– А надо ли их искать? Меньше знаешь, крепче спишь.
– А еще говорят: знал бы, где упадешь, соломы подстелил бы… Вот я и хочу соломы нам всем подстелить.
Добрян почесал бороду:
– Ты, конечно, парень башковитый, если в таких годах важным человеком при князе московском стал… – Охранники почему-то думали, что Никита самое малое боярин при Иване Даниловиче и послан с тайным поручением то ли к Витеню, то ли к Владиславу Локотку. А может, и дальше – к императору Альберту или королю Филиппу. – Но предугадать, что будет, никто не может.
– Глупости говоришь! – встрял ордынец. – Мудрый нойон вперед смотрит и все видит.
– Я глупости говорю? – насупился Добрян. – Мальчишка! Сопли сперва подбери!
– Зря ты на него так, – поддержал Улана литвин. – Татарин прав, как ни крути. Ты же сам давеча говорил – надо волков ждать. Значит, что надо делать? Костры палить, сторожить внимательнее, чем раньше. Так?
– Так, – развел руками смолянин.
– Выходит, и ты предугадываешь, где соломки подстелить. Просто Никита еще дальше вперед смотрит. Не на день-два, а на месяцы, а то и годы.
– Да ну…
– Это ты, Волчок, чересчур уж хватил, – покачал головой Никита. – На годы вперед мне смотреть ни к чему. Я больше хочу понять, чего мне завтра ждать.
– Завтра дороги жди, – буркнул Добрян.
– Если ночью волки коней не перережут, – добавил Гладила. И сплюнул трижды через левое плечо.
– Типун тебе на язык, – погрозил ему кулаком охранник. – Такое скажешь…
– Дорога – это понятно, – объяснил парень. – А через три дня – Смоленск.
– Если все удачно сложится… – Теперь уже Добрян постучал по дереву.
– А сложится удачно, если мы будем знать, кто в той деревне покуражился. Если будем знать, не идут ли они по нашему следу или, не приведи Господь, засаду устроили. И чего от них ждать можно. Правильно я говорю?
– Да вроде правильно, – развел руками Гладила. – Только как мы обо всем этом узнаем?
– Будем думать, – Никита прикоснулся пальцем ко лбу. – Вот и догадаемся.
– Ладно. Крыть нечем, – согласился охранник. – А что тебя мучает-то?
– Да многое… Почему собак не нашли?
– Так мы особо и не искали. Вдруг они в том же колодце, да только снизу.
– Может быть… А зачем трупы в колодец кидать? Чей это обычай?
– Ну… – замялся Добрян.
– Вот мы тут сидим, – продолжал Никита. – Шестеро русских, татарин и литвин. У какого народа в обычаях тела убитых в колодец сбрасывать?
– Если это наши сделали, – уверенно заявил Улан-мэрген, – не стали бы возиться… Зачем?
– А ты, Волчок, что скажешь?
– Нет, – литвин покачал головой. – Не слышал никогда.
– Все когда-то в первый раз случается, – прищурился Гладила.
– Да зачем? – удивился Вилкас. – Следы заметать? Вот уж незачем… На конь вскочили, и кто их найдет? Если, само собой, это наши были.
– Никто и искать не будет, – неожиданно поддержал его Добрян. – Ну схожу я на княжий двор в Смоленске. Ну, может, меня кто из бояр и выслушает… А дальше что? Дружину князь пошлет? А за то время обидчики сотню верст отмахают. Александр Глебович не хуже меня это понимает.
– А удельные князья могли свои ватаги сюда заслать? – осенило Никиту. – Дорогобужане, там…
– А зачем? – вопросом на вопрос ответил старший охранник. – Глебовича пугать? Так он и испугался, прямо обделался… Или поселян запугивать?
– Тогда лучше бы нескольких человек живыми оставить, – вмешался Гладила. – Не убивают насмерть, когда народ напугать хотят. Руки рубят, глаза выкалывают, но отпускают… Чтоб другие видели и… того… неповадно чтобы…
– Это – месть! – ляпнул ордынец.
– Кому и за что? – вздохнул Добрян.
И тут над лесом пронесся тоскливый волчий вой. Никита готов был поручиться, что выл серый разбойник совсем рядом – не далее чем в сотне шагов. Хотя звуки в тихом зимнем лесу обманчивы. Купцы вздрогнули и как один втянули головы в плечи. Самый старший – сухопарый старик с редкой бороденкой – трижды перекрестился.
Волку ответил второй. Потом еще один.
– Да они же тут кругом… – пробормотал Гладила.
Добрян вскочил на ноги. Лайки, сидевшие тут же, рядом с людьми, опасливо жались к нему и рычали. Рыжая шерсть на загривке Буяна стояла дыбом. Белка мелко дрожала и скалила клыки. Всполошено заржали кони.
– Дров достаточно заготовили? – деловито осведомился охранник.
– Обижаешь… – протянул седой купец. – До утра хватит.
– Вот и жгите! И не вздумайте все заснуть! Ясно? Я пошел к коням…
Когда он вышагнул из освещенного круга, Гладила тихонько проворчал:
– За детишек малых он нас держит, что ли? «Жгите», «не вздумайте заснуть»… Не боись, мы тоже не пальцем деланные.
– Ты на него не серчай, – старик-купец поправил лежащую поперек огня валежину. – Он дерганый такой потому, что за всех нас в ответе. Просто делай, что он говорит.
Потянули на соломинках, кому когда сторожить. Никите выпало под утро. Для человека, привычного вставать до рассвета, никакого затруднения. Парень кивнул и полез под овчины. От костра тянуло жаром и приятно пахло смолистым дымком. Потрескивала хвоя.
Волки не прекращали перекличку.
«Сколько же тут стай в округе бродит? – устало подумал Никита, зевая до хруста в челюстях. Все-таки сегодняшний путь утомил его. – И что они только жрут в лесу? Ну не купеческие же обозы…»
Стоило парню закрыть глаза, проваливаясь в сон, как появился домовой. Дедушко осторожно, пятясь задом, выбрался из лаптя. Огляделся, прислушался. Покачал лохматой головой. Часто перебирая слишком большими для его росточка ступнями, пробежал на привычное место – в изголовье. Прикоснулся пальцами к волосам человека.
– Недоброе я чувствую, Никитша, – слегка сварливо зашептал в ухо старческий голосок. – Ой, недоброе… Месяц красный плывет над лесом… Волчье Солнышко взошло… Красный месяц, кровавый месяц… Много беды будет, чую… Чую вокруг много человеческого, много звериного… Мысли черные плывут. Нужно быть настороже, Никитша. Не забывай оглядываться. Не доверяй каждому встречному-поперечному. Оружье под рукой держи. Друзьям спины прикрывай, да и они твою прикроют, когда нужда приспеет…
«Кого я могу другом звать, на кого положиться? Кто не предаст и спину прикроет?» – хотел спросить Никита, но губы не слушались. Такое частенько случается во сне.
Между тем дедушко продолжал:
– Завтра броню весь день не снимай… Злобу звериную я чую, а хитрость людскую. Ненависть людскую, а ярость волчью. Нелегко тебе придется…
Домовой вскочил, принюхался, нырнул под овчину и завозился там, шумно сопя.
– Чую, чую… – приговаривал он. – Дух людской и не людской, звериный и не звериный… Чую, чую… О! Вот оно…
Выбрался наружу, волоча за собой куклу, найденную Никитой в сожженной деревне. Тряпичная игрушка была и шире, и выше маленького домовика. Так бы, пожалуй, выглядел Никита, если бы вздумал нести бесчувственного Олексу Ратшича. Зрелище смешное и нелепое.
«Дедушко» усадил куклу рядом со щекой Никиты. Обошел вокруг, оглядывая ее, словно рачительный хозяин простоявшую всю зиму телегу. При этом он столь уморительно потирал поясницу, морщил нос, шевелил бровями, что Никита, хоть и спал, не сдержал смешок. Домовой повернулся на звук, сурово нахмурился, погрозил корявым пальцем:
– Ишь ты подишь ты… Смешливый какой! Думаешь, легко все время в лапте сидеть? А?
«Мог бы в Москве оставаться, в тереме княжеском», – хотел ответить парень, но сдержался.
– Кости ломит, ноги затекают… – продолжал домовой. – Не видать ничего. Не слыхать ничего. Сижу за пазухой. А тут жилье роскошное, – он дернул за складки на спине куклы. Расправил их и вдруг неуловимо быстрым движением забрался внутрь. Только голову оставил. – Никитша куклу к седлу приторочит – я все видеть и слышать буду. Следить буду. Подскажу человечку, если вдруг что неладное…
Подмигнул и скрылся, а Никита провалился в глубокий сон без сновидений.
Когда Гладила потряс парня за плечо, он уже не спал. Находился на грани между сном и бодрствованием. Слышал скрип снега под валенками купца, потрескивание поленьев и волчий вой.
– Они что, всю ночь так? – кивнул Никита на лес, вскочив на ноги. Накинул поверх кольчуги, которую в этот раз не снимал на ночь, полушубок, быстро перепоясался ремнем, заткнул за него течи.
И вдруг застыл, заметив, что кукла лежит совсем не там, где он ее оставил с вечера.
«Неужто домовой, и правда, решил в ней путешествовать? Вот выдумщик! Даром что несколько сотен зим прожил!»
– А всю ночь! – озабоченно сказал Гладила.
– Чего? – не понял Никита.
– Волки всю ночь.
– Что волки всю ночь?
– Да выли же! – взмахнул рукой купец. – Ты же сам спрашивал!
– Да? Точно, – кивнул парень. – Спрашивал. Так, говоришь, всю ночь?
– Знаешь что? – рассердился смолянин. – Может, ты и боец хоть куда, и братьев-князей московских доверенный человек, а голову мне морочить не моги! Я спать хочу, а твой черед у костра сторожить. Все! – Он развернулся и, отойдя к своим саням, полез под медвежью полсть.
Никита вздохнул, пожалев, что вот так вот, невольно, обидел хорошего человека. Потом, присев на корточки, поворошил палкой угли костра, подернувшиеся уже несмелым пеплом. Набрал побольше воздуха в грудь. Дунул.
Взлетели искры, заплясали алыми светлячками в морозной ночи и потухли.
Парень передвинул бревнышки, лежащие поперек костра, чтобы огню было чего грызть. Еще подул.
В темноте испуганно всхрапывали лошади. Вполголоса переговаривались родичи Добряна.
Внимательно оглядевшись – а все ли в порядке? – Никита убрал куклу, ставшую новым жильем дедушки, под овчину, еще хранящую тепло его тела.
Чем бы заняться, коль сон все равно прогнал?
Да чем еще может заняться ученик мастера, желающий достичь уровня учителя?
Никита сбросил полушубок, несколько раз присел, взмахнул руками, разминая плечи.
А потом пошел по кругу внутри кольца из саней.
Удар левой ногой, удар правой!
Удары руками поочередно!
Прыжок с разворотом и удар пяткой!
Кувырок, уход в сторону у самой земли. Подсечка!
И снова удар, удар ногой, уход, отбив…
Почувствовав, что разогрелся достаточно, парень выхватил течи, крутанул их в пальцах и пошел дальше уже с оружием.
Он протыкал невидимого противника, ловил его клинок «рогами» трезубцев, полосовал косыми и поперечными ударами, бил круглыми навершиями эфеса.
Так он упражнялся, пока от спины не повалил пар.
«Пожалуй, достаточно, – решил ученик Горазда. – С мечом вечером позанимаюсь».
Он сунул течи за пояс и принялся плавными движениями успокаивать дыхание – не хватает еще остыть и свалиться с горячкой.
Вдох. Выдох.
Стойка Медведя перетекает в стойку Журавля. Журавль сменяется Оленем, а Олень – Обезьяной.
Что собой представляет последний зверь, Никита представлял смутно, зная о нем лишь из рассказов учителя. Вроде бы похож на человека, только маленький, уродливый, мохнатый и с хвостом. Хорошо, что без рогов, а то вышел бы самый настоящий черт, как его богомазы малюют. Но на удивленные расспросы Никиты Горазд пояснял, что в земле Чинь и южнее ее обезьяна – зверь такой же обычный, как в наших лесах заяц. Бывают обезьяны поменьше – они могут раскачиваться на ветках, зацепившись хвостом. Бывают побольше – они бегают по земле, как собаки, сбиваются в огромные стаи и на окраинах городов подбирают отбросы. А далеко-далеко на юге есть обезьяны бесхвостые, но сам Горазд о таких только слышал.
– Здорово у тебя получается, – отвлек парня негромкий голос.
Вилкас? Точно. Он.
Литвин приподнялся на локте и с восхищением смотрел, как Никита повторяет уроки старого бойца.
– Тебе-то что за дело? – От смущения парень ответил довольно грубо. Подхватил со снега полушубок, накинул на плечи. Уселся у костра.
– Да никакого, – пробормотал Вилкас. – Красиво просто. Выучка чувствуется.
Он выкарабкался из-под шкуры, которой укрывался, напялил на голову любимую шапку. Подсел к Никите:
– Я глядел, как брат Жоффрей с мечом управляется, – и половины твоей красоты нет. Будто дрова рубит.
– Ну да! – недоверчиво протянул парень.
– Я смотрел. Он частенько за меч берется, когда думает, что его никто не видит.
– Правильно. Тут сосредоточение нужно.
– Может быть. Я сам не дурак булавой помахать. И против брата Жоффрея выйти не побоюсь. Щит с мечом против щита с булавой. В конном бою с копьем я ему не противник, насадит, как куренка на вертел… А пешими очень даже пободался бы. Но вот против тебя не пошел бы.
– Что так? – прищурился Никита.
– Быстрый ты и гибкий. Ужом вьешься, вербой гнешься. Порхаешь, как мотылек, а жалишь…
– Хватит меня хвалить, а то захвалишь до смерти!
– Э, нет! Тебя перехвалить трудно. Только не пойму – откуда такое умение? Брат Жоффрей против сарацин воевал, в Эпире[102] с разбойниками морскими сражался, в Далмации опять же не тишь да гладь… А ведь он в подметки тебе не годится! А ты молодой… Не, хоть убей, не понимаю я, где ты мог выучиться? Чтобы так драться! Хоть с оружием, хоть без…
– Не видал ты моего учителя, – вздохнул Никита. – Да и не увидишь уже.
– Что так?
– Умер он…
– Прости.
– Да ладно… Вот кто был настоящими мастером, так это учитель.
– Ну, ты тоже – не промах.
– Это тебе так кажется. Был бы дядька Горазд сейчас здесь, он бы нашел за что меня отругать. Мне, понимаешь ли, Волчок, еще учиться и учиться.
Они замолчали. Никита вспоминал учителя, его едкие, но мудрые замечания. О чем думал литвин, осталось неизвестным.
– Не спите? – спросил Добрян, появляясь из темноты.
– Не спим, – отвечал Никита. – Сторожим вроде как.
– То-то и оно, что вроде как, – сварливо пробормотал охранник. – Меня и не заметили.
– Почему не заметили? – пожал плечами Вилкас. – Я слышал, как ты идешь.
– Что ж не окликнул? Вдруг чужой?
– Был бы чужой, схлопотал бы. – Литвин показал тяжелую палицу, которая лежала у него на коленях. – Будь спокоен, мало не показалось бы.
– Да? – недоверчиво прищурился смолянин. И добавил растерянно: – Собаки пропали.
– Как? – удивился Никита. – Они же с тобой были.
– Были… Лошади прямо взбесились – рвались, чалая путы порвала. Пока мы их успокаивали, пока дров в костры подкинули… Глядь, а нет ни Буяна, ни Белки. – Добрян печально вздохнул. Присел на корточки, протянул ладони к огню.
Никите почему-то показалось, что седой суровый мужик сейчас расплачется. Уж очень привязан был старший охранник к своим лайкам.
– Может, того… Пойдем поищем? – несмело предложил литвин.
– Темно.
– Волки их сожрали, – сказал Улан-мэрген, выбираясь из-под овчин и елового лапника.
– Тьфу на тебя, парень! Типун тебе на язык! – вызверился Добрян. – Что ты морозишь?
Никита украдкой показал татарину кулак. Ну чего ты лезешь, когда не просят?
Ордынец пожал плечами – мол, а я что?
– Может, и обойдется, – виновато пробормотал Вилкас. – Поищем. Вдруг спят где-то под санями?
– На рассвете поищем, – поддержал литвина Никита. – Вместе.
– Ладно, поищем, – согласился Добрян. Стремительно поднялся. – Тщательнее сторожите.
Он ушел, а Никита с Вилкасом еще битый час выговаривали Улану, что не стоит лишний раз человеку на мозоль наступать. Любит он собак, как монгол коня своего. Ордынец оправдывался, что смолянин – взрослый, умудренный опытом воин, а не женщина и не мальчишка. Он должен принимать удары судьбы стойко и не срывать досаду на спутниках.
Пока не взошло солнце, они спорили, не забывая поглядывать по сторонам.
С первыми лучами завывания стихли, как будто все волчьи стаи разом ушли отдыхать после трудной, но добросовестно отработанной ночи.
Вилкас принялся кашеварить, а Никита пошел помочь Добряну и прочим охранникам поискать собак. На душе парня скребли кошки. Он уже догадывался, что отыщет.
Так и вышло.
Все, что им удалось обнаружить, – капли крови на взрытом снегу и отпечатки волчьих лап. Огромных – ладонь Никиты с трудом накрыла след.
«Каким же должен быть волчара? С теленка ростом, не меньше…»
Смоляне цокали языками и опасливо поглядывали на ближний лес. Добрян ругался в полный голос, не стесняясь даже проснувшегося брата Жоффрея. Охранник обещал волкам, которые утащили его любимцев, кары одна страшнее другой, не задумываясь, каким образом приведет свой приговор в исполнение.
– И охота попусту орать, – шепнул старший купец на ухо Никите. – Близок локоть, да не укусишь… Думал бы лучше, как обоз теперь оберегать без помощников.
– Лаек жалко, ничего не скажешь, – добавил Гладила. – Только кто нас пожалеет, если следующей ночью волки совсем страх потеряют?
До Смоленска оставалось добираться каких-то три дня. Пропасть по глупости перед самым домом не хотел никто.
Запрягая лошадей, купцы и возницы не шутили, как обычно, не обменивались прибаутками. Ожидание будущей ночи в окружении десятков волчьих стай напрягало всех. Того и гляди прорвет, тогда не только до ссоры и ругани недалеко, но и до мордобития.
Один лишь Вилкас остался верен себе. Едва взгромоздившись в седло, вытащил канклес и запел о девушке, которая посадила лен, а теперь собирается его теребить, потом мять, прясть, ткать полотно и так далее, пока не сделает рубаху своему любимому.
Стая снегирей, взметая искристую пыль, сорвалась с ветвей.
Мышастый под Никитой шарахнулся на обочину, захрипел. Парню стоило немалого труда вернуть его на дорогу.
Де Тиссэ, пробормотав что-то под нос по-франкски, пришпорил коня и галопом проскакал в голову обоза.
Улан-мэрген прижал ладони к ушам, закатывая глаза.
Вилкас, заметив его полный отчаяния взгляд, только подмигнул и растянул губы до ушей.