– Вы ведь Вася? Адвокат с Земли, будете защищать Рене...
– Да... я вот... пришел к вам... – Я глупо развел руками.
– Я желаю вам удачи, – сказала Одри. – Так хочется, чтобы вы что-нибудь придумали.
– Чего? – ох, не удастся мне произвести на нее впечатление человека, хоть сколько-нибудь близкого тирокам по интеллекту. – Так вы не хотите, чтобы его казнили?
– Нет, конечно. – Она задумчиво вывязывала на крошечной пинетке крошечный пупырышек для мизинца. – Он же отец Натали... мы решили назвать ее Натали, красиво, да?
– Но тогда все замечательно! – Я воспрял духом.
– Почему? За его преступление одно наказание – смертная казнь.
– Одри, но мы ведь действуем в правовом поле двиаров! Вы, как пострадавшая сторона, должны вынести вердикт «виновен» или «невиновен»! И если скажете «невиновен», то на законы нам... плевать нам на них!
Одри вздохнула и печально посмотрела на меня – так, что сердце сжалось, замерло, а потом заколотилось как бешеное.
– Вася! Ну как же я могу так сказать? Он виновен. Я это знаю. Я не буду врать. Я только не хочу, чтобы его... его...
По щекам Одри покатились слезы. Она уронила вязание и зарыдала.
– Не плачьте! Пожалуйста, не плачьте! – Я вытащил из кармана носовой платок – тьфу ты, проклятый адаптационный насморк. К счастью, кувшин с морсом стоял на кружевной белой салфетке. Я выдернул ее из-под кувшина и, встав перед Одри на колени (и четко понимая, что это один из самых, если не самый великий миг моей жизни) принялся вытирать ей слезы.
– Простите... простите меня... – Одри собралась с силами. – Я последнюю неделю стала такая дуреха... все реву, реву... Хотите морса? Сама делала.
Я выпил морса, чтобы ее порадовать и потому, что она сама его делала. Я стал убеждать ее признать Рене невиновным – чем вызвал новый шквал слез. Я снова вытирал ей слезы и даже начал лепетать нечто очень сомнительного свойства: если не получится спасти Рене, то я... чего я?
Я толком и сам не знал, чего. Да все, что угодно!
Спасла меня Таня. Она появилась на веранде и приветливо сказала:
– Добрый вечер Скью-ую-кью...
Кажется, они были раньше знакомы – потому что обменялись несколькими фразами на свистящем языке тироков. Потом Таня сказала:
– Нам надо возвращаться, Вася. Одри так расстроена, что вряд ли сможет чем-то вам помочь.
Уже когда мы садились во флаер, Одри выбежала из сада, трогательно прижимая к животу руки с вязанием. И громко крикнула:
– Спасите его, Вася! Прошу вас!
– Несчастная... – прошептала Таня, поднимая флаер с земли.
* * *
Весь вечер я провел в гостиничном номере, обложившись законами, подзаконными актами, уложениями, постановлениями, примечаниями, разъяснениями и комментариями.
Никакой лазейки не было.
По законам тироков преступление Рене каралось смертью.
Единственный шанс заключался в том, что нас судили по законам двиаров и Одри должна была вынести вердикт «виновен»-«невиновен». Но Одри свою позицию изложила ясно – значит, и этого шанса не было.
Уже за полночь я выкинул в мусорную корзину все распечатки, выключил планшет, откупорил припасенную в «дьюти-фри» бутыль виски и заказал в номер ведерко льда.
Законы не помогли. Значит, надо было включать мозги. Пусть не такие совершенные, как у тироков, но все-таки имеющиеся в наличии.
Камень преткновения – младе... да что я несу! Какой еще младенец! Эмбрион, зародыш. Но для тироков – пусть нам будет стыдно – это уже полноценное разумное существо...
А если все-таки убедить Одри сделать аборт? Какой-нибудь медикаментозный, быстрый... там же срок совсем небольшой...
Я подумал об этом еще несколько минут. И мне самому стало стыдно. И за себя, и за человечество. Что я вообще всерьез рассматриваю этот выход. Что отказываю будущему человеку... а человек ли он?
По гостиничному видеофону позвонил Тане. Та безропотно включила связь, продемонстрировав мне узенькую девичью постельку и выбившуюся из ночной сорочки высокую грудь. Деликатно прикрывая рот при зевках, она ответила на все мои вопросы.
Консультация меня ничем не утешила. Дите – эта самая предполагаемая Натали Легран – будет человеком. Даже без примеси тирокских чудо-генов.
Я извинился за звонок и пообещал больше ночью Таню не тревожить.
Итак – младенец неустраним. Он родится в свой срок.
Одри не переубедить. Рыдая от горя, она признает Рене виновным.
Судей не переспоришь, даже если и не хотят портить отношения с Землей. Спускать преступление Рене на тормозах – подрывать основы собственного общества.
Что же остается?
Закон есть закон... Суров закон, но это закон...
Я плеснул себе чистого вискаря, выпил залпом.
Как-то я неверно думаю.
Лучше так: закон – что дышло, куда повернул, туда и вышло.
Надо обратить против тироков саму основу их правосудия и морали. Надо... надо...
И тут меня осенило!
Идея была настолько неожиданной и при этом такой простой, что я подпрыгнул на месте и завопил от восторга.
Кажется, мы их переубедим.
Более того – мы их так переубедим, что и волки будут сыты, и овцы целы!
– Только для тебя, Одри, – прошептал я, глядя в окно, предположительно – в сторону побережья. – Только для тебя, родная... я спасу этого сукиного сына...
* * *
Есть миры, где суду и судебным процедурам придается огромное значение. Там строятся Дворцы правосудия, одежда судей преисполнена торжественной архаичности, слова приговора чеканны и звучны... Это, к примеру, Земля и Двиар.
Есть и такие, где общество старается словно бы спрятаться от печального факта судебной деятельности. Судей там выбирают на один раз и скрывают их имена – ибо судить, это не менее позорно, чем быть судимым. Здания, где идут заседания суда, строят на пустырях – а потом сжигают. Это, к примеру, Ханнт и Ритти-Ро.
А тироки к правосудию относились спокойно и нейтрально. По деловому. Нужен суд? Значит, он есть, аккурат между типографией и офисом транспортной конторы. Нужны судьи? Будет такая профессия, попрестижнее сантехника, но не такая уважаемая, как врач.
Поговорить с Рене мне позволили перед самым судебным заседанием. И даже приватности в этом не было никакой – тироки считают, что скрытничать могут только виновные.
Благоухая одеколоном «Нокте Рюа», одетый только в сандалии на босу ногу, я вошел в здание суда. Голые заседающие пупсы на судейской скамье и голые любопытствующие пупсы на скамьях для посетителей с любопытством изучали детали моей анатомии.
Хорошо хоть, было тепло.
Рене сидел в отгороженном решеткой уголке зала. Был он бодр, весел и жизнерадостен. При виде меня явно обрадовался и замахал рукой. Я покосился на судей – те кивнули, и я приблизился к подзащитному.
– Хочу сделать официальное заявление, – затараторил француз. – Я не требую от вас чудес и ни в чем вас не виню, месье Вася. Все, что я совершил, было поступком великой любви. Я пойду на смерть с высоко поднятой головой.
– Сдался? – мрачно спросил я.
– Да, месье. Если сможете, месье... Позаботьтесь об Одри?
Ох, с каким удовольствием я бы предоставил этого лягушатника его судьбе и позаботился об Одри!
– Я вас вытащу, – сказал я.
– Что? – Рене вытаращил глаза.
– Я вас вытащу. Только ответьте на один вопрос – вы ее любите?
Рене вдруг привстал и замахал руками, будто отгоняя рой назойливых пчел. Я оглянулся – в зал вошла Одри.
Обнаженная, конечно же.
Ох, если бы я не хотел ей помочь еще больше, чем ею обладать!
Наверное, в этом и есть ее секрет...
– Ладно, будем считать, что ты ответил... – Я отвернулся от Рене и занял свое место на скамье защиты.
А через минуту рядом со мной села Таня.
– Вы-то здесь зачем?
– Как представитель посольства. Чтобы помочь вам... ну, и чтобы забрать урну с прахом после кремации.
– Кремации не будет, – сказал я твердо.
– Но у нас нет денег перевозить на Землю замороженное тело!
Я сжал зубы и промолчал.
Процесс начался.
Вначале выступал государственный обвинитель.
В своей речи он кратко изложил обстоятельства преступления.
Рене Легран... Земной гражданин... Заказал услугу «дублер желаний»... Опытный специалист прошел метаморфоз второго рода... Обманным путем убедил в надежности барьерной контрацепции... Каждый вечер прокалывал презервативы...
В зал даже внесли орудие преступления – в прозрачном контейнере, закрепленном на длинной штанге. И водрузили перед Рене – тот впервые стал выглядеть смущенным.
Ввел «дублера желаний» в заблуждение... Начал процесс воспроизводства... Невозможность выйти из метаморфоза до рождения ребенка... Тягчайшее преступление из всех доступных воображению... Согласно галактической конвенции судопроизводство идет по уголовному уложению Двиара – пострадавший должен принять решение, виновен ли обвиняемый... Прошу пострадавшего ясно и четко изложить свое мнение...
Заплаканная Одри, не отрывающая взгляда от Рене, встала.
И вот на этом месте вскочил и я. Обвинитель оторопел, судьи и зеваки уставились на меня. Во взгляде Одри появилась робкая надежда.
– Многоуважаемый суд! Уважаемый обвинитель! Прошу вас предоставить мне слово!
Похоже, функцию адвоката они считали такой формальностью, что я мог бы просидеть все заседание вплоть до «выдачи праха».
– Слово предоставлено, – заявил один из судей.
– Благодарю высокий суд. – Я вышел на середину зала. Несколько смущало отсутствие штанов, но что поделать. – Для начала я хотел бы прояснить ситуацию. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Судебное заседание идет по законам Тира, но с использованием юридической процедуры Двиара и Земли. Вначале я хочу подтвердить, что не отрицаю факта совершения моим подзащитным преступления.
Судья удовлетворенно кивнул.
– Затем я признаю, что на Тире подобное преступление считается непростительным и карается смертной казнью.
Теперь судьи закивали все вместе.
– В заключение своей речи я напоминаю, что пострадавший... точнее, пострадавшая должна сама вынести решение: виновен подсудимый или нет. При этом пострадавшая должна находиться в здравом уме, ясной памяти и вполне представлять себе суть происходящего конфликта.
Удивительно, но даже безбровая физиономия тирока ухитрилась нахмуриться.
– Если адвокат хочет представить дело так, что пострадавшая не может адекватно воспринимать ситуацию...
– Конечно! – воскликнул я.
– Была проведена судебно-медицинская экспертиза. Несмотря на стресс, ее разум в полном порядке.
Кто-то услужливо протянул мне листок, заранее переведенный на английский.
Я пробежал текст глазами...
– Так-так-так... Скью-ую-кью, дублер желаний... он же Одри Хепберн... а при чем тут душевное состояние уважаемой Одри?
– Высказывайтесь яснее, – судья насторожился. – Или вы хотите представить дело так, что пострадавший – Рене?
– Что вы! – возмутился я. – Рене – преступник. Да я бы его сам, своими руками... – В моем голосе прозвучала абсолютная ненаигранная искренность. – Но почему мы считаем, что в данном печальном инциденте пострадала Одри Хепберн, она же Скью-ую-кью? Да, да, да. Я не спорю! Ее страдания велики, она – тоже пострадала. Но по сравнению со страданиями настоящей жертвы, невинной и беззащитной жертвы поступка господина Леграна, ее страдания уходят на второй план!
– Какой жертвы? – завопил судья.
– Всегда, во всех семейных неурядицах больше всего страдают дети, – скорбно сказал я. – Бедные, несчастные малютки, жертвы страстей и пороков взрослых... Кто благодаря коварству мсье Леграна еще до рождения стал объектом нездоровых сенсаций и скандалов? Кто будет вынужден жить без отца – если он будет казнен, кто, являясь ребенком тирока, никогда не будет способен к метаморфозу... даже первого рода? Кто станет изгоем на Тироке... или, если ее депортировать на Землю, несчастной сиротой без рода и племени? Я веду речь о малютке Натали Хепберн! О нерожденной еще крошке, которая, тем не менее, присутствует на суде!
Все взгляды обратились на Одри.
– Да, пока она не в силах понять и оценить происходящее, – признал я. – Но она – главная пострадавшая в этом деле. Одри! Скажите, скажите абсолютно честно, кто в данной ситуации страдает больше – вы или ваша дочь?
– Натали! – выпалила Одри без колебаний.
– Вот! – Я взмахнул рукой. – Вот он, голос правды. Голос матери, которая понимает, что ее горе уходит на второй план по сравнению со страданиями малютки. Уважаемый высокий суд! Уважаемые и высокоморальные граждане! Я уверен, что вы примете правильное решение относительно моего подзащитного. Он должен по мере сил искупить свою вину, будучи примерным мужем и отцом. А как только умственное и нравственное развитие Натали Хепберн позволит ей осознать ситуацию и вынести свой вердикт – Рене Легран обязан предстать перед судом тироков... самым справедливым судом во Вселенной... и понести суровое наказание. Я кончил, господа!
С этими словами я вернулся на скамью защиты. Таня смотрела на меня, приоткрыв рот. Потом прошептала:
– Вася, вы что, всерьез полагаете, дочь признает отца виновным в том, что она вообще родилась?
– А это уже частности, – ответил я. – Главное – чтобы восторжествовала справедливость.
* * *
Провожали меня все, кто был человеком или хотя бы на человека походил: Рене Легран, Одри Хепберн, консул Якоб Фортаун, Таня. Ну и, в каком-то смысле, Натали Хепберн. Или Натали Легран? А, пусть сами разберутся. До окончательного решения по делу Рене Леграна и ему, и его жертвам было запрещено покидать планету. Но их это не особо смущало. Самое худшее, что их ожидало, – жить на Тире до тех пор, пока маленькая Натали не сможет пролепетать, что папа ни в чем не виноват.
Пользуясь оказией, Фортаун вручил мне целый пакет почты на Землю. Он был все так же благодушен, хотя и еще более исцарапан. Но я великодушно решил считать это бритьем с похмелья.
Рене долго тряс мне руку и бормотал: «Вася! Ты теперь мне лучший друг! Ты мне теперь брат!» Я морщился, но отвечал что-то подобающее.
Одри нежно поцеловала меня в щеку. Я был по-настоящему тронут.
А Таня смотрела как-то очень странно. Не выдержав, я спросил, в чем дело.
– Ты сам-то понимаешь, что натворил?
– Я спас клиента. Да можно сказать, что я спас целую семью! Все счастливы, все довольны...
– Нет, Вася. На самом деле ты убийца. Ты нас всех убил.
Я ждал пояснения.
– Законы против закрепления образа не случайны. Разумные, которые благодаря своим особенностям способны легко интегрироваться в любую культуру любой цивилизации, очень уязвимы.
– Чем же? – невинно спросил я.
– Потерей идентичности. Пока нормой и правилом было не закрепляться в одной форме, наша цивилизация могла существовать. А теперь? Если можно стать кем-то другим – ко всеобщей радости и собственному удовольствию, то что удержит нас на Тире? Стать кем-то другим, заранее любимым и знаменитым, большое искушение! Теперь это разрешено, прецедент создан, и многие станут кем-то иным, не тироками. Ты не мог этого не понимать, Вася!
– Мной руководили интересы клиента, – твердо сказал я.
Таня подозрительно смотрела на меня, но я не отводил взгляда.
– Хотелось бы верить, – вздохнула она наконец.
Ну а что я мог ей ответить?
Что Одри Хепберн умоляюще на меня посмотрела – и я не мог не оправдать ее надежды?
Пусть даже против интересов целой планеты.
Пусть даже против собственного желания...
Я только вздохнул и, не оглядываясь, двинулся к стойке паспортного контроля.
Леонид Каганов
Гамлет на дне [12]
Кибернетик оказался человеком, да вдобавок женщиной. Или не женщиной? Кто их поймет, людей. Впрочем, имя у нее было женское: Женя. Гамлету подумалось, что имя Женя происходит от слова «женщина», и это логично.
– Итак, вы можете звать меня Женя, – сразу сказала она. – Я ваш лечащий кибернетик. Вы помните свое имя?
– Гамлет, – ответил Гамлет. – Заводской номер 772636367499.
– К сожалению, – ответила Женя, – теперь у вас другой номер корпуса. Вы помните, что с вами произошло?
– Не очень, – признался Гамлет, бегло покопавшись в памяти. – Точнее, совсем не помню. – Он внимательно оглядел незнакомую комнату – теперь не оставалось сомнений, что это кабинет. – А что случилось? Плохие новости?
– Есть и хорошие, – уклончиво ответила Женя. – Вы награждены медалью «За героизм» для роботов.
– Вот как? – Гамлет изумленно нащупал на грудной пластине выпуклую семиугольную гайку. – Меня? Медалью? За героизм? Но ведь я не помню, чтобы совершал какой-то героизм. Значит, это ошибка. Логично?
Женя вздохнула и взяла в руки небольшой планшет для записей.
– Вы совсем-совсем ничего не помните? На вашем заводе произошла авария с утечкой плазмы. Вы и бригадир кинулись в горящий метан, и вам удалось закрыть утечку...
– Что с Тристаном? – нервно перебил Гамлет.
– Увы, он совершенно не сохранился, – сочувственно произнесла Женя. – Восстановлен из бэкапа.
Гамлет замолчал, пытаясь осмыслить услышанное.
– Вы были друзьями? – участливо спросила Женя, выдержав паузу.
– Какой давности бэкап? – сухо спросил Гамлет.
– К сожалению, его бэкап трехлетней давности.
– Трехлетней давности... – вконец расстроился Гамлет. – Ну надо же, трехлетней давности... Я и на завод-то еще не пришел, мы и знакомы не были... Эх, Тристан, Тристан... Такого друга во всем мире не найти... С таким в огонь и в воду... Лучше, понятное дело, в огонь...