Морарджи сказал:
– Я бы хотел выступить первым.
Он сидел рядом со мной. Ни он, ни я еще не знали, что с этого момента начнется наша «дружба» до конца жизни.
– Мой первый вопрос такой, – продолжал он, – мы ваши гости, и гости сидят на полу, а хозяин – на высоком пьедестале. Что это за этикет такой? Если бы вы обращались к большой аудитории, тогда было бы понятно – вы должны сидеть выше, чтобы вас могли видеть и слышать. Но здесь только двадцать человек, и это не выступление с речью, а просто беседа, просто представление людей друг другу перед началом конференции.
Ачарья Тулси растерялся. Настоящему религиозному человеку не составило бы труда сойти вниз и извиниться: «Это действительно глупо, я виноват». Но он не двинулся с места. Вместо того он обратился к одному из своих ближайших учеников, Муни Натмалу, который впоследствии стал его преемником:
– Ответь на этот вопрос.
Муни Натмал растерялся еще больше, чем он, занервничал. Что он мог сказать? Морарджи Десаи в то время был министром финансов Индии, именно поэтому его и пригласили. Они хотели построить университет джайнизма, и он был полезным человеком. Если бы он только захотел, с деньгами не было бы проблем.
Муни Натмал ответил так:
– Тут нет никакого неуважения к гостям, просто у нас такая традиция – что глава секты сидит выше. Мы всего лишь следуем обычаю, больше ничего. Это не должно никого оскорблять.
Но Морарджи не тот человек, чтобы его удовлетворил подобный ответ. Он сказал:
– Мы же не ваши ученики, и вы не наш наставник. Ни один из этих двадцати человек не считает вас своим учителем или духовным лидером. Перед своими учениками, перед своей сектой, перед своими людьми вы можете сидеть на любом пьедестале, на каком захотите, но мы – ваши гости. Во-вторых, вы объявляете себя революционным святым, так почему же вы придерживаетесь такого нецивилизованного обычая, такой некультурной традиции?
В одном из своих программных заявлений Ачарьи Тулси действительно объявил себя «революционным святым».
Теперь Натмал молчал, Ачарья Тулси молчал, и все гости стали чувствовать себя неловко – это было не очень хорошим началом. Я обратился к Морарджи Десаи:
– Хотя это не мое дело и совсем мне не интересно, но, учитывая ситуацию… можно я вам отвечу? Просто чтобы начать разговор и как-то выйти из неловкой ситуации.
– Да, можете ответить, – сказал он. – Мне интересно услышать ответ.
– Есть несколько моментов, – начал я. – Во-первых, здесь сидят еще девятнадцать человек, вы тут не один. И больше никто не задал такой вопрос. Почему его задали только вы? У меня такой вопрос даже не возник.
И я спросил других гостей:
– У кого-нибудь возник такой вопрос? Если не возник, тогда поднимите, пожалуйста, руки.
Все восемнадцать человек подняли руки, давая понять, что им этот вопрос не пришел в голову. Тогда я сказал Морарджи:
– Из всех только вы почувствовали себя обиженным. Видимо, у вас внутри рана, вы страдаете от комплекса неполноценности – вы психологически больны. Посудите сами: вы прекрасно знаете доктора Д. С. Котари, потому что он председатель комиссии по атомной энергетике, и вы знаете всех остальных именитых гостей – никого это не задело.
Я спросил его:
– Что тут такого? Вы видите паука, который ползает по потолку? Он находится выше Ачарьи Тулси… Разве, всего лишь занимая место на возвышении, кто-то от этого становится великим? Но вас это почему-то задело. У вас внутри рана, которую не исцеляет даже то, что вы являетесь министром финансов Индии. Вам хотелось бы когда-нибудь стать премьер-министром Индии?
Он ужасно разозлился.
– Вы называете меня психологически нездоровым? – воскликнул он.
– Конечно, – ответил я. – Вы видели восемнадцать поднятых рук? Все поддерживают меня, говоря тем самым: «Этот человек кажется очень уязвимым во всем, что касается его эго, он слаб». Всего-то и случилось: монах сел чуть выше вас – но вас это сильно беспокоит.
– Давайте, к примеру, предположим, – продолжал я, – что Ачарья Тулси пригласил вас сесть рядом с ним на пьедестале. (Замечу, что даже после этих слов Ачарья Тулси его не пригласил.) Предположим, что он вы сидите вместе с ним на пьедестале. Зададите вы тот же самый вопрос касательно остальных восемнадцати людей, которые сидят на полу? Возникнет ли у вас такой вопрос?
– Я над этим не задумывался, – ответил он. – Возможно, вопрос не возникнет, потому что на сотнях собраний и конференций я сидел на высоком пьедестале, но такой вопрос никогда не возникал.
– Это значит, – сказал я, – что вопрос вовсе не в том, что Ачарья Тулси сидит выше вас. Вопрос в том, почему вы сидите ниже, чем Ачарья Тулси. Ваш вопрос нужно изменить: почему вы сидите ниже, чем Ачарья Тулси, – вот о чем вам следовало спросить. Это было бы правильнее. Вы проецируете свою болезнь на другого человека.
Но, возможно, этот другой человек так же болен, как и вы, потому что, если бы я был на его месте… Во-первых, я бы там не сел, если бы я был хозяином, а вы моими гостями. Во-вторых, если бы случайно, по какому-то стечению обстоятельств, я бы все же сидел там, то, как только вы задали бы мне этот вопрос, я бы спустился вниз. Достаточно было бы просто сказать: «Никаких проблем. Это просто наш обычай, я забыл, что вы мои гости – дело в том, что гостей я приглашаю только раз в году, а с учениками встречаюсь каждый день. Поэтому простите меня, и давайте начнем разговор, для которого мы здесь собрались».
Но он не спустился. Ему не хватило мужества. Он сидит там, ни жив, ни мертв, и не может даже дышать – так он испугался. У него нет ответа. Он попросил ответить своего секретаря. И другой вопрос, на который он тоже ничего не ответил: почему он объявил себя революционным святым? Он не революционный и не святой – поэтому ему нечего вам ответить. Но сейчас мы говорим не о нем, мы говорим о вас. Политический ум всегда мыслит в категориях «выше» и «ниже», в категориях власти.
Конечно, Морарджи Десаи разозлился, и он продолжал злиться на меня многие и многие годы.
Эго очень тонко и неуловимо. А политик болен из-за своего эго.
И у него есть два пути: либо он может скрыть свою рану, став президентом, премьер-министром… Он может скрыть рану, но она по-прежнему останется. Можно обмануть целый мир, но как обмануть себя? Он знает, что рана есть, что он ее просто спрятал.
Я помню одну очень странную историю. Это случилось в Прайаге, святом месте индусов, где сливаются три реки. Вы знаете, что вся Индия похожа на один большой туалет: нигде нет никаких обозначений – где туалет, а где нет. Где вы сможете найти подходящее место, там и туалет.
Однажды рано утром один брамин, по-видимому, пошел совершать омовение и по дороге решил испражниться. Наверное, он спешил – возможно, у него были проблемы с животом или еще что-то, – так как он пошел прямо на гат. Гат – это заасфальтированная площадка, на которой люди оставляют свою одежду, когда идут совершать омовение. Это недопустимо – конечно, никто не будет вас ловить, но испражняться на асфальтовой площадке, где люди оставляют одежду, не принято.
Но у человека, видимо, действительно были проблемы. Я могу его понять, я не сомневаюсь в его добрых намерениях – я никогда не сомневаюсь в добрых намерениях людей. Он испражнился там, и когда он уже заканчивал, то увидел, что идут люди. И он просто прикрыл свою кучку цветами, которые принес для богослужения. А что ему оставалось делать?
Люди подошли и спросили: «Что это?» И он ответил: «Шивалинга – я исполняю священный ритуал». И он начал исполнять ритуал, а люди, поскольку брамин исполнял ритуал, начали бросать туда цветы – шивалинга появился! В Индии это считается великим чудом – когда какая-то статуя просто появляется – или когда вы хотите сотворить чудо, то это самый простой способ. Люди начали петь мантры… Что же касается того человека, то он чувствовал себя ужасно. Он не только осквернил место, но еще и солгал. А одна ложь влечет за собой другую. И что он теперь делает? Поклоняется этому, и другие этому поклоняются.
Но как про это забыть? Как этот человек может забыть о том, что лежит под цветами?
В такой же ситуации находится политик – с ним всегда его гноящаяся рана, его ощущение неполноценности. Он чувствует себя никчемным. Да, он поднимался все выше и выше, и на каждой ступени иерархической лестницы у него была надежда, что еще один шаг – и рана заживет.
Чувство неполноценности порождает амбиции, потому что амбиции – это не более чем стремление доказать свое превосходство. Амбиции не подразумевают ничего другого – только стремление доказать свое превосходство. Но зачем доказывать свое превосходство, если ты не страдаешь от комплекса неполноценности?
Я никогда в своей жизни не ходил на выборы. Два моих дяди участвовали в борьбе за свободу Индии, и оба сидели в тюрьме. Ни один из них не смог закончить образование, потому что их схватили и посадили в тюрьму. Один учился на последнем курсе, когда его схватили, – он участвовал в тайной организации, которая взрывала поезда, минировала мосты. Они делали бомбы. А он изучал химию и приносил из химической лаборатории компоненты, необходимые для изготовления бомб. Его схватили, как раз когда он готовился к выпускным экзаменам, за десять дней до экзаменов. На этом его образование закончилось, потому что через три года, когда он вышел из тюрьмы, было уже слишком поздно все начинать заново. Так что он пошел в бизнес.
Мой старший дядя готовился стать бакалавром искусств, но его тоже забрали, потому что он был членом тайной группы, работавшей против правительства. Вся моя семья участвовала в политике, кроме моего отца. Меня то и дело спрашивали:
– Почему ты не регистрируешься, почему не идешь голосовать? И почему ты впустую растрачиваешь свою энергию? Если бы ты пошел в политику, ты мог бы стать президентом страны, ты мог бы стать премьер-министром страны.
Я отвечал им:
– Вы совсем забыли, с кем разговариваете. Я не страдаю от ощущения неполноценности, так почему я должен стремиться стать президентом страны? Почему я должен тратить свою жизнь на то, чтобы стать президентом страны? Это почти то же самое, как если бы у меня не было рака, а вы бы хотели прооперировать меня, чтобы удалить раковую опухоль. Это странно. Зачем мне ненужная операция? Вы страдаете от комплекса неполноценности и проецируете свой комплекс на меня. У меня все прекрасно – так, как есть. Я всецело благодарен существованию, что бы ни происходило. Все, что у меня есть сегодня, – хорошо. Большего я никогда не просил, поэтому меня невозможно чем-то расстроить.
Они отвечали:
– Ты говоришь странные вещи. Что это за комплекс неполноценности? И какое отношение он имеет к политике?
– Вы не понимаете простой психологии, – отвечал им я. – И ваши именитые политики тоже не понимают.
Все высшие политические круги в мире состоят из больных людей. У них один путь – продолжать скрывать свои раны. Да, они могут обманывать других. Когда Джимми Картер улыбается, он обманывает вас, но как он может обмануть себя? Он знает, что это просто упражнение для губ, за этим ничего не стоит. Внутри него улыбки нет.
Люди поднимаются на самую высокую ступеньку лестницы, и тогда им становится ясно, что вся их жизнь растрачена впустую. Они достигли, но чего? Они достигли положения, за которое боролись – и это была нелегкая борьба. Это была борьба не на жизнь, а на смерть, они загубили стольких людей, использовали других людей как средства, шагали по их головам. И вот они влезли на верхнюю ступеньку, но что это дает? Они просто впустую растратили свою жизнь.
Теперь, даже для того чтобы всего лишь признать это, им требуется огромное мужество. Лучше продолжать улыбаться, продолжать поддерживать иллюзию: по крайней мере, другие будут верить в их величие. Но тебе известно, что ты собой представляешь на самом деле. Ты все такой же, каким и был, – возможно, даже хуже, потому что вся эта борьба, все это насилие сделали тебя хуже. Ты растерял в себе все человеческое. В тебе больше нет человеческого существа. Оно так далеко от тебя… Гурджиев часто говорил, что не у каждого человека есть душа, по той простой причине… это не дословно, но он говорил примерно так: «Не каждый обладает душой, а лишь те немногие, кто открыли свое существо – только у них есть душа. Остальные просто живут в иллюзиях, потому что во всех писаниях говорится, и все религии проповедуют, что мы рождаемся с душой».
Гурджиев был очень категоричен. Он говорил: «Все это чепуха. Никто не рождается с душой. Ее еще надо заработать, ее еще надо заслужить». И я понимаю, что он имеет в виду, хотя я бы не сказал, что мы рождаемся без души.
Мы рождаемся с душой, но она у нас только в потенциале – и это практически то же самое, о чем говорит Гурджиев. Этот потенциал нужно реализовать. Нужно заработать. Нужно заслужить.
Политик начинает понимать это, когда вся его жизнь уже утекла в сливную трубу. Теперь он либо должен признать это… что кажется неразумным, потому что ему придется признать, что вся его жизнь была жизнью глупца.
Повязки не исцеляют рану.
Религиозность, медитативность – вот лечение. Слова «медитация» и «медицина» происходят от одного корня. Медицина лечит тело, и то же самое, что медицина делает для тела, медитация делает для души. Она целебна, это лекарство.
Ты спрашиваешь, может ли политик быть религиозным?
Если он будет оставаться политиком, то это невозможно. Да, если он бросит политику – но тогда он уже не будет политиком, – он сможет стать религиозным человеком. Я не говорю, что для политика нет никакой возможности стать религиозным. Я лишь говорю, что, будучи политиком, он не может быть религиозным, потому что это два разных измерения.
Либо вы прячете рану, либо вы ее лечите. Вы не можете делать то и другое одновременно. Чтобы вылечить рану, ее нужно открыть, а не прятать под повязками. Раскройте рану, внимательно изучите, исследуйте ее, почувствуйте боль.
Для меня именно в этом заключается аскетизм, а не в том, чтобы стоять под палящим солнцем, или голодать, или стоять в холодной реке по многу дней. Так себя не вылечишь. Люди, которые ничего не знают, начинают давать всевозможные советы: «Делай то-то и то-то, и ты исцелишься». Но тут вопрос не в том, чтобы что-то делать. Здесь требуется исследование всего вашего существа, без предубеждений, без осуждения – потому что вы обнаружите многие вещи, о которых вам говорили, что это плохо, что это зло. Не отстраняйтесь от них, позвольте им быть. И не вздумайте осуждать.
Вы приступили к исследованию. Просто отмечайте то, что есть, – отмечайте и идите дальше. Не осуждайте и не давайте ничему названий. Не привносите никаких предубеждений, потому что они помешают исследованию – ваш внутренний мир тут же закроется, возникнет напряжение. Увидели что-то плохое? Вы смóтрите внутрь и что-то видите, и это вас пугает, потому что это что-то плохое – жадность, похоть, гнев, ревность… И вы говорите себе: «О боже! Все это есть во мне?! Лучше не смотреть внутрь».
Вот почему миллионы людей не хотят углубляться внутрь себя.
Они просто сидят на крыльце своего дома. Всю свою жизнь они живут на крыльце. Это жизнь за порогом! Они никогда не открывают дверь своего дома. А в этом доме много комнат, залов – это дворец. Если вы войдете внутрь, вы обнаружите много такого, о чем другие отзывались неодобрительно. Но вы ничего не знаете, вы просто говорите себе: «Я невежественный человек. Я не знаю, кто это здесь такой внутри. Я пришел просто посмотреть, провести исследование». А исследователю не нужно беспокоиться о том, что хорошо, а что плохо, он просто идет вперед и смотрит, все замечает, за всем наблюдает.
И вы будете удивлены, сделав странное открытие: то, что вы до сих пор называли любовью, скрывает под собой ненависть. Просто примите это к сведению…
То, что вы до сих пор называли скромностью, – всего лишь обратная сторона вашего эго. И это просто примите к сведению…
Если кто-нибудь меня спросит: «Ты скромный человек?», я не смогу ответить утвердительно, потому что я знаю, что скромность – это лишь эго, перевернутое с ног на голову. Я не эгоист, поэтому как я могу быть скромным? Вы меня понимаете? Не имея эго, невозможно быть скромным. И как только вы увидите, что то и другое слито воедино, произойдет нечто странное, как я вам уже говорил. Как только вы увидите, что любовь и ненависть, скромность и эго составляют одно целое, они исчезнут.
Вам ничего не нужно для этого делать. Вы просто раскрыли их секрет – именно этот секрет помогал им оставаться внутри вас. Вы увидели, в чем секрет, и теперь им больше негде спрятаться. Отправляйтесь внутрь себя снова и снова, и вы будете находить там все меньше и меньше. Внутренние накопления начнут постепенно иссякать, толпы начнут расходиться. И очень скоро настанет день, когда вы останетесь наедине с собой – никого больше не будет, перед вами откроется пустота. И в тот же момент произойдет исцеление.
Никогда не сравнивайте, потому что вы – это вы, а другой человек – это другой человек. Почему я должен сравнивать себя с Иегуди Менухиным или с Пабло Пикассо? Я не вижу в этом никакого смысла. Они делают свое дело, я делаю свое. Они получают удовольствие от того, что они делают… наверное – потому что про них я ничего не могу сказать наверняка. Но не про себя; я знаю точно, что я получаю удовольствие от того, что я что-то делаю или чего-то не делаю.
Я говорю, что не могу про них сказать наверняка, потому что Пабло Пикассо не был счастливым человеком – на самом деле он был очень несчастным. Все его картины так или иначе отражают его внутреннее страдание, он переносил свое страдание на полотна. Но почему Пикассо стал величайшим художником своего века? Причина в том, что этому веку внутреннее страдание знакомо лучше всего.
Пять веков назад Пикассо вообще никто не посчитал бы за художника. Все бы над ним смеялись, и его могли бы поместить в сумасшедший дом. А пять веков назад сумасшедший дом был страшным местом. Чего там только ни делали! Даже избивали пациентов, потому что тогда считалось, что безумие можно выбить из человека. Безумие объяснялось тем, что человеком овладел злой дух, и если его каждый день хорошенько бить, безумие уйдет.
Три столетия назад сумасшедшему пускали кровь, чтобы он ослабел. Считалось, что его энергией завладел злой дух, и если забрать энергию, то злой дух уйдет, потому что ему нечем будет питаться – а он питается человеческой кровью. Тогда это казалось логичным, поэтому так и поступали.