– Консул будет очень рад! – откликнулась Таня.
– Леграну я привез его любимый сыр, – продолжил я. – И бутылочку французского вина.
– До завтра долежит? – поинтересовалась девушка.
– Конечно! Что ему сделается... только запашистее станет.
– Ну вот и хорошо, – рассудила Таня. – Суд завтра в обед, а казнят обычно поутру, на свежую голову. Рене сможет хорошо поужинать напоследок.
Я даже закашлялся от неожиданности.
– Что ты... что вы... Таня, ну нельзя же так пессимистично! Я приложу все старания, чтобы Рене оправдали... ну, по крайней мере – не осудили на смерть! Это варварство, на многих планетах вообще нет смертной казни!
– А у нас есть. И я считаю, что гуманизм тут неоправдан... его поступок отвратителен. Такие негодяи не вправе жить!
Секунду я размышлял о причудах гендерной солидарности, которая перевешивает даже видовую.
Потом в сознании всплыла показавшаяся чем-то неправильной фраза: «А у нас есть».
– Таня, так вы что... местная?
– Конечно.
– Вы тирианка?
Таня засмеялась.
– Ну конечно! Консул – единственный человек в земном представительстве.
Сказать, что я был унижен, – ничего не сказать.
Ладно, бог с ними, с не слишком вежливыми фразами о местных. Ничего совсем уж оскорбительного я не сказал. К счастью.
Меня ужаснуло то, что я не узнал в ней чужую.
Она выглядела как женщина. Пахла как женщина. Была привлекательна, эмоциональна... в ней был шарм, если хотите.
– Скажите, Таня, если это не противоречит местным обычаям... если да, то прошу извинить и считать вопрос непроизнесенным... у вас метаморфоз первого или второго рода?
– Чуть-чуть неприлично. – Таня усмехнулась. – Но лишь чуть-чуть. У меня первого рода, я не меняла структуру ДНК.
– А... жертва Леграна? Второго?
– Да, конечно.
Наверное, имело смысл сразу расспросить ее о деталях. Но меня сейчас заботило другое.
– Скажите, Таня, какова ваша должность?
– Кооптированный советник.
– Как я понимаю, вы обязаны отстаивать позицию консульства?
– Конечно. Даже если она противоречит интересам Тира.
– Так почему же вы...
– Вася, – проникновенно сказала Таня. – Как официальное лицо, я требую немедленно освободить Рене Леграна. И я приложу к тому все свои силы и умения. Советом, делом, да чем угодно – я буду биться за его интересы. Не сомневайтесь. Но вот как частное лицо, просто в разговоре с вами, я скажу свое личное мнение – Рене скотина, это раз. Его надо казнить, это два. И его казнят, это три.
– Ну, это мы еще посмотрим, – пробормотал я.
Ох как плохо!
Все понимают, что невозможно всегда выигрывать судебные процессы. Тем более – в иных мирах. Это только книжный адвокат Перри Мейсон не знает поражений...
У меня случались неудачи, пусть и не очень частые. Но никогда еще ценой не была жизнь человека. Последние два года у меня все было очень хорошо. Процессы я выигрывал, репутация моя улучшалась.
Если Рене сохранят жизнь – мою карьеру ждет головокружительный взлет. Место штатного советника в МИДе, выгодные предложения, должность заведующего кафедрой в юридической академии. Это наверняка.
Если его казнят...
Нет, ничего совсем уж ужасного со мной не случится. Все поймут, что я бился за клиента как мог. Но ближайшие годы мне предстоит вновь мотаться по Галактике, восстанавливая репутацию. И не факт, что это удастся... смерть подзащитного вдали от дома навсегда будет темным пятном моей биографии.
До консульства мы доехали в молчании.
* * *
– Обожаю коньяк, – сказал консул. – Конечно, у нас тут есть и лавочка экзотических товаров, и некоторые местные напитки... Но коньяк – его ни с чем не сравнить!
Я к коньяку отношусь спокойно. Я больше по виски. Или водки с друзьями накатить. Но из вежливости я кивал, и даже нацедил себе грамм двадцать «Мартеля». Из вежливости, чтобы консул мог радостно предаться невинному пороку.
Звали его Якоб Фортаун, родом он был из Голландии. Лет пятьдесят, невысокий, не то чтобы толстый, но рыхленький, какой-то весь мятый. Тоненькие усики смотрелись несколько комично. А еще на лице были заметны царапины – бриться он, что ли, не умеет? Или так ручки по утрам трясутся?
Но ничего не поделаешь.
– Скажите, консул, что именно стряслось с Рене?
– О, вы до сих пор не в курсе? – оживился консул. – Пренеприятнейшая история... Этот французик был влюблен в давным-давно умершую великую актрису...
– Одри Хепберн, – кивнул я. – Я догадался по фотографиям его подружек.
– Именно. И вот обуяла его мечта – встретить свою любовь наяву. Скопил денег, прилетел на Тир... обычное дело.
– Серьезно? Я-то полагал, сюда в основном всякие педофилы и садисты едут...
– Что вы, что вы... Педофилы возвращаются жутко разочарованные. Ну превратится тирок в маленькую девочку или мальчика. И что? Вес-то у них стандартный, семьдесят-восемьдесят килограммов. И если их втиснуть в меньший объем, то иллюзия будет только внешняя. От этого факта не уйдешь. «Такое ощущение, что меня жестоко обманули», – жаловался тут один... Садистам тоже радости мало. Тироки же боли не испытывают. «Как резиновую куклу плетью порю!»
Судя по хорошо поставленным интонациям, консул любил порассказывать про страдания обломавшихся извращенцев.
– Так кто ж сюда едет? – растерялся я.
– В основном страдальцы, отвергнутые объектом своей любви или разминувшиеся с ним во времени, – объяснил консул.
Ну вот. Ожидал увидеть на Тире гнездо порока, а тут какая-то скорбильня меланхоликов и неврастеников...
В камине весело потрескивал огонь. Консул смаковал коньяк. Я размышлял о несовершенстве дедуктивного метода.
– Так и что натворил Рене?
– Он обратился в одно из агентств. Ему порекомендовали опытного специалиста... будем говорить «ее», хотя тироки бесполы. Она посмотрела записи, почитала биографию и воспоминания об Одри. Скопировала с волоска актрисы ее генный код. Превратилась в нее. Полный метаморфоз, второго рода, достаточно дорогое удовольствие... Я видел потом их вместе с Рене – замечательная пара, между прочим! Ну, прошел месяц... полтора... И тут разразился скандал.
– Ну? – не выдержал я.
– Она забеременела от Рене!
– Как... – я поперхнулся коньяком. – Что... серьезно... это возможно?
– Угу. При метаморфозе второго рода. Бедная проститутка... хотя публично так называть ее не стоит, эта работа у тироков называется «дублер желаний»... она так рыдала! Она была в полном шоке!
– Ну почему? Если они могут управлять своим телом, то что ей стоит... ну... была беременность – и рассосалась!
– Вы только им такого не скажите! – нахмурился консул. – Это же убийство! С их точки зрения зародыш – уже полноценный человек. Рассосалась... ну вы скажете, Вася!
– Я рад их высокой морали, – сказал я. – А почему тогда Рене хотят казнить?
– Закрепление образа. Нашей несчастной Одри придется еще восемь месяцев провести в человеческом образе, вынашивая ребенка. Лишь после того, как девочка родится...
– Уже известен пол?
– Конечно. Так вот, лишь после ее рождения Одри сможет вернуться в свою нейтральную форму и продолжить работать по специальности. Если сможет, конечно... такой большой срок может вызвать серьезные проблемы со способностью к метаморфозам. Тириане уверяют, что многие после полугодового пребывания в метаморфозе второго рода лишаются способности преображаться!
– Ну и дела... – пробормотал я.
– А еще проблемы – куда девать дите... она же родится человеком!
– Ну так пусть родит, отдаст папаше, тот и воспитает, – сказал я. – Зачем убивать-то несчастного? Это ведь случайность, что она забеременела!
– Если бы! – консул патетически воздел руки. Налил себе еще коньяка. – Ах, если бы... Все бы обошлось. Но этот идиот признался, что специально пренебрег предохранением, чтобы копия его любимой забеременела!
– Зачем? Хотел от нее ребенка?
– Разве что во вторую очередь. А в первую – как раз таки надеялся, что через девять месяцев тирианка утратит способность к метаморфозу, навсегда останется Одри и уедет с ним на Землю. Так что – состав преступления налицо. Сознательное, злонамеренное, обманное удержание в облике, сопряженное с использованием или неиспользованием технических средств...
– Каких средств?
– Презерватив он проколол, – буркнул консул.
– И сознался?
– Да. Более того – похвалялся своей изобретательностью. В общем, по меркам тироков это... – консул задумался.
– Ну, вроде того случая на Земле, когда в епископа отложил яйца нуар-кху, – подсказал я.
– Во-во! Именно так. Циничное, злобное, коварное преступление, оскорбляющее местную нравственность и обычаи.
– Во-во! Именно так. Циничное, злобное, коварное преступление, оскорбляющее местную нравственность и обычаи.
– Ну я и попал... – прошептал я. – Где его держат?
– В тюрьме, конечно. Вас к нему пустят только перед самым судом, таковы правила.
– А пострадавшая?
– Скрывается от позора в домике, который они арендовали на эти два месяца. Это на побережье, час лета... я могу попросить Танечку вас подбросить.
– Спасибо. – Я кивнул, вставая. – Скажите, а где можно... вымыть руки.
– Вот в эту дверь и налево, – после секундного колебания сказал консул. Мне показалось, что он занервничал. – Вас проводить?
– Да нет, не стоит... У вас же стандартное здание консульства?
Я вышел в указанную дверь. Двинулся по коридору. Направо должна быть кухня, а налево – туалетная комната...
Уже взявшись за ручку двери, я почувствовал за спиной, в полутемной кухне, движение. Мягкое, плавное движение...
Так, господин консул...
Я повернулся, в полной уверенности, что увижу какую-нибудь смазливую нимфетку в коротеньком платьице или вообще без оного.
На кухне, слабо освещенный светом из окна, стоял на задних лапах поджарый пятнистый леопард. Нет, наверное, все-таки леопардиха. На кончике длинного хвоста был повязан кокетливый бантик. Леопард застыл, склонившись над стоящей на плите кастрюлей. В одной лапе он держал крышку, во второй – большой кусок вареного мяса, с налипшей на него морковкой и лапшой.
– Добрый вечер, – сказал я.
Мясо шлепнулось обратно в кастрюлю.
– Добрый... – промурлыкала леопардиха. – Я вас не напугала?
– Да нет, что вы, – ответил я. – Чего-то подобного... Вы кушайте, я только руки помыть.
– Не говорите Якобу, что я ела прямо из кастрюли.
– Конечно. Что ж я, зверь, что ли?
Леопардиха одарила меня клыкастой улыбкой и снова запустила лапу в кастрюлю.
А я пошел в туалет.
* * *
Вот чего мне на Земле не хватает – это флаеров. Летающих машин, одним словом. Конечно, у полиции они имеются, ну и у богачей – зарегистрированные обычно как «санитарное транспортное средство компании». А чтобы частному лицу купить флаер и полетать в свое удовольствие – ни-ни. Говорят, что для этого Земля еще недостаточно компьютеризирована и навигационно освоена...
Таня вела флаер легко, с понятной мне теперь сноровкой. Под нами проплывали города, поселки, дороги... Временами наш курс пересекали или некоторое время летели рядом такие же каплевидные летательные аппараты.
– Вы не подумайте, что мы жестокие, – сказала Таня уже незадолго до посадки. – Я понимаю, вы расстроены судьбой своего клиента...
– Но? – уточнил я.
– Но метаморфоз – это основа всей нашей цивилизации, нашей культуры, обычаев... веры, если хотите. Вот представьте, на Землю прилетит чужой, и ради своих целей кого-то из людей ослепит, оглушит и лишит подвижности.
– Это другое, – сказал я, размышляя, можно ли процесс лишения слуха охарактеризовать словом «оглушит».
– Почему же? Для нас метаморфоз столь же важен, как для вас слух, зрение и подвижность.
– Но еще не факт, что... э... она...
– Да зовите уж ее просто Одри.
– Не факт, что Одри навсегда лишилась метаморфоза. Может быть, попросить отсрочки приговора? Пусть после... э... родов она проверит и уж потом принимает решение.
– Вряд ли. – Таня покачала головой. – Чем дольше она пребывает в человеческом теле, тем сильнее проникается человеческим образом мышления, человеческими ценностями. Через восемь месяцев она признает Рене невиновным. У нас есть какой-то специальный термин для таких случаев, когда жертва проникается интересами преступника, удерживающего ее в образе.
– У нас тоже, как ни странно, – согласился я. – Стокгольмский синдром. Это когда жертвы похищения начинают защищать похитителя.
– Вот видите? Кто же в здравом уме позволит Одри выносить приговор через восемь месяцев? Она жертва, жертва маньяка. И тот факт, что маньяк уже за решеткой, ничего не меняет – она остается жертвой и все больше проникается его интересами.
– Но ведь тут замешана любовь, – сказал я. – Понимаете, он пошел на преступление ради великой и безнадежной любви... наша культурная парадигма всегда...
– Представьте, что прилетит к вам чужой, начнет сожительствовать с малолетней, та от него родит – и что, его оставят на свободе? Если даже он станет говорить про свою великую любовь и свою культурную парадигму?
– Да понял я, понял, – пробормотал я. – Нет, конечно. Итак, суд казнит Рене. А Одри – она обязательно назовет его виновным?
Таня помолчала. Потом спросила с заметным раздражением:
– Вы, как я понимаю, надеетесь на то, что ваш «стокгольмский синдром» уже действует?
– Если честно, то да. Я же адвокат. Я обязан защищать клиента. Даже если он неправ. Тем более, – не удержался я, – что с человеческой точки зрения его преступление вовсе не так ужасно.
– Сложный вопрос, – сказала Таня. – Одри уже полтора месяца в метаморофозе второго рода. Я как-то провела два месяца подряд в качества советника при посольстве ипсов. Так вы не поверите, до сих пор при запахе сероводорода – ностальгическая улыбка на лице и желание пораженно полежать в кустах, глядя на звезды!
– О! – сказал я, хотя и не был знаком с культурой ипсов, ролью в этой культуре сероводорода и пораженного созерцания звезд из кустов.
– Она, полагаю, на уровне инстинктов и эмоций разделяет точку зрения Рене, – сказала Таня. – Что есть, то есть. Тем более беременность – она ведь и земным женщинам крышу сносит, так? А Одри сейчас в какой-то мере обычная беременная земная баба.
– Так значит...
– Ничего это не значит! – рассердилась Таня. – Разум она сохранила. Она понимает, что произошло. И не даст инстинктам взять над собой верх. Если хотите ее переубедить – переубеждайте на логическом уровне. Это должен быть поединок разумов.
Она замолчала, потому что надо было вести флаер на посадку. Но едва мы коснулись земли, не удержалась от ехидной реплики:
– Но учтите, что средний тирианец значительно умнее среднего человека. Это общеизвестно.
– Я не средний, – гордо сказал я. Но на душе у меня стало совсем кисло. Адвокат сражается не на поле логики, если честно. Оружие адвоката – эмоции, сомнения, толкование поступков с разных точек зрения, даже самых невероятных.
Выбравшись из флаера, я огляделся. Мы опустились на пустынном скалистом морском берегу. Недалеко от берега стоял небольшой уютный коттедж, рядом с ним – садик вполне земного вида. Море слегка штормило, на горизонте солнце сползало за горизонт. Мы летели на восток и догнали закат...
– Я постараюсь не задерживаться, – печально сказал я. – Надеюсь... надеюсь, она хотя бы захочет со мной говорить...
Пройдя через садик, я постучался в дверь коттеджа. Тишина. Может, Одри и нет дома? Или утопилась с горя... кто их знает, этих беременных инопланетянок с раздираемым эмоциями и логикой сознанием?
Я обошел коттедж.
И со стороны, обращенной к морю, на застекленной веранде увидел сидящую в плетеном кресле женщину. Она что-то вязала.
– Одри? – позвал я. – Могу ли я так вас называть?
Женщина подняла голову, сняла большие темные очки. Посмотрела на меня, кивнула:
– Ну почему же нет? Я полтора месяца откликаюсь на это имя, глупо было бы... Проходите. Садитесь. В кувшине морс, он вкусный.
Чувствуя себя скотиной и дураком одновременно, я сел напротив тирианки, стараясь не смотреть ей на животик – хотя что там можно было углядеть-то, на таком сроке... Одри была одета в маленькое платье без рукавов, на ногах босоножки. Короткая простая стрижка, никакого макияжа и украшений. И с какой стати кто-то от нее сходит с ума?
Она улыбнулась и посмотрела мне в глаза.
И я сделал ошибку – тоже посмотрел ей в глаза.
Через мгновение я понял, почему она была знаменитой, почему Рене всю свою жизнь о ней мечтал и почему я одновременно и благодарен французу – и готов на кусочки его разорвать.
У нее были особенные глаза. Особенный взгляд. К ней тянуло не сексуально – если честно, то Таня была куда сексуальнее, да и моя Верочка, если захочет, умеет так себя подать... Ее хотелось любить. Обнимать. Шептать на ушко какие-нибудь возвышенные глупости. Защищать от дождя, ветра, других мужчин. Свернуться калачиком на коврике у дверей.
– Скажите, я правильно вяжу? – спросила Одри.
– Что... чего? – я уставился на ее вязание.
Одри подняла спицы.
– Пинетки, – пояснила она. – Для маленькой. Как вы думаете, хорошо получаются?
– Пальцы обычно не вывязывают... – придушенно сказал я. – Но хорошо, очень хорошо...
Она невозмутимо продолжила вязать. Потом спросила:
– Вы ведь Вася? Адвокат с Земли, будете защищать Рене...