Никакого чародейства в этом нет, убеждал парня Финн, только опыт и приходящая вместе с ним мудрость. Звери, они не глупее иного человека будут. Те же волки или медведи. Найди к ним подход, и отплатится тебе дружбой и преданностью.
Тут Вилкас вспомнил, что у жмуди, ятвягов и его родного племени литвинов существуют легенды о людях, понимающих язык птиц и зверей. К примеру, парень, заблудившийся в лесу и попавший в логово лешего. Лесовик не сделал гостю ничего дурного потому, что юноша вежливо поздоровался с ним и поговорил о здоровье, об урожае грибов да ягод. Обогрел, накормил, оставил у себя ночевать, а утром подарочек сделал – дал пожевать лесное яблоко. Ох и кислое было то яблочко! Как сводило челюсти у бедняги! Зато, когда проглотил последний кусочек, парнишка услышал, как смеются, обсуждая его сморщенное лицо, белки на соседней сосне, как болтают синицы, ворчит спросонья барсук. Так и жил он с тех пор, понимая звериную и птичью речь…
Финн рассмеялся и сказал, лешие не обладают такой властью – наделять людей пониманием языка зверей и птиц. Тут уж так – или родиться с этим нужно, или никакая сила не поможет. Ну разве что Господь… Так ему, обычно, нет дела до людских желаний и чаяний, очень редко он снисходит до исполнения желаний.
– А есть люди, – продолжал старик, – наделенные способностью не только разговаривать с тварями лесными, но и оборачиваться в них…
– Это как? – не понял литвин.
– Оборачиваться – значит на время надевать звериную шкуру.
– Превращаться, что ли?
– Можно и так назвать, хотя это неправильно. Превращается в зверя колдун, совершая ритуалы, читая заклинания и принося жертвы. А оборотень просто оборачивается.
– Оборотень? – насторожился Вилкас. – Vilkolakis? – Как обычно, разволновавшись, он перешел на родную речь.
– Тебе ли удивляться? – усмехнулся Финн. – У вас, в Литве да Жмуди, этого добра навалом. Есть там и у меня добрый друг… Про князя Будрыса слыхал?
– Не-а… – мотнул головой парень. – Не слыхал.
– Что, правда? – искренне удивился старик. – Хотя чего уж там… Нелюдимым он завсегда был. Сидит в своем замке, как медведь в берлоге. Да медведь он и есть. Самый что ни на есть медведь.
– Медведь?
– Ага. Косолапый. Причем старинного рода… Ну да не о нем речь.
– А о ком? Или о чем?
– Об оборотнях, юноша, об оборотнях.
– И что ты хочешь мне о них рассказать? – поежился литвин. У него появились нехорошие предчувствия. Очень нехорошие. Да еще взгляды волчьи – янтарные, пристальные, немигающие – добавляли опаски. Невольно закрадывалась мысль: полно, да звери ли это?
– Не бойся, юноша, не бойся. Если бы мои друзья хотели тобой полакомиться…
– А я не боюсь! – перебил Вилкас.
– А вот врать мне не надо! Я же вижу. Конечно, ты не трус. Но здоровая опаска любому человеку присуща, если он, само собой, не полный дурак. Так что стыдиться не надо.
Парень смутился. Крыть нечем. Против такого довода трудно возразить. Он сумел только пробормотать:
– А я и не стыжусь…
– Вот и правильно, – согласился старик. – Не нужно стыдиться и не нужно бояться. Тем паче истинные оборотни никогда не злоумышляют против человека.
– Ну да?!
– Могу поклясться чем угодно. На твой выбор.
– Да не надо…
– Значит, ты мне веришь?
– Ну…
– Я тебя понимаю, юноша, понимаю. Если всю жизнь думал, что вода мокрая, а тебе вдруг является незнакомец и начинает рассказывать, что она сухая и колючая, трудно поверить. Правда?
– Трудно.
– А если подумать?
– О чем?
– О воде.
– А что о ней думать? Мокрая она. Это уж самая истинная истина и правдивая правда. К бабке не ходи.
– Да? – хитро прищурился Финн.
– Да.
– Протяни руку.
– Зачем?
– Не бойся, не откушу.
– Да я и не боюсь.
– Так протягивай!
– На!
Вилкас вытянул руку вперед.
– Не так. Ладонью вверх.
– Вот так сойдет?
– Сгодится.
Старик ловко зачерпнул полную горсть снега и высыпал его парню на ладонь.
– Сожми кулак.
Литвин тряхнул головой. Сморщился – все-таки шишка от удара дубиной давала еще себя знать. Отер руку о штанину.
– Я понял. Снег – это тоже вода. Он холодный, сухой и колючий. Особенно в мороз. Но снег тает и становится водой…
– А потом вода замерзает и становится снегом.
– Значит, правда и в том, и в другом?
– Истинно так, юноша, истинно так. А если сказать точнее, правда может быть разная. Кому какая больше нравится.
– Как это? – удивился Вилкас. – Разве может быть не одна правда?
– Может, юноша, может.
– Не верю…
– Не веришь? Ну хорошо. Представь: волк гонится за оленем.
– Ну…
– Не «нукай»… Лучше думай. Волку хочется жить. Значит, он должен догнать оленя и загрызть его. Так?
– Выходит, так, – пожал плечами парень.
– Но оленю тоже хочется жить. Поэтому он приложит все силы, чтобы от волка убежать. А если получится, и на рога поддеть. Прав олень?
– Прав, конечно.
– А волк?
– Волк?
– Да, волк. Ты не переспрашивай, ты себя на его месте представь.
Вилкас представил. Это было нетрудно, поскольку живот сводило от голода. Он сейчас, пожалуй, и сам за оленем погнался бы.
– Получается, что прав…
– То-то и оно. Вот и выходит, юноша, что правд бывает несколько. Иногда две, иногда больше. Одна бывает только истина.
– А в чем же истина?
– А истина в том, что каждому жить хочется. И волку, и оленю. И с нею не поспоришь. Верно, юноша?
– Верно, – кивнул парень. Что тут возразить? Жить хочется всем.
– Вот и получается, что я прав.
– Тогда, значит, может быть две правды: твоя и моя?
– Может. Конечно, может. Потому что я прожил очень много, а ты – только начинаешь. Ты видишь скорлупу ореха, а я – ядрышко. Не обиделся?
– Чего уж там обижаться… – Вилкас почесал затылок. – На правду не обижаются.
– Обижаются, юноша, еще как обижаются. Особенно если она отличается от твоей. Так обижаются, что за оружие берутся. Про крестовые походы слыхал?
Литвин кивнул.
– То-то же… Там тоже франки с сарацинами не могли определить, чья правда лучше.
– А чья лучше? – наивно округлил глаза Вилкас. Иногда, чтобы получить откровенные ответы, проще дурачком прикинуться, чем умные вопросы задавать.
– А ничья! – неожиданно развел руками Финн. – Вижу, ничегошеньки из моих слов ты не понял. Не за правду надо друг с дружкой драться, а вместе истину искать. Это тяжелее, само собой. Приходится думать, размышлять, а иногда и другого человека выслушать. Куда как проще слышать только себя и соратников. Меч в руку, ногу в стремя, шпоры дал и вперед! Ну да ладно… Отвлеклись мы тут с тобой. Я же не о том рассказать хотел.
Парень пожал плечами. Говори, мол, я слушаю.
И Финн продолжил прерванное объяснение.
Оказывается, в мире существовали так называемые истинные оборотни. Они жили испокон веков. У любого народа, живущего или некогда жившего на земле, есть свои легенды об оборотнях. У иудеев и вавилонян, у греков и латинян, у франков и германцев… Викинги, волки северных морей, рассказывают о воинах, способных надевать звериную шкуру. И в русских сказах тоже. Вспомнить хотя бы Вольгу Всеславьевича.
А уж о литвинах и поляках и говорить нечего.
Ну, положим, это парень и сам знал. Как помнил и то, что не всегда в сказках, которые он слышал в детстве, вилколакосы и вилктаки были злыми чудовищами. Чаще они помогали витязям победить злых колдунов или обвести вокруг пальца глупого и жадного правителя. А это потому, сказал Финн, что речь там шла об истинных оборотнях. Они дружелюбны. Пользуются своими способностями только для добрых дел или просто для развлечения. Их мало, и все они знают друг друга. Давным-давно сговорились не причинять вреда людям. Старшие учат молодых, разыскивая их для этой цели по всему свету. Тут важно успеть, пока звериное начало не взяло верх над человеческим.
– Зачем? – удивился Вилкас. – Зачем вам это надо?
– Мало нас, – вздохнул старик, и литвин воспринял как должное это коротенькое «нас». – А людей много. Важно не озлобить их, не настроить против себя. Иначе люди уничтожат нас. И это будет их правда, юноша. Самая правдивая правда. Потому мы придерживаемся своей. Если кто-то из оборотней нарушает закон нашего общества – режет скот, нападает на людей, убивает их или хотя бы просто пугает, – мы разбираемся с ним по-свойски. И уж поверь мне на слово – не поздоровится отщепенцу. Ой как не поздоровится.
– Странно мне как-то…
– А что ж я тут поделаю, юноша, что?
– Если вы такие добрые… белые и пушистые… почему же тогда люди видят в вас порождение Сатаны? Ответь мне, почтенный Финн.
– А вот из-за того отребья, что иной раз рождается в нашем племени, и видят, – горько вздохнул старик. – Ты молод, но уже не ребенок. Должен понимать, что десяток добрых поступков не перевесят в молве человеческой одного злого. Ублюдка, который повадился убивать одиноких прохожих, будут помнить сто лет и передавать из уст в уста предание о кровожадном оборотне. А поступок котолака Бен Иегуды, который в год засухи потратил все свое состояние на хлеб для горожан его родного городка… Ты уж прости меня, юноша, не буду говорить какого… Или смерть рыцаря фон Гоффа, вступившего в схватку с целым семейством диких оборотней. Сколько жизней они спасли?
– Если вы такие добрые… белые и пушистые… почему же тогда люди видят в вас порождение Сатаны? Ответь мне, почтенный Финн.
– А вот из-за того отребья, что иной раз рождается в нашем племени, и видят, – горько вздохнул старик. – Ты молод, но уже не ребенок. Должен понимать, что десяток добрых поступков не перевесят в молве человеческой одного злого. Ублюдка, который повадился убивать одиноких прохожих, будут помнить сто лет и передавать из уст в уста предание о кровожадном оборотне. А поступок котолака Бен Иегуды, который в год засухи потратил все свое состояние на хлеб для горожан его родного городка… Ты уж прости меня, юноша, не буду говорить какого… Или смерть рыцаря фон Гоффа, вступившего в схватку с целым семейством диких оборотней. Сколько жизней они спасли?
– Погоди, знахарь! – довольно невежливо перебил Финна парень. – Что за дикие оборотни?
– Ну я же говорил тебе… – с усталостью в голосе ответил старик. – Они наделены от рождения нашими способностями, но не приняли наш закон. По тщеславию или глупости, от природной злости или обидевшись на людей. Да мало ли? А, кроме того, есть еще болезни, поражающие простых людей. Зараза, вроде чумы или проказы. Цепляется к любому – неважно: холоп или король. От нее люди хуже зверей становятся…
– Это что же за зараза такая? Нет, я понимаю, дурной водицы попил – кишки в узел завязались. А это?
– А не случалось тебе слышать, юноша, как людей бешеные собаки кусают?
– Почему не случалось? Случалось… И видеть доводилось, – Вилкас передернулся от неприятных воспоминаний.
– Что с людьми после укуса делается?
– С ума сходят, злые становятся, могут кусаться… Опять же, воды боятся – пить не хотят, сколько ни суй кружку в руки. Судороги. Задыхаются. Да и помирают через седмицу, если не раньше.
– Молодец, юноша, молодец. Правильно помнишь. Поди из знакомцев кто-то помер?
– Отец, – буркнул парень. – Мне тогда десяти годков не сравнялось…
– Вот оно как… – протянул старик. – Не понаслышке, значит… Ну, от той заразы, про которую я толкую, так быстро не помирают. Несколько лет протянуть могут. Едят и пьют за милую душу. Зато солнце им ненавистно. От него они или звереют окончательно, или, когда совсем невмоготу, прячутся. По всему телу шерсть расти начинает. Их-то обычно оборотнями и считают: германцы вервольфами зовут, на Руси – волколаками, у вас название для них – вилколакис или вилкатас.
– Ты хочешь сказать… – До парня начало постепенно «доходить». – Вот эти, что на дороге на нас напали…
– Точно, юноша, угадал. Больные они. Все как есть больные. И жалко их…
– Ничего себе! Да что их жалеть? Сколько наших положили! – Вилкас невольно прикоснулся к огромной шишке на затылке. – Да если бы не моя шапка…
– Молодой ты, горячий, – прервал его Финн. – Мне и ваших жалко. И этих несчастных тоже. Какая их вина? Того, кто, как ты говоришь, дурной водицы попил, хоть выругать можно: не будь дураком, выбирай родник с ключевой водой, а коль довелось по болоту идти, так в котелке вскипяти. А их в чем обвинишь? В том, что, первые признаки хвори распознав, вниз головой с обрыва не сиганули? Так это не всякому сильному духом под силу. А когда зараза в кровь и плоть въелась, они уже себе не хозяева. Это сильнее…
– Ну да…
– Не побывавши в их шкуре, мы судить не можем. Права не имеем.
– Так, может, их жалеть надо, в ножки кланяться, голову подставить – нате, дорогие, бейте дубинами…
– Подставлять голову, конечно, не надо. Лечить их надобно, юноша, лечить.
– Ты прости меня, почтенный Финн. Я по молодости могу и глупость ляпнуть. Но мне знать хочется. Тебе-то что за дело до них? Без тебя с ними не разберутся?
– Перебить их без меня, конечно, перебьют. Травить будут, жечь целыми деревнями. А вот лечить не догадаются. А дело мне до них вот какое… Пока хворых, озверевших и обезумевших будут оборотнями считать, нам, истинным оборотням, житья не будет от людской молвы и страха. Так что интерес мне прямой. Найду снадобье, одним махом двух зайцев убью – и людям проще жить станет, и нам. Честно я тебе ответил, юноша?
– Да уж… Честно.
– Веришь мне?
– Верю.
– А поможешь?
– Да как же я тебе помогу, почтенный Финн?
– Уж чем-нибудь да поможешь. Хоть бы тем, что друга своего разыщешь… Того, чья кукла у тебя за пазухой.
– А откуда ты знаешь, что у меня друг есть? – насторожился литвин. – И что кукла эта не моя, а его? Вдруг это моя кукла? Ну нравится мне куклу за пазухой возить! Что тут поделаешь?
– Нравится куклу за пазухой возить? – нахмурился старик. Помолчал, беззвучно шевеля губами. Будто бы вел беседу сам с собой. – Все-таки не веришь ты мне, юноша, не веришь. Ладно! Чтобы никаких тайн между нами не было, слушай. Внимательно слушай. Я много лет землю топчу. Сколько именно, и говорить не буду, чтобы не пугать тебя лишний раз. Ты меня просто выслушай, хорошо?
Вилкас кивнул, хоть и скривился.
Что-то ему не нравилось. Трудно сказать, что именно. Вроде бы опасности нет, а ощущения подозрительные. Будто бы ты окунек, примеривающийся червяка заглотнуть, а червяк-то на крючке… Вот и думай – от чистого сердца с тобой беседы ведут или нет?
– Когда ты назвал меня знахарем, я не возражал. Знахарь – это не колдун. Наименование знахарь от слова «знать» происходит. Так же, как и ведун от «ведать» корень имеет. За свою жизнь я немало узнал, многому научился. Умею немножко ворожить. Совсем чуть-чуть. Ваши вейдадоты куда как больше меня знают и умеют. Но слегка в будущее заглядывать я научился. Не для себя одного стараюсь. Для всех своих собратьев. Предупреждаю по мере сил. Как в народе говорят: знал бы, где упадешь, соломы натрусил бы. Так, юноша?
– Может, и так…
– А ты бы, скажешь, не хотел хоть чуть-чуть будущее провидеть?
– Хотел бы. Чего врать? Только странно мне это все. Как можно в будущее заглядывать? Точно ты колдун.
– Не колдун, а знахарь. Есть у меня котелок особый. С виду простенький, но с хитростью. Когда-то, давным-давно, мне его один ворлок подарил. Русский паренек. Но дружбу с викингами-урманами водил. Он из Англии плыл искать страну Свальбард[127] искать. С ним мой старинный приятель – сакс Вульфер.
– Тоже оборотень?
– Оборотень. Скрывать не стану. Так вот, о котелке. Они его отняли в Нортимбраланде[128] у одной чародейки. Ну и мне на память оставили. Чтобы им пользоваться, много ума не надо. Знай, травы сушеные в воду кипящую подкидывай. Главное, не забыть, что за чем сыпать надо.
– А говорил, что не колдуешь!
– А я и не колдую. Ты корабль построить можешь? Ну хотя бы ладью-насад?
– Нет… – Вилкас так замахал головой, что затылок отозвался острой болью. Парень едва не застонал, но сдержался, закусив губу.
– А плыть на нем по морю?
– Плыть-то смогу, а вот с парусом управляться – вряд ли.
– Верю. Но, думаю, если бы знающий человек показал тебе, что да как, ты при попутном ветре до места добрался бы. Так, юноша?
– Может, и добрался бы…
– Точно добрался бы. Ты – парень смышленый. А почему же я с котелком не управлюсь? Он попроще паруса будет, как ни крути. А травы собирать я и без того умел. Горлянка, пусторосль, семисильник, щитовник… Опять же – мухомор, хоть он и не трава, а гриб. Трипутник, горицвет, чернобыльник, росица, волчья ягода. Хотя это тоже не трава…
– Как бабка-ворожка, – усмехнулся литвин. – Была у нас одна…
– Во! Видишь! Ты же ворожку не держишь за чародейку?
– Нет.
– И я тоже не колдун. Воды в костер набрал. Щепы осиновой да березовой нащепил. Вскипятил и снадобья побросал. А уж дальше дело в котле. Он мне все и показал.
– Что показал?
– Картинку показал. Как во Смоленском княжестве смерды будут на проезжих купцов нападать. Да не наживы ради, а просто озверемши. Этого я оставить никак не мог. Людей лечить надобно…
– А как?
– Верные вопросы задаешь, юноша, верные. Вот и про это же подумал. Стал еще ворожить помаленьку. Тогда мне котелок показал, как из франкской земли на Русь обоз идет. Четыре подводы да в сопровождении человек эдак две дюжины. Не слышал о таком?
– Нет! – твердо ответил Вилкас, глядя Финну прямо в глаза.
– Ну, это не беда, юноша, не беда.
– Вот в том обозе едет средство от любой хвори.
– Да ну? Быть не может!
– Почему?
– Не бывает средства, чтоб от любой хвори помогало.
– Бывает, юноша, бывает. Панацея[129] называется. Сарацины его аль-иксир зовут. Латиняне – красным львом. Кто-то считает, что это – жидкое золото. Кто-то – сбор из дюжины дюжин разных трав и корней.
– И что, его так запросто везут в телеге? – продолжал сомневаться парень.
– Не его, я думаю. Скорее всего везут книгу или свиток, где написано, как его приготовить.
– Ну, может, и везут… А толку с того?
– Правильно рассуждаешь, юноша, правильно. Я тоже так рассуждал. Поворожил еще маленько. Котел показал мне парня. Я увидел, как он встречается и беседует с одним из франков, что обоз сопровождают. У того парня была примета: два ножа, сделанные вроде трезубцев, и кукла тряпичная.