокожих, свойственных Красному морю и части Индийского океана, омывающей берега экваториальной Африки. Эти рыбы, как черепахи, броненосцы и некоторые ракообразные, защищены броней, которая не известкового и не кремнистого строения, а является настоящей костью. Иногда эта броня принимает форму треугольников, иногда четырехугольников; в числе рыб, снабженных трехгранной броней, встречались экземпляры длиной в полдециметра. Мясо твердокожих рыб очень вкусно и питательно. Я считаю возможным разводить некоторые породы твердокожих в пресных водах, в которых многие рыбы легко прививаются. Далее я назову кузовок четырехгранных, на спине которых помещаются четыре больших нароста; твердокожих кузовок, с белыми точками на брюхе, которых можно сделать ручными, как птиц; тритонов, которые вооружены шипами, образовавшимися удлинением костяного панциря, и которые издают звуки, похожие на хрюканье, почему и получили прозвание морских свиней; наконец, дромадеров с большими конусообразными горбами, отличающихся твердым и жестким мясом.