С завтраком было покончено и мы с Корнеем Аристарховичем вновь открыли российский филиал фотоателье. Работа спорилась, проявка прошла без эксцессов и спустя недолгое время на веревке, словно праздничные флажки, висели сохнущие снимки. Костомаров последовательно рассматривал каждую картонку, кивал, усмехался, но вот очередь дошла до прекрасной лесной феи.
– Неужели…, – его брови сначала поползли удивленно вверх, затем сошлись в задумчивости. – Хмм… но каким образом?
– Док, Вы ее узнали? – это и так было понятно. Я заволновался.
– Может мне кажется. Я-то видел ее всего пару раз, как только начал, точнее продолжил здесь врачевать, но лицо запомнил. Даже болезнь не скрывала его прекрасности.
Мое воспитание изо всех сил боролось с порывом попросить доктора ограничить пространственность своих изречений. Он посмотрел на меня, все такой же нахмуренный, почесал бороду и наконец изрек:
– Сия особа очень напоминает мне дочь известного вам человека – егеря, Дениса Егоровича.
Наверное, я от удивления даже открыл рот. Собственно, ничего удивительного в том, что у человека есть дочь, нет, но Зверев… Он казался эдаким отшельником, воплощением вечного лесного странника, который может в любом месте добыть себе пропитания и кров. А тут оказывается дочь, да которая живет совсем даже не в шалаше из еловых веток и одевается не в рубище. Такой контраст образа охотника и его личной жизни немного обескураживал.
– Вижу ваше удивление, друг мой. Постараюсь сейчас прояснить вам мое, – Костомаров присел на край стола. – Когда я восстановился в Чернолесье в статусе доктора, ко мне как-то зашел Зверев. Был все так же внешне неприступен, немногословен, с той поры он не особо изменился. Так вот, попросил он дочь свою осмотреть, и я не отказал. Выходит, егерь за дверь, возвращается с девочкой, худенькой, бледной, но очень красивой. Она не выглядела затравленной, была одета в чистое платье – вполне себе нормальный ребенок. Ну стесняется немного на приеме у врача, так это, скажу вам, и среди взрослых не такая уж редкость. Расспрашиваю ее, что мол у тебя, красавица, болит, что беспокоит. Рассказывает мне, что быстро устает, взгляд мутнеет, беспокоят резкие головные боли, бывают обмороки. Послушал сердцебиение – учащенное и слабое, сиречь тахикардия. Симптомы были мне знакомы – анемия, называемая еще малокровием, какой-то из ее видов. У девушек она проявляется чаще, ввиду некоторых физиологических особенностей. Лечение этого недуга дела непростое: во-первых, он бывает в разных формах и без хорошей диагностики не обойтись. Во-вторых, лечебные процедуры еще точно не обозначены. По крайне мере, не были во времена мое учебы.
– Так это болезнь крови? – осторожно вставил я и тут же поправился. – Заболевание.
Костомаров кивнул:
– Даже не столько болезнь, сколько нарушение состава. Видите ли, в нашей с вами крови есть такое элемент как гемоглобин, который отвечает за перенос и доставку кислорода к нашим органам. Его недостача ведет к плохому снабжению этих самых органов кислородом и в свою очередь к ухудшению их работы. Одним из методов борьбы – вливание донорской крови. Также я слышал, что анемия происходит от недостатка в организме железа либо же плохой его усвояемостью. Либо первое и второе вместе. К сожалению, не так уж редко это приводило людей к смерти. Один из профессоров нашего университета заверял, что поедание сырой печени животного может являться мощным средством. Углубиться в данную тему я, к сожалению, не успел… – док иронично хмыкнул и продолжил:
– Диагноз более-менее поставлен, но что я могу предложить в данных условиях? Разве что, пресловутое поедание сырой печени. О каком переливании крови или анализах может идти речь? Я предлагаю девочке варенья, а сам уединяюсь с ее отцом и честно все рассказываю. Рекомендую ехать в Москву или Петербург, зайти в медицинские университеты, если там еще хоть кто-то остался… Он поблагодарил, предлагал мне оплату за консультацию, но я отказался. С той поры я девушку не видел.
– Значит егерь Денис Егорович отвез ее город и вылечил? – задумчиво спросил я больше сам у себя.
Доктор на несколько мгновений задумался.
– Это возможно, но все равно меня терзают некоторые сомнения. Не из-за врачебной гордости, вы не подумайте. Что дескать городские врачи вылечили, куда там лесному знахарю-неумехе. Просто путь от нас до Москвы или Петербурга неблизкий, примите во внимание в каком году это было. Охотника я хотя бы раз в неделю, но видел, стало быть далеко не уезжал. Есть вероятность, что он отослал дочь с кем-то и она вернулась уже здоровой. Но опять же, двадцатый или двадцать первый год. Митт, вы не представляете насколько было трудное время. Многим было элементарно нечего есть, страна в руинах. Если где-то и работало медицинское учреждение, в котором есть все медикаменты, аппараты и, самое главное, специалисты, то попасть туда в этот момент истории представляется очень и очень сложным. В конце концов, – он многозначительно поднял на меня брови, – люди власти тоже подвержены болезням, а находятся они поближе к хорошей больнице.
Мы оба помолчали, затем док картинно взмахивая рукой рассуждал:
– Нет, я только рад, что сие дитя здорово, пускай даже благодаря чуду. Но зачем прятать ее в лесу? Откуда описанное вами убранство дома, граммофоны и прочее? Видимо, Денис Егорович не такой леший, каким его воспринимают. Ладно, друг мой, давайте я досмотрю ваши фотокарточки до конца.
Мы продолжили изучение снимков уже с момента моего ночного наблюдения. Благодаря лунной ночи, получилось довольно неплохо. Лиц, конечно, в деталях не рассмотришь, но различить человек перед тобой или куст вполне возможно.
– Никого не узнаете, док? – спросил я, не убирая взгляда от снимков.
– Увы, – отозвался он. – В высшей степени странное сборище, очень похожее на религиозное. Но почему под землей, неужто и правда сатанопоклонники какие-то? Или…хотя постойте…
– Что там? – я шагнул к доктору и совместил направление наших взглядов.
Не говоря ни слова, Костомаров медленно поднес палец к одной из фотографий.
На ней были изображены трое мужчин: один сидит на бревне, двое других – стоят возле него. В лунной синеве виднелся светлячок папиросы. Однако, если присмотреться туда, куда указывал перст доктора, то можно было увидеть, что на самом деле людей здесь четверо, просто четвертый как раз выходит из кадра. Лица его не было видно, тело также скрывалось под бесформенным балахоном, но одна примета не могла быть незамеченной – прическа, если можно так назвать блестящую лысину.
– А это не…– начал хмурится я, – как там выговорили его зовут, нервный еще такой.
Костомаров удовлетворительно закивал:
– Хуртинский. Да-да, я тоже о нем подумал, притом смотрите, – его палец снова заводил по краю фотокарточки. – форма головы тоже вроде как немного вытянутая.
Так-так-так. Мысли вихрем закружились в моей голове: необщительный мужчина, живет особняком, от контакта скрывается самым прямым образом – достаточно вспомнить мою с ним встречу у колодца. Чем не идеальный сектант?
– Очевидно Вы, друг мой, ждете краткую характеристику сего субъекта? – спросил Корней Аристархович.
Это и так было понятно, так что, воздавать хвалу его проницательности я не стал.
– Но увы, – доктор картинно развел руками, – он для меня личность во мраке. Причем не только для меня, так как ранее другие жители спрашивали, что это за фрукт такой. Говорили даже, что якобы к нему тут приезжали.
Многозначительный акцент на последнем слове не сразу был понятен, но взгляд Костомарова исподлобья, словно учителя пытающегося вытянуть из памяти ученика нужный ответ, мне помог:
– Это в смысле люди… от государства. Комиссары?
– Нечто в этом роде. Сам я, однако, не видел, – Костомаров оттолкнулся от стола снова упершись в свои костыли. – Единственный, кто в Чернолесье может пролить хоть луч света на эту личность – Игнат Никитович. Если кто-то и приходил, из тех, о ком мы думаем, то мимо него наверняка не прошли. Попробуем и с нашим председателем пообщаться…
На сим наш разбор ночных полетов был завершен. День пролетел быстро: я помог доку по хозяйству, поучаствовал в приготовлении самогона. Близился вечер и мы готовились идти к Тимохе. Доктор собрал какие-то склянки и инструменты в старый, видавший виды, кожаный саквояж. Да и сам он как-то приосанился, в лице появилась сосредоточенность, это не говоря о том, что перед уходом он тщательно умылся и причесался.
– Скажете док, – я с интересом посмотрел на него, когда мы уже вышли на улицу и направились в сторону домов, – а вы вообще какой доктор? Хирург или там, я не знаю, терапевт?
Мой вопрос заставил Костомарова удивленно вскинуть брови:
– Не угадали, Митт, – в его глазах мелькнул озорной огонек. – Я врачеватель немного иного… направления. Я – хранитель и защитник женского здоровья.
– Ааа… Ооо… – ответом было только смущенное мычание.
Док усмехнулся:
– Вы можете подумать, что я избрал эту специальность, дабы быть ближе к.... женскому полу. Максимально близко, – он хмыкнул. – Но меня притягивала не власть над телами пациенток, а власть над их вниманием. Как-то во время популярных в моем городе светских раутов, я услышал, как стайка уважаемых дам перешёптывалась об… Не буду называть фамилию, достаточно знать, что это был городской светило гинекологии, на прием к которому могли попасть далеко не все. Самое главное (для меня тогда) – почитали это за честь. Вот они, властные дамы, вооруженные мужьями громких фамилий и высоких званий, шушукаются о докторе, как тут он проплывает мимо них, собственной персоной. Размеренным таким шагом, с достоинством. И вся это компания тут же начинает перед ним мило улыбаться, делать комплименты, справляться о его делах. Я тогда же и подумал: вот и мне хорошо бы стать таким же героем. Вызывать внимание одним лишь появлением, быть ценным своими знаниями, пленять возможностью украсть часть моего рабочего времени. Да, звучит высокопарно и тщеславно, но что вы хотите от юноши в таком возрасте?
Мне даже нечего было ответить. Какой же он все-таки удивительный человек.
– Знаете, – неожиданно обратился ко мне док, – у нас с вами получается интересный такой тандем: я, в силу своих физических способностей, сижу на месте, подавая вам нужные сведения, проводя анализ и помогая в технических вопросах. Вы же, друг мой, являетесь ногами, руками, глазами, ушами, взваливая на себя самую утомительную часть задач. В некотором роде у нас взаимодополнение, говоря биологически – симбиоз.
Я удивленно воззрился на Костомарова. А что? Ведь он прав!
Корней Аристархович воспринял мой взгляд по-своему:
– Вы не подумайте, что беру на себя роль мозга, я лишь выражаю свои мысли, не настаивая на их правильности.
– Да я и не обиделся, док. Наоборот, я как-то об этом не думал., а сейчас мне кажется, что это очень и очень здорово. Лично я очень доволен нашим симбиозом и честно говоря, без него мне было бы сильно труднее.
Доктор учтиво склонил голову.
– Вот кстати, – я продолжил, – мой отец работает (я почему-то стеснялся сказать «владеет») в издательском бизнесе. И буквально за пару месяцев до моего путешествия, к нам в гости приходил писатель, мистер Туатс. Он пишет детективные истории и рассказывал о своих планах начать целую серию детективов, объединённых общим героем. Сами сюжеты он вроде как придумал, но ему хочется свою…feature – особенность, чтобы расследования вел не просто какой-то частный сыщик или полицейский инспектор. И я вот подумал – а что если предложить мистеру Туатсу идею с двумя персонажами? Один, как Вы выразились – мозг, а второй будет выполнять все поручения, связанные с физической деятельностью. Ну там наблюдение или еще что.
Костомаров поднял глаза вверх, покачивая головой из стороны в сторону, представляя себе мою концепцию.
– Что ж, звучит занятно. Конечно вряд ли уважаемый мистер Туатс возьмет за образы именно нас с вами.
Я застенчиво усмехнулся на эту шутку. Да уж: безногий врач-гинеколог и молодой писатель-издатель расследуют тайны. Ну кто будет о таком писать?
Природа торопилась накинуть свое ночное одеяло – очень уж быстро опустились сумерки. На крыльце у Наседкиной я украдкой взглянул на доктора, ожидая увидеть волнение, но тот выглядел очень серьезным. Как будто это был его десятый пациент за день, а не первый за несколько недель. Мы не стали по деревенскому обычаю заглядывать в избу, а предварительно постучали. Открывшая дверь Галина Ивановна очень пристально посмотрела на врача и сделала полшага назад. Костомарову этого жеста было более чем достаточно: степенно кивнув он ловко вошел в избу, постукивая костылями. Мне хозяйка уже кивнула и отошла еще дальше назад:
– Давай, заходь, а то чтоб Тимоху не протянуло. Холодает уже вечерами.
Я оказался уже в знакомом мне деревянном интерьере, но вот что удивительно: я побывал в нескольких избах, которые, казалось бы, представляли собой одно и то же убранство, состоящее из бревенчатых стен, примитивной мебели, печки. Однако в каждой из них я чувствовал себя по-разному: у председателя я ничего толком не успел понять; в моем первом ночном пристанище веяло чьей-то судьбой, дом словно грустил о своем хозяине, умельце столярного дела, и бережно хранил его следы. Жилище Костомарова и вовсе представляло собой произведение архитектуры и механики одновременно. Если бы издавался журнал «Наука и техника лесной жизни», то дом бывшего питерского врача там бы изображался как образчик будущего. У Тимохи же в избе мне сразу стало уютно. Что давало такой эффект было неясно. Квадратное помещение с неизменной печкой у стены. Добротная деревянная полка в углу, несколько сундуков, стол, деревянный бочонок – что в этом, казалось бы, уютного? Но в этом пристанище явно теплилась жизнь, в чувственном понимании прежде всего. Печка потрескивала дровами и была уставлена горшочками разных размеров. Некоторые были заботливо укутаны домоткаными полотенцами. На полке стояло несколько книг, шкатулка и прочие мелочи. Сундук также красовался накинутой простой вязанной салфеткой, придающая деревянному ящику вид домашнего предмета. На вбитом в стену гвозде висела картина, изображавшая красивый зеленый луг с россыпью цветов. Лужайка плавно уходила вниз, открывая взгляду завивавшуюся змеей блестящую реку. Из угла картины задорно высовывался яркий подсолнух и часть забора, сделанного из прутьев. Я только обратил внимание, что на входе в избу тоже лежал половичок, сплетенный из длинных листьев какого-то растения. В отличии от меня, смущенно топтавшегося в сторонке, Корней Аристархович сразу же направился к больному. Тимоха лежал на деревянном топчане, смягченном пухлым матрасом, вероятно это была перина. Сам парень тоже был укрыт одеялом, сотканным из разных лоскутов, на его ногах валялась его же куртка. В углу над лежбищем горела свеча, роняя капли в жестяное блюдце, подвешенное на гвоздь, Тот же гвоздь был опорой для маленькой иконки, написанной на куске дерева.
Юноша бы повернут лицом к стене и время от времени глухо кашлял. Костомаров осторожно опустился на кровать и очень ласково, но в тоже время уверенно, развернул больного к себе. Тимоха немного расплющил закрытые глаза и одарил доктора своей широченной улыбкой, затем посмотрел на мать. Та успокаивающе кивнула, но я видел, как ее кулаки нервно сжимаются.
– Все будет хорошо, богатырь, – приговаривал Корней Аристархович, оттягивая пациенту веки. – Сейчас мы хворь твою обнаружим и изничтожим…
Он обернулся в нашу с Галиной Ивановной сторону:
– Вы, господа, присядьте пока в сторонке. Не стоит стеснять пациента.
Мы с Наседкиной переглянулись, и она неуверенно махнула рукой в сторону стола. Я ободряюще подмигнул Тимохе и умостился на жесткий табурет. Хозяйка нервно покрутилась на месте, словно не зная, куда ей идти. Достала из сундука две чашки, очень белые и красивые. Вероятно, сама она из них и не пила. Затем на стол добавилась банка с вареньем. Мое чувство гостя опомнилось, и я суетливо полез по карманам:
– Вот, возьмите. Это сгущенное молоко, думаю Тиме понравится, да и сытное заодно. Вот тут у меня есть еще шоколад и…. – рука максимально углубилась в карман и выудила маленькую железную баночку. – Чай.
Женщина переводила взгляд с меня на продукты, словно у нас был торг. Честно говоря, мне тоже как-то было неловко, ведь общительность – это не то, чем я мог бы гордиться. Или даже упоминать. Пальцы теребили несчастную чайную коробку. Наседкина еще раз окинула все взглядом, снова склонилась перед сундуком и на свет явился чудесный белый чайничек, явно из той же семьи, что и чашки. Моя скованность немного оттаяла, я заварил чай, сам взяв с печки старый пузатый чайник, разломил шоколадку на куски. После всех этих моих действий, Галина Ивановна аккуратно села за стол, словно сама была в гостях. Вот так молча мы посидели несколько секунд, как будто не зная, что же делать с этими чашками. В углу Костомаров продолжал что-то воркотать Тимохе, иногда роясь в своей сумке. Наконец-то мы отпили по глотку и я смог сказать хозяйке, что ее изба мне очень нравится. Она рассеяно покивала и смахнула с края стола невидимые крошки.
– Ну отдыхай пока, богатырь, – раздалось из угла. – И пей побольше жидкости, она тебе вымоет все плохое изнутри, понял? Кстати, откуда вас такая занимательная литература?
Корней Аристархович выудил откуда-то из-под пациента потрепанный журнал и показал его нам с Наседкиной. Я прищурился, рассматривая название и тут же веки поползли снова вверх.
– «Nature»? От…откуда он здесь?
Док перевел взгляд на Наседкину. Та нахмурилась, напрягая память:
– Да это ж этого…лысый который.