Финны минировали покинутые беженцами деревни, дороги, леса, озера. Миноискателей у Красной армии не было, на минах подрывались сотни, если не тысячи красноармейцев. И вот в начале января два ленинградских инженера за сутки сконструировали опытный образец миноискателя, наладили производство.
«Слава богу, остались у нас еще люди с мозгами и руками, – думал Илья, следя за субтитрами, – и появилась надежда, что Хозяин, наконец, снимет Ворошилова с должности наркома обороны, назначит Тимошенко. Он по сравнению с Климом гений военной науки».
Илья продолжал механически переводить:
– Бомбы, которые сбрасывают советские самолеты на наши города, Молотов называет корзинами с хлебом для голодающих финских батраков. Мы называем бомбардировки корзинами Молотова. Фирма «Алко» наладила производство ответного угощения, специального коктейля для Молотова.
Бутылка, залитая чем-то темным и густым, с эмблемой «Алко» на крышке. Солдат на лыжах, весь в белом, швырнул бутылку в танк. Танк вспыхнул. Диктор объяснил:
– Зажигательная смесь из бензина, фосфора и смолы действует не хуже снарядов.
Женщины в военной и санитарной форме готовили еду, бинтовали раненых, вязали свитера, разбирали автоматы, стреляли из снайперских винтовок.
– Сто тысяч лотт, храбрых женщин-добровольцев, встали плечом к плечу с мужчинами на защиту родины от большевистских захватчиков.
Финские солдаты, одетые тепло и удобно, в белых маскхалатах скользили на лыжах. Красноармейцы в куцых шинельках шли, шатаясь, едва переставляя ноги, поднимали трясущиеся руки, сдавались в плен. Пленные сидели в бараке, между рядами нар, за длинным столом, ели из железных мисок.
– Голодные обмороженные красноармейцы не способны держать оружие, они вызывают жалость, – объяснял диктор.
«Зачем оператор так крупно берет лица? – подумал Илья. – Пленку могут отправить в спецотдел, там по лицам выяснят фамилии. Каждый, кто ест за этим столом, обречен, а вместе с ним – семья, родители, жены, дети».
Под залихватский мотивчик замелькали фотографии Молотова в разных ракурсах. Из первого ряда послышались тихие смешки, Ворошилов, проснувшись, громко мяукнул:
– О! Вяча!
Вячу на экране сменил круглолицый куплетист в шапке-финке на фоне снежного леса. Он весело запел песенку о русском Иване, которого комиссары гонят в плен или в могилу. В припеве повторялось: «Нет, Молото`в, нет Молотто`в, не будет по-твоему. Ты захотел пообедать в Хельсинки, врешь, не выйдет. Обломаешь зубы. Захотел дачу на Карельском перешейке? Не надейся, не получишь!»
Илья переводил текст песенки с очевидным удовольствием. Развеселились все, кроме Молото`ва. Краем глаза Илья заметил улыбку Большакова, уловил сдержанный смешок Кагановича, хихиканье Клима. Хозяин тыкал Вячу кулаком в плечо, посмеивался и даже немного подпел куплетисту: «Нет, Молото2в, нет, Молотто2в». Очень уж веселый и приятный был мотив.
Песенка кончилась, зазвучала печальная музыка, на экране возникли трупы красноармейцев. Ледяные фигуры, застывшие в разных позах, на ходу, на бегу, с поднятой гранатой или скорчившись, обхватив плечи руками в последней попытке согреться. Камера скользила по растопыренным голым рукам, по лицам с открытыми ртами. Закадрового текста не было, только музыка.
Илья облизнул пересохшие губы.
«Он соображает хоть что-нибудь или нет? Какие туманы клубятся внутри этой узкой черепушки? Понятно, на человеческие жизни плевать ему. Но ведь это его армия. Разгромил ее в тридцать седьмом, без всякой войны. Мало? Зачем попер на финнов? Они соглашались на все его требования, кроме самых наглых, для них невозможных, хотели сохранить свою независимость и нападать не собирались. Они не идиоты, Маннергейм не Гитлер».
На экране финны хоронили мертвых, не только своих. Для красноармейцев рыли братские могилы, отмечали их деревянными крестами, краской писали цифры – количество захороненных.
Возле свежих могил финских солдат стоял маршал Маннергейм, высокий прямой старик.
– Мы сражаемся за свой дом, за свою веру, за свою страну, – прочитал Илья и подумал: «Шведский барон Маннергейм воевал в Первую мировую в русской армии в чине генерал-лейтенанта. Вырос и учился в России. Финны могли бы стать союзниками, когда нападет Гитлер. А теперь уж точно враги. Такое соседство – западня для Ленинграда, настоящая, а не мифическая западня».
Фильм закончился, зажегся свет, Илья понял, что на сегодня это все. Никаких «Чапаевых» и «Веселых ребят».
Хозяин налил себе воды, потянулся, зевнул со стоном. Илья осторожно, стараясь не скрипнуть креслом, поднялся, на цыпочках направился к двери и услышал ленивый сонный баритон:
– Товарищ Крылов!
Он мигом вернулся, подошел к столу, встал не прямо перед Хозяином, а чуть сбоку.
– Да, товарищ Сталин.
– Вы хорошо переводили с финского, – произнес Хозяин, сосредоточенно разглядывая заусенец на мизинце, – где вы учили этот язык?
– Товарищ Сталин, я не знаю финского.
Стало тихо. Илья заметил мрачное торжество в глазах Молотова. Ворошилов моргал и кривил рот в ухмылке. Каганович отвернулся. Во втором ряду белело круглое лицо Большакова. Позади его кресла, вцепившись в спинку, застыл Поскребышев, смотрел на Илью выпученными глазами.
– Не знаете? – Хозяин попытался содрать заусенец, подцепив ногтями, сморщился, тихо выругался.
– Коба, не надо, лучше щипчиками, – зашептал Молотов и тронул пальцы Хозяина.
– Отвяжись. – Хозяин оттолкнул его руку и уставился на Илью. – Как же вы переводили?
– По английским субтитрам, товарищ Сталин, – ответил Илья, с привычной преданностью глядя в глаза Хозяину.
Поскребышев отцепился от спинки кресла, перестал таращиться, расслабился и даже слегка улыбнулся. Большаков едва заметно покачал головой.
– По субтитрам, – задумчиво повторил Хозяин и опять занялся заусенцем. – А что, если англичане переврали текст? – спросил он, разглядывая свой мизинец.
– Точно, переврали, – мелко закивал Клим, – англичанам верить нельзя, я тебе всегда говорил, Коба, суки они, хотят нас с Гитлером поссорить.
– Заткнись, – лениво огрызнулся Хозяин и опять поднял глаза на Илью. – Что же получается, товарищ Крылов? Вы нам тут вместо настоящего перевода читали английскую фальшивку?
Илья не отрываясь смотрел в глаза Хозяину, отвести взгляд сейчас было опасней, чем ответить неправильно. Он позволил себе только моргнуть пару раз и, не задумываясь, ответил:
– Товарищ Сталин, так в этом кино все фальшивка, с субтитрами или без субтитров, финская пропаганда, от первого до последнего кадра.
Хозяин не сводил с него глаз, принялся крутить кончик уса, и невозможно было понять, доволен ли он ответом. Но чутье подсказывало Илье, что ответ удачный, единственный из всех возможных.
Сквозь звон в ушах он услышал:
– Ну, и на кого рассчитана эта пропаганда, как думаете, товарищ Крылов?
– Думаю, на англичан и американцев, товарищ Сталин. – Илья нахмурился и добавил чуть тише, как бы размышляя вслух: – Финны ждут высадки англо-французского десанта, больше им надеяться не на что.
Желтые глаза блеснули, пальцы продолжали нежно покручивать кончик уса.
– Как считаете, товарищ Крылов, отправят англо-французы свой десант на помощь финнам?
– Могут, товарищ Сталин, – выпалил Илья.
Высадка десанта означала бы вступление СССР в войну с Англией и Францией. Хозяин, конечно, боялся такого поворота событий, и оставалась надежда, что этот страх заставит его поскорее закончить Финскую войну.
– Ни черта они не могут. – Сталин вяло покачал головой и показал в улыбке редкие прокуренные зубы. – Кишка тонка. Норвегия и Швеция никакого десанта через свои территории не пропустят.
– Товарищ Сталин, они пропускают через свои территории отряды добровольцев, продовольствие, военную технику. Англичане готовятся бомбить Баку с турецких авиабаз, – медленно, очень спокойно произнес Илья, глубоко вздохнул и добавил: – Итальянские военные самолеты летят в Финляндию с посадкой и дозаправкой в Германии.
В голове неслось: «Я сошел с ума. Одно дело – письменные сводки, там я смягчаю, и совсем другое – вываливать смертельную крамолу устно, в неразбавленном виде».
– Откуда у вас такая информация, товарищ Крылов?
Илья ждал этого вопроса и с готовностью ответил:
– О намерениях англичан бомбить Баку открыто сообщает европейская пресса. Возможно, это только угроза, но вполне осуществимая. Ни Норвегия, ни Швеция помешать не смогут. А итальянские самолеты – факт. На финских аэродромах уже больше ста истребителей и бомбардировщиков фирмы «Фиат». Без посадки и дозаправки в Германии они бы до Финляндии никак не долетели.
Хозяин не отрываясь глядел на Илью снизу вверх. Пальцы оставили в покое кончик уса, вытащили из коробки папиросу.
«Слышит, – изумился Илья, вглядываясь в темное рябое лицо, – в глазах что-то похожее на движение мысли».
Молотов услужливо чиркнул спичкой. Хозяин закурил и бросил мрачно, уже не глядя:
– Идите, товарищ Крылов.
* * *
Жители и гости Хельсинки привыкли к бомбежкам. Во время завтрака завыла сирена. В отеле «Кемп», набитом иностранными журналистами, считалось дурным тоном вскакивать из-за стола и бежать в бомбоубежище. Гости спокойно ели, официанты-финны разносили блюда.
Когда раздался первый взрыв, Ося поперхнулся куском хлеба, глотнул воды и продолжил завтракать. Он насчитал тридцать два взрыва, а позже узнал, что всего за утренний налет упало полторы тысячи бомб.
Отельная обслуга состояла из стариков. Молодые воевали. В самом начале войны под бомбами погибло много детей. Репортеры из Америки и Европы, побывавшие в Финляндии в декабре тридцать девятого, цитировали в своих репортажах детские некрологи, печатавшиеся в финских газетах. К 1 января сорокового всех детей эвакуировали в Швецию. Подростки, начиная с четырнадцати, уезжать отказывались.
Мальчики и девочки дежурили на вышках, наблюдая за вражескими самолетами, несли караульную службу, работали санитарами, прачками, поварами, судомойками, шили маскхалаты, вязали для солдат свитера, перчатки, шлемы. Они готовы были не спать сутками, мерзнуть, умирать – только не сдаваться. Они быстро овладевали оружием и рвались в бой.
Финны сражались жестоко, но к пленным были великодушны. Одевали, лечили, кормили, держали в тепле.
Уцелевшие афишные тумбы и стены домов пестрели карикатурами на Молотова. Он стал символом этой войны, но не великим и грозным, а нелепым и жалким. Его не проклинали. Над ним потешались, его имя всегда произносилось с презрительной усмешкой.
Ося бродил со своей «Аймо» по искалеченным улицам, снимал разрушенные дома, заколоченные витрины, мешки с песком, мальчика на велосипеде. Ему было не больше пятнадцати. Приподнявшись над седлом, он упруго крутил педали и что-то насвистывал. Колеса скакали по разбитому заснеженному булыжнику, за плечами прыгала винтовка.
Команда пожарных разбирала обгоревшие развалины, рядом стояла санитарная машина, раненых грузили на носилки. Две девушки в военной форме из женской организации «Лотта-Свярд», болтая и хихикая, волокли пулемет на детских санках.
И вдруг что-то белое мелькнуло прямо перед объективом.
– Привет, Джованни!
Кейт Баррон в серебристой норковой шубке, в белых пушистых варежках, с подкрашенными губами и ресницами, выглядела как инопланетный пришелец.
– Только что взяла интервью у молоденькой лотты, повезло, девочка отлично говорит по-английски. Училась в Колумбийском университете, как только узнала, что началась война, сразу вернулась на родину, к родителям, к жениху. Удивительно мужественный народ, восхищаюсь финнами.
– Кейт, а как же любовь к товарищу Сталину? – поинтересовался Ося.
– Бросьте, – она махнула рукой, – какая любовь? О чем вы? Мало того, что он патологически жесток, он, оказывается, еще и глуп. Политик обязан соотносить свои аппетиты со своими возможностями. Что у него за армия? Да они вообще не умеют воевать. Что он получит в итоге? Ну, оттяпает кусок финской территории, а дальше?
– Дальше Швеция, – пробормотал Ося, не отнимая камеры от лица.
– Вот именно, Швеция, – с жаром подхватила Кейт, – шведская железная руда нужна Гитлеру как воздух, поэтому он тут главное заинтересованное лицо, а Сталин пляшет под его дудку.
– Простите, не понял.
– Да это же очень просто. Главное требование русских – полуостров Ханко. Советская военная база на Ханко обеспечит Гитлеру свободную перевозку шведской руды по Балтике в условиях британской блокады.
Ося тихо присвистнул и покачал головой.
– Кейт, вы же говорили, что это временный союз.
– Разумеется, временный, только, судя по всему, Сталин об этом не догадывается. Ради Гитлера он готов оказаться в международной изоляции, потерять остатки престижа, опозориться на весь мир.
– Подождите, но вы же сами только что сказали про его аппетиты. Очень хорошо сказали. Политик обязан соотносить свои аппетиты со своими возможностями. Наверное, он все-таки пытается захватить чужие территории не только ради Гитлера, но и для себя?
– Скорее всего, именно так он и думает, но действует точно по плану Гитлера.
– Да-а, милая Кейт, – тихо протянул Ося, – я вижу, вы коренным образом поменяли свои прежние убеждения.
– Убеждения? Вы смеетесь? Конечно, в юности, в университете, я, как все, увлекалась левыми идеями, ну, вроде ветрянки. Обязательно надо переболеть, чтобы иметь надежный иммунитет.
– Значит, в сентябре, в Брест-Литовске, ваша ветрянка все еще продолжалась. – Ося отвернулся, направил камеру на пустырь перед разрушенным домом.
Снег был густо утыкан артиллерийскими снарядами. Это напоминало кадры голливудского фантастического фильма. Космические чудовища усеяли землю своими гигантскими железными яйцами, из которых скоро вылупятся кровожадные детеныши и уничтожат все живое.
– У вас типично тоталитарное мышление, – продолжала Кейт, – фашистская пропаганда отучила вас видеть нюансы и принимать парадоксы. Левые и красные – вовсе не одно и то же.
Ося не собирался возражать, но у него вырвалось:
– А левые и черные?
– Ой, ладно, перестаньте, после того, как вы травили газами несчастных безоружных абиссинцев, вам ли рассуждать о расизме?
– Я и не рассуждаю, – Ося пожал плечами, убрал камеру в сумку. – Прошу прощения, мне пора.
Он быстро пошел по разбитой улице в сторону гостиницы. Но не успел пройти нескольких шагов, как услышал за спиной сдавленный крик:
– О, дерьмо!
«Лихая барышня, – подумал Ося, – однако даже для нее это чересчур уж грубо».
– Джованни, стойте!
Он обернулся. Кейт сидела посреди улицы. Он поспешил к ней. Конечно, грохнулась на своих каблуках, споткнулась о вывернутый булыжник.
– Ну что, ноги целы? Идти можете? – он помог ей подняться.
– Спасибо, ерунда, косточку на лодыжке ушибла, – она сморщилась.
– У вас нет другой обуви? – спросил Ося, покосившись на элегантные светло-серые замшевые сапожки с лаковыми круглыми носами. – На таких каблуках хорошо гулять по Бродвею.
– М-м, – она помотала головой, – принципиально никогда нигде не ношу обувь без каблуков, на плоской подошве чувствую себя уткой.
– Тогда вам лучше сидеть в гостинице.
– Глупости! Я тут уже в третий раз, и ничего, как видите, ноги целы. – Кейт опиралась на его руку и прихрамывала. – Между прочим, сегодня утром, вот на этих каблуках, я поднялась на верхнюю площадку лыжного трамплина, высота двести футов, лестница качается, скрипит, ветер ледяной прямо рвет на части.
– И зачем вас туда понесло?
– Там наблюдательный пункт, моя лотта как раз дежурила. Они меняются каждые два часа. Неделю назад ее подруга погибла на посту. Когда начался налет, девочка так закоченела, что не успела быстро спуститься и попала под обстрел русских истребителей.
У отеля стоял армейский «Виллис». Ося договорился в пресс-центре министерства обороны о поездке к линии фронта. В кабине никого не было, водитель и сопровождающий офицер-переводчик пили кофе в баре. Кейт поздоровалась с офицером за руку, назвала по имени:
– Привет, Ристо, как дела?
Ося поразился ее нюху, никто не успел слова сказать, а она уже просекла ситуацию и заявила:
– Надеюсь, для меня найдется место.
– Простите, мисс Баррон, об этом не может быть речи, – сухо ответил офицер.
– Плохая идея, Кейт, вы только что ушибли ногу, – добавил Ося.
– Разве мы пойдем пешком? – Она открыла сумочку и протянула офицеру какую-то бумагу.
Ося заглянул через ее плечо, узнал личный гербовый бланк Маннергейма. Текст был напечатан по-фински, но содержание он понял без перевода. Такая бумага – мечта любого иностранного журналиста. Рекомендательное письмо от пресс-секретаря Маннергейма с просьбой оказывать всяческое содействие. Знак высшего доверия и пропуск куда угодно на территории Финляндии. Скорее всего, Кейт Баррон раздобыла эту волшебную палочку через американского военного атташе. Ничего удивительного. Дочь близкой подруги Элеоноры Рузвельт и любовница Хемингуэя имела огромные связи и пробивные способности океанского ледокола.
Офицер быстро пробежал глазами бумагу и вернул Кейт.
– Ладно, собирайтесь, но учтите, у вас ровно десять минут.
«Пока она доковыляет до своего номера и обратно, мы успеем уехать». Ося схватил ключ со стойки портье и помчался на третий этаж.
Запасная катушка, черный мешок, чтобы менять пленку, пенал с отточенными карандашами, чистый блокнот. Через пять минут он был внизу. Офицер и шофер уже сидели в «Виллисе», мотор урчал.
«Молодцы ребята, – обрадовался Ося, – все поняли без слов. Кому охота брать на себя ответственность за жизнь этой вертихвостки? Отказать невозможно, а вот удрать – запросто».