На мой взгляд, загадка тут — что так возбудило Коконе, но пока что я решил эту мысль оставить при себе.
Но, похоже, мое поведение разозлило ее еще больше; она прижала меня спиной к стенке коридора, издавая низкое ворчание.
— Эээ… прости.
— Почему ты извиняешься?!
— Э? …Я… я извиняюсь.
— Нет, правда, почему ты извиняешься?!
Коконе придвинулась еще ближе; мое изумление все росло.
— Или, может, ты хочешь извиниться?! Может, ты хочешь все отменить извинением?! Тебе не кажется, что это жестоко?! Н-ну ладно… это, вообще-то, меня избавляет…
— П-погоди… ты о чем вообще?
Мы говорим на разных языках, совсем как это было только что.
…Э? Постойте-ка. Только не говорите мне –
— И почему же до тебя все никак не дойдет?! Я про… я про… ну…
Ее лицо запунцовело еще больше, до самых ушей.
Если это то, что я думаю, то я не желаю это слышать. Коконе, однако, убедилась, что никого поблизости нет, и прошептала мне на ухо:
— Я говорю про… т в о е в ч е р а ш н е е п р и з н а н и е п о т е л е ф о н у.
Что?.. Я ей признался?
Я потерял дар речи. Коконе неотрывно смотрела на меня снизу вверх.
— Ну… я…
Не знаю, как именно она интерпретировала мое поведение, но она опустила глаза. Какое-то время она шевелила губами молча, но все же начала говорить.
— Прости… Я, я не знаю, как реагировать… В смысле… Я относилась к тебе как к другу и все время думала, что ты тоже… и потом… он, конечно, тут ни при чем, но все же… есть Дайя…
Она сжала кулак, словно набираясь смелости, и подняла на меня глаза.
— …Подожди, пожалуйста. Не знаю, когда я смогу дать ответ, но, пожалуйста, подожди до этого времени. …Прости.
Похоже, она реально страдала — от осознания этого мое сердце едва не разорвалось. Это было не мое признание! Я хотел так сказать, но попытка подобного объяснения была бы абсолютно лишена смысла. Я никак не могу ей рассказать.
Мое страдальческое выражение лица Коконе поняла по-своему и смотрела на меня с несчастным видом — примерно как я на нее.
Потом она развернулась и бегом отправилась обратно в класс.
Я подождал, пока она не скроется из виду, и пробормотал:
— Я тоже отношусь к тебе как к другу!
Я сжал кулак.
Тут мне в голову пришла одна мысль. Я достал свой мобильник и проверил исходящие звонки. …И почему я не заметил, когда смотрел в прошлый раз? Звонок от 1 мая, 1:29.
Под именем «Мария Отонаси» значилось имя «Коконе Кирино».
1 мая (пятница) 11:00
Что ж, посмотрим, как все пройдет.
1 мая (пятница) 12:00
Первым, что я услышал, был женский плач.
Лицо Дайи было прямо перед моим, он смотрел в упор. Что вообще происходит?
Что это?
В глазах Дайи плескался гнев, его ни с чем нельзя было спутать. На кого он направлен? Никаких сомнений. В этих глазах отражался не кто иной, как я. Иными словами, он смотрел на меня, как на врага.
Потом, с запозданием, накатила боль. Болело рядом со щеками и ртом. И обе руки тоже.
Дайя сидел на мне верхом, держа за запястья.
Наконец-то мне удалось понять ситуацию.
Мы в музыкальном классе. Предположительно у нас сейчас третий урок, история, но сейчас я в музыкальном классе — сюда мы должны были перейти только на четвертом уроке. На моей форме кровь. Чья? …Скорей всего, моя. Ведь у меня и сейчас во рту привкус железа. Похоже, у меня кровь течет изо рта после удара Дайи.
Что случилось… что, черт побери, случилось?!
— Дайя… что…
— Заткнись, Кадзу. Если вякнешь что-то сверх того, что уже сказал, я тебе пасть разобью.
В глазах у него — серьезная враждебность. Похоже, он не преувеличивает; готов спорить, он правда прибегнет к насилию, если я ляпну что-нибудь лишнее.
Что же это за ночной кошмар?
Но если бы это был ночной кошмар, боль не была бы такой сильной и настоящей.
Значит, это все происходит наяву.
Плач все не прекращается. …А кто плачет?
Я повернул голову на звук.
Плакала Коконе.
Первое, что я ощутил, — понимание. Да. Вот почему она не остановила Дайю, когда дело дошло до такого. Дальше в голове возник вопрос. Почему Коконе?
И следующее чувство, распространившееся по моему телу, — ужас.
…Не может быть.
Я еще раз уточнил ситуацию. Коконе плакала, Дайя был в ярости. Так кто же довел ее до слез? Кто привел его в ярость? Я в музыкальном классе. Значит, сейчас должен быть четвертый урок. Совершенно не помню, что произошло за это время. И все же я здесь. Не там, где я был раньше. Иными словами –
…я п е р е д в и г а л с я, н е с о з н а в а я э т о г о?
Скажем, как тогда, когда я, не сознавая этого, послал мэйл Отонаси-сан и признался ей в любви.
Скажем, как тогда, когда я, не сознавая этого, признался в любви Коконе и порушил наши с ней отношения.
Скажем, ч т о е с л и я, н е с о з н а в а я э т о г о, с д е л а л ч т о — т о, ч т о р а н и л о К о к о н е и р а з о з л и л о Д а й ю?
— Может, уже достаточно, Дайян?
С этими словами Харуаки положил руку Дайе на плечо.
«Может, уже достаточно»?
Значит ли это, что я сделал что-то, за что меня стоило уронить на пол и стукнуть пару раз?
Дайя отшвырнул мои руки и медленно встал, не сводя с меня сердитого взгляда. И затем, словно пользуясь случаем…
— Угг!
…со всей силы наступил мне на живот и отвернулся.
Я корчился от боли. Видел лица вокруг. Все — одноклассники, преподаватель музыки, даже Харуаки — все смотрели на меня как на какой-то неопознанный объект. Коконе, спрятав лицо на груди у Дайи, рыдала еще громче.
Я попытался встать. Из-за боли мне это удалось не сразу. Но никто не протянул руки.
Поднявшись наполовину и стоя на коленях, я начал думать.
За что меня так? Почему остальные считают, что все правильно? Я не знаю, что произошло. Но я знаю причину.
…«Шкатулка».
Да, во всем виновата «шкатулка». Я не виноват. Я ничего не сделал!
Так почему же я должен через все это пройти!
Я наконец поднялся без посторонней помощи.
Все смотрели на меня, но никто не подошел.
Понимаю. Никто не знает, что виновата «шкатулка». Потому и не пытаются общаться со мной. Никто ко мне не подходит. Никто ко мне не обращается. Дайя, Коконе, даже Харуаки. Никто. Никто. Никтониктоникто…
— Кадзуки, ты как?
Никто, кроме нее.
Мои губы изогнулись в улыбке. Все замерло при ее появлении — видимо, потому что сейчас урок в самом разгаре. Но я ничуть не удивился.
— …Мария.
Она стояла за дверью класса; услышав, как я рефлекторно назвал ее по имени, она распахнула глаза. Но тут же убрала с лица изумленное выражение и подбежала ко мне.
Не обращая внимания на то, что никто больше ко мне не приближался, она встала передо мной так близко, что я мог разглядеть каждую ресницу, и мягко дотронулась до моей распухшей щеки.
— Сперва давай займемся твоей раной. Идем в медпункт.
— …Хорошо.
Она зашагала прочь, я молча последовал за ней.
Ни один человек нас не окликнул.
Как только я вышел из класса, плач усилился. По крайней мере мне так показалось.
1 мая (пятница) 12:17
В медпункте было пусто.
Как только Отонаси-сан это поняла, она осмотрела и потрогала мои болячки, а затем, взяв с полки аптечку, принялась уверенными движениями обрабатывать рану.
— Но я даже подумать не могла, что увижу такой кошмар, когда шла к тебе; у меня всего лишь возникли кое-какие мысли насчет «шкатулки».
Дезинфицируя мою рану, она уточнила:
— Ты ничего не помнишь, верно?
Я кивнул. Она вздохнула; почему-то она явно была раздражена.
— С тобой всегда одно и то же, еще с «Комнаты отмены». Меня это начинает злить, знаешь ли.
— …Ну а что я могу с этим сделать?
— Да шучу я, конечно.
С этими словами Отонаси-сан приложила к моей голове кусочек марли.
— Я видела начиная с того момента, когда Омине наступил на тебя. Что было до того, ты тоже не помнишь?
— …Когда я пришел в себя, он уже сидел на мне верхом.
— Стало быть, у тебя нет ни малейшего представления, за что он тебя бил?
— Угу. Ни малейшего.
Услышав мой ответ, она скрестила руки на груди.
— Кадзуки, у тебя мобильник при себе?
— Мобильник? Должен быть в кармане брюк…
— Возможно, там что-то осталось. Поищи тщательно.
Я принялся быстро нажимать кнопки, как было велено.
Принятые звонки, Исходящие звонки, Входящие письма, Исходящие письма. Вроде все осталось без изменений. Я открыл папку с данными.
«Голосовая папка»
У меня есть такая, оказывается? Я ее открыл.
В ней лежал один файл с именем из двенадцати цифр. Наверно, цифры обозначают время создания. Если с тех пор это имя не редактировали, то файл был создан 1 мая в районе двух часов ночи. Иными словами — вчера поздно ночью.
Я открыл файл и приложил телефон к уху.
Раздался голос.
«Доброе утро, Кадзуки Хосино-кун. Или следует сказать «добрый день»?»
Что это?
Я рефлекторно поставил файл на паузу. Откуда на моем мобильнике голос какого-то незнакомого типа? И почему этот тип обращается ко мне?
— Что случилось, Кадзуки? Ты что-то нашел?
Не в силах ответить, я дрожащими пальцами вновь нажал кнопку «Воспроизведение».
«В общем, неважно. В конце концов, и тебя подобные мелочи не интересуют. Интересует тебя, кто я, правда? А, да-да. Ты знаешь про «шкатулки», да? «0» объяснил тебе, да? Стало быть, мне не нужно объяснять еще раз?»
Он знает про «шкатулки» и про «0»? Значит, этот парень — «владелец»?
«Ты наверняка уже заметил, что твоя повседневная жизнь постепенно разрушается. Да, это очень хорошо. Я ведь делаю это специально. Почему, спросишь ты? Ч т о б ы у н и ч т о ж и т ь т е б я, К а д з у к и Х о с и н о».
Контраст между непринужденным голосом и содержанием сообщения был настолько разителен, что мое сердце заколотилось отчаянно.
«Я уничтожу тебя. Я разрушу все, что тебе дорого. Я заполучил «шкатулку», теперь я заберу у тебя все. Мне совсем нетрудно это сделать. Ведь я…»
Голос оборвался. Нет, не совсем так. Я просто выронил мобильник.
— Кадзуки!.. С тобой все в порядке? Что вообще ты там услышал?
— А…
Враждебность была очевидна. Некто заполучил самое мощное оружие — «шкатулку» — и заявил, что моя жизнь будет полностью разрушена.
Отонаси-сан подобрала телефон и открыла голосовой файл.
— Это же!..
Затем, подняв бровь, она полностью сосредоточилась на прослушивании файла.
Вскоре она захлопнула мобильник и протянула его мне без слов. Потом, скрестив руки на груди, погрузилась в размышления.
— Кадзуки.
Наконец она раскрыла рот и недовольным тоном произнесла мое имя.
— С нашего разговора сегодня утром я все время думала, и у меня появились кое-какие смутные идеи, что нам делать дальше. Но к конкретным выводам я так и не пришла. Но после этой записи я приняла решение.
Отонаси-сан говорила, глядя прямо на меня.
– Я н е б у д у б о л ь ш е т е б е д о в е р я т ь.
— …Э?
Я разинул рот, как дебил, не понимая смысла ее слов.
— Ты ведь тоже уже заметил, верно? На этот раз «шкатулка» применяет свою силу непосредственно к тебе. Ты уже в руках «владельца». Поэтому я не могу тебе доверять.
Я мысленно повторил эти слова.
Она не может мне доверять?..
— Н-но почему? Я никогда не предам тебя, никогда!
— Верно, н о т о л ь к о е с л и т ы — К а д з у к и Х о с и н о.
— Э?
— Но К а д з у к и Х о с и н о л и т ы н а с а м о м д е л е? И л и т ы «в л а д е л е ц»?
— Ч-что ты имеешь в виду, я тебя совершенно не понимаю, Отонаси-сан! «Владелец» — это тот, кто записал это сообщение, разве нет?
— …Ты что, не до конца его прослушал? Нет, даже если ты не дослушал, ты должен был хотя бы голос узнать.
— Отонаси-сан, ты узнала его по голосу? Значит, мы уже знаем, кто «владелец»? Значит, ты знакома с «владельцем»?
— …Ну, наверно, вполне возможно, что ты не узнал голос сразу же. По правде сказать, ты никогда не слышал его таким образом, и стиль речи тоже другой, — пробормотала Отонаси-сан вместо того, чтобы ответить на мой вопрос. Затем повернулась ко мне спиной и двинулась прочь из медпункта.
— П-погоди! Пожалуйста, скажи хотя бы, чей это голос!
Она остановилась. Но не обернулась.
— Кадзуки, попробуй еще раз прослушать, когда возьмешь себя в руки.
И с этими словами она вышла.
Я был настолько ошарашен ее полнейшим отказом, что не смог даже позвать ее.
Отонаси-сан оставила меня в комнате одного.
Я вновь открыл файл. И тогда, в с л у ш и в а я с ь в г о л о с, к о т о р ы й м н е н е з н а к о м, х о т ь я и с л ы ш у е г о в с ю ж и з н ь, я понял.
— Ха-ха-ха…
Меня разобрал смех. Логично. Вполне естественно, что она не может мне доверять.
— …Вот… дерьмо.
Итак, как же мне теперь быть!..
«Мне совсем нетрудно это сделать. Ведь я…»
Я услышал слова, которые пропустил в тот раз.
«— т о т, к т о д е л и т о д н о т е л о с К а д з у к и Х о с и н о».
Голос принадлежал не кому иному, как мне самому.
1 мая (пятница) 13:00
Пока посижу тихо.
1 мая (пятница) 14:00
Мое сознание было отключено.
А теперь вернулось.
Я сидел за своей партой. Вроде как сейчас должен был быть обеденный перерыв, и т е м н е м е н е е я з д е с ь.
Я глянул на часы. Два часа дня, стало быть, сейчас кончается пятый урок.
Я поспешно огляделся. Парты Дайи и Коконе пустовали. Видимо, они оба ушли раньше. Остальные одноклассники более-менее сосредотачивались на теме урока. Ничего аномального я не видел. Мои учебник, тетрадь и письменные принадлежности были разложены на парте. Кажется, никаких записей я не делал.
Сомнений больше не оставалось.
В этом теле сосуществуют два человека. Помимо [меня], есть еще [другой я], которого я совершенно не ощущаю.
И только что этот [другой я] управлял моим телом.
Звонок с урока.
Началась перемена; но из-за того, что произошло в музыкальном классе, ко мне никто не подходит. Все лишь глядят со стороны.
Думаю, такое положение нарочно создал [другой я]. В конце концов, он заявил, что намерен уничтожить [меня]. Это его атака.
Я рухнул на парту.
Что же мне делать с этим [другим мной]? Ведь теперь даже Отонаси-сан меня покинула.
— Хосии.
Я поднял голову, услышав, как кто-то меня зовет.
Сейчас у Харуаки явно было не обычное его шутливое выражение лица. Серьезное лицо, которое ему совершенно не идет.
— Слушай, зачем ты так поступил с Коконе?
Я захлопнул рот. На этот вопрос я никак не могу ответить. Я даже не знаю, как именно «так».
— Знаешь? Вряд ли ты это сказал просто так, Хосии. Поэтому, думаю, у тебя была какая-то причина, и я просто не могу ее понять. Но все же — если все так и останется, я ее и не пойму! Поэтому, пожалуйста, скажи мне!
В голосе Харуаки слышалась боль.
— Если не скажешь, я не смогу быть на твоей стороне, честно.
Услышав эти слова, я задумался.
Для меня Харуаки — последний бастион, защищающий мою повседневную жизнь.
Поверит ли мне Харуаки, если я расскажу ему, что мной управлял [другой я]? …Именно Харуаки, может, и поверит. Но…
— …Не могу тебе сказать. Прямо сейчас — не могу.
В смысле, я сам еще довольно смутно понимаю происходящее. Я не смогу объяснить достаточно стройно и понятно, чтобы он мне поверил.
— Но скоро расскажу, обязательно!
Пытаясь показать хотя бы свою искренность, я произнес эти слова, глядя ему в глаза.
— Понял. Буду ждать.
Я уверен, что больше всего Харуаки сейчас хотелось пожаловаться, но он подавил желание и остался краток. А потом молча ушел.
«Я подожду». Так сказал Харуаки. Значит, я не должен заговаривать с ним, пока не придет время. Я потеряю его, если обращусь к нему необдуманно.
А если я потеряю Харуаки, мой последний бастион, то я не смогу уже сохранить свою повседневную жизнь.
…Да, я решил, что должен сейчас делать. Я должен разузнать как можно больше о «шкатулке» и о [другом мне], и чем скорее, тем лучше.
Но как это можно сделать? В смысле, я ведь даже не могу с ним напрямую общаться.
— …Ах.
Точно. Как я вообще узнал о его существовании? Он обратился ко мне, вот как.
Я вышел в коридор и достал мобильник.
Чтобы послать [другому мне] сообщение с помощью функции «Мой голос».
Разумеется, не факт, что [другой я] вообще ответит. Но попробовать стоит по-любому.
— Рад познакомиться; правильно, [другой я]?
Я начал запись.
— Теперь я понимаю, ты делишь со мной одно тело! Но понимаю пока что не все. Я хочу, чтобы ты рассказал мне об этой «шкатулке». И я хочу, чтобы ты раскрыл, кто ты.
Захочет ли он отвечать, если я буду задавать вопросы так прямо? В конце концов, он же хочет меня уничтожить.
Поэтому я решил его немного раззадорить.
— Но мне пофиг, ответишь ты или нет. Что бы ты ни ответил, это никак не повлияет на мои действия. Мне плевать, действуешь ли ты из чистой ненависти ко мне, или у тебя благородная цель, или еще какая-то причина, из-за которой тебя стоило бы пожалеть.
Я был сам поражен, как легко из меня выходят эти совершенно неестественные для меня, враждебные слова. Но я чувствовал, что должен это сказать.
– Я н е д о п у щ у т в о е г о с у щ е с т в о в а н и я.
Я чувствовал, что должен передать ему, насколько решительно я настроен.
Я ведь не могу этого допустить, правда? Ни за что. Не позволю, чтобы меня украл кто-то другой.
Мои ноги принялись дрожать, я невольно оперся о стену коридора. Видимо, это было из-за того, что мое тело не справлялось с таким мощным приливом ненависти, какого я в жизни раньше не испытывал.