Минут через пять наверх забрался Володьша, и я видел, как он устраивается на выбранном тюфяке, а затем… сон накрыл меня темным покрывалом, сквозь которое до моего слуха донеслось неразборчивое ворчание трезвого Макаронина… Но что именно он ворчал, я уже не помню!
Разбудил меня горячечный шепот Володьши:
– Сорока!! Сорока, просыпайся!! Да просыпайся же, тебе говорю!!!
Я разлепил веки и прямо перед собой увидел глаза нашего менестреля, расширенные просто-таки до невозможных пределов! Увидев, что я проснулся, Володьша с облегчением вздохнул и заговорил все тем же быстрым напряженным шепотом:
– Слушай, Сорока, твой старший… лейтенам… который… опер, ушел уже часа два назад! Сказал, что быстро вернется и до сих пор нет… А только что я видел… – он быстро развернулся и ткнул пальцем в сторону светло сереющего окошка, – …вон в то окно, как уполномоченный прошел в дальний… совсем дальний дом, похожий на сарай, из которого идет дым!!
Сын Егоршин на секунду замолчал, словно ожидая от меня наводящих вопросов, но, поскольку я с ними не торопился, он продолжил, подпуская в свой шепот трагизма:
– И с ним рядом шел какой-то маленький… мертвяк!!!
– Ну и что?.. – Индифферентно поинтересовался я. Меня, право, в этот, по всей видимости, ранний час мало интересовали похождения энергичного Макаронина.
– А вдруг это был… Семецкий!!
– Ну и что?.. – Не меняя тона повторил я свой вопрос.
– Так!.. – Задохнулся Володьша. – Так ты что, не помнишь?!! Баба-Ага говорила нам, что б не связывались с Семецким!! Иначе на две недели застрять здесь можем!!
Я резко сел и внимательно посмотрел на встревоженную физиономию музыканта. В голове у меня вдруг мелькнула несуразная мысль: «А он, похоже, тоже в столицу торопится!..», но возникшая тревога мгновенно вытеснила ее. Баба-Ага действительно говорила про Семецкого!
– Ну что ж, пойдем, посмотрим, с кем там наш дружок закорешился!
На дворе было прохладно. Желтоватое сияние, окутывавшее поляну, на которой стояла Мертвяковка, исчезло, его стер мутновато-серый рассвет, подошедший уже к самому восходу солнца. Маленькие домики деревни были разбросаны по поляне без всякого «генерального» плана и даже привычной дороги, которая пересекает любую деревню отсутствовала на этой поляне. И в тоже время, домики были до странности похожи один на другой, словно их ставил какой-то один, не слишком талантливый строитель. У дальней опушки поляны действительно виднелся домик, больше похожий на сарай, из высоких оконных проемов, лишенных рам, действительно выбивались довольно густые клубы дыма.
– Вон!! Вон… туда вон наш уполномоченный поперся!! – Тыкал Володьша пальцем в сторону дымящего домика.
Я с самым сосредоточенным видом двинулся в сторону странного сарая, и, поскольку умыться я не успел, физиономия у меня была достаточно зверской.
Мы пересекли поляну из конца в конец, не встретив ни одного… мертвяка, и метрах в пяти от цели услышали басовитый голос Макаронина:
– Ух! Давай, давай! Ух! Наддай, наддай!!
«Чем же это Юрик там занимается?! – Удивился я. – Да еще с таким азартом!»
Спустя всего десяток секунд я это увидел.
Внутри самой обычной деревенской кузни голый по пояс старший лейтенант с уханьем, пыхтением и уже слышанными нами выкриками тянул за веревку, перекинутую через подвешенный к потолочной балке блок. Другой конец веревки был прикреплен к верхней раме здоровенных мехов, нагнетавших воздух в кузнечный горн. Рядом с горном стоял мужичок чуть повыше Макаронина ростом, от короткой бороды до колен прикрытый толстым кожаным фартуком. В правой руке у него были солидные клещи, и этими клещами он что-то пошевеливал в малиново светящихся угольях.
Остановившись в лишенном двери входном проеме, я с некоторым удивлением рассматривал открывшуюся передо мной картину и вдруг услышал высокий, чуть хрипловатый мужской голосок:
– Давай, давай, гость дорогой! Выкажи свое мастерство!!
Голос этот раздавался из плохо освещенного угла, однако мгновенный оранжевый всполох в горне позволил разглядеть мне невысокого, худенького, лысоватого мужичка, устроившегося на куче покореженного металлолома. Одет мужичок был в самые обычные широкие штаны и свободную без опояски рубаху, но вид при этом имел самый необычный. Дело в том, что его левая рука от плеча до запястья была зажата вместе с рукавом между двух узких дощечек, обмотанных широким, длинным, белым лоскутом. В энергично размахивающей правой руке он держал тяжелый и неэлегантный, но отполированный, похоже, ладонью костыль, а его согнутая в колене правая нога была также замотана тряпками, уже довольно грязными тряпками, под которыми угадывались лубки. На голове мужика красовался меховой треух, из-под которого выглядывала… белая повязка.
На наше с Володьшей появление перебинтованный мужик никак не реагировал, поскольку был всецело увлечен происходящим у горна.
В этот момент кузнец гулко выдохнул: – Довольно!.. и выхватил их горна довольно длинный, раскаленный стержень и перенес его к стоящему за его спиной верстаку. Быстро укрепив один конец стержня в довольно сложном кондукторе, он начал осторожно навивать разогретый стержень на неподвижную втулку кондуктора.
Через пять минут, когда стержень потерял свое яркое свечение, его середина превратилась в цилиндрическую спираль необыкновенно точной формы. Сунув освобожденное из кондуктора изделие, под нос Макаронину, кузнец басовито поинтересовался:
– Ну?.. Ты такую штуку хотел?..
– Отлично! – Ответил Юрик и протянул руку за спиралью, но кузнец мгновенно швырнул ее в большую бочку, стоявшую почти у самого входа.
Макаронин проследил взглядом за ее полетом и наткнулся взглядом на наши с Володьшей неподвижные фигуры.
– О! Сорока, привет, уже встал!
Восклицание Юрика было искренне доброжелательным, но, пожалуй, чересчур восторженным.
– Привет, привет… – Стараясь быть спокойным, проговорил я. – Чем занимаемся?..
– Да тут, понимаешь, такое дело! – Восторг Макаронина несколько поутих, зато прорезалась некая деловитость. – Помнишь, вчера вечером Пятецкий сказал, что к Семецкому лучше подойти утром… Ну… ты знаешь за чем!..
Я кинул, показывая, что догадываюсь о чем идет речь.
– Так вот я с утра и двинул к Семецкому!.. – Старший лейтенант кивнул в сторону забинтованного мужичка. – Вон к нему! А у него, кроме бражки… ну мы пробовали такую, ничего нет!! Слово за слово, разговорились мы, и ты знаешь, что оказалось?!
– Что?.. – Задал я ожидаемый вопрос, хотя на самом деле меня это не интересовало.
– Они не умеют гнать самогон!! – Как некое высшее откровение выдал Юрик, широко распахнув глаза.
– Ну и что, – я пожал плечами, – может быть им вполне хватает казенной водки!
– Да нет у них никакой водки!! – Чуть ли не взвизгнул Макаронин, явно обиженный моей непонятливостью. – Нет!! Они делают либо… эту… медовуху… ну, бражку, которую мы вчера пробовали, либо пиво – тоже, кстати, дрянь порядочная. Самый хороший напиток, какой они знают, это какая-то… живая вода, но ее, оказывается, очень трудно найти. Кстати, Первецкий отправился как раз за живой водой, вроде бы где-то недалеко открылся новый источник, и он хочет попользоваться, пока Змей Горыныч на него лапу не наложил!
Тут он как-то запнулся, задумчиво скосил глаза и добавил:
– Вот только я не могу понять, как можно водку заменить водой?..
– Ну хорошо! – Оборвал я тяжелые размышления работника родной милиции. – Ты-то тут причем?!!
– Ну, как же?!! – Удивился Юрик моей непонятливости. – Надо же людям помочь!!
– Чем помочь?! – Снова не понял я.
– Ну… Научить, как из их пойла… из этой… медовухи, можно сделать напиток богов!!
– Так ты что, самогонный аппарат что ли мастеришь?!! – Наконец-то догадался я.
– Ну! – С довольной улыбкой подтвердил старший лейтенант милиции. – А барды… ну, этой… медовухи… у Семецкого литров триста имеется!!
– И ты считаешь эта наука им необходима?.. – С сомнением переспросил я.
– А как же! – Горячо отозвался Юрик. – Представляешь, Семецкий мне сказал, что чтобы забалдеть ему надо выпить не меньше пяти литров медовухи! И это в лучшем случае!..
– Да? – Удивился я. – А Володьша с бабой-Агой свалились гораздо быстрее…
– А, слабаки! – Пренебрежительно махнул рукой оперуполномоченный. – Настоящему любителю этого дела, – он мазнул ребром ладони под скулой, – выпить буквально нечего!! Да и закусить сложно, пять литров принять, а потом еще закусывать – это ж какое брюхо надо иметь?!
Я невольно взглянул на тщедушного Семецкого – действительно, при его габаритах после пяти литров мутной сладковатой жидкости о закуске ему и думать было нечего.
В общем, позиция и стремления Макаронина мне были понятны, и я даже где-то им сочувствовал, однако и сомнение мое было велико.
– Но ты помнишь, мы торопимся! – Высказал я это сомнение.
В общем, позиция и стремления Макаронина мне были понятны, и я даже где-то им сочувствовал, однако и сомнение мое было велико.
– Но ты помнишь, мы торопимся! – Высказал я это сомнение.
– Да помню я!.. – Макаронин даже руки к груди прижал. – Только Первецкого все равно в деревне нет, его только к вечеру ждут.
– А Вторецкий, Тритецкий?.. Баба-Ага говорила, что они тоже могут помочь.
– А Вторецкий в столице, дела ладит, – раздался рядом со мной неожиданный фальцет Семецкого, – а Тритецкий без Первецкого и Вторецкого ничего делать не будет… Трус он у нас!
Я оглянулся на голос.
Семецкий стоял уже рядом с нами. Как он подошел я, увлеченный разговором с Макарониным, не заметил. Мужичок ловко опирался на костыль, словно тот был частью его тела, и добродушно, с хитроватым прищуром улыбался мне в лицо, а пальцы затянутой в лубок левой руки беспокойно шевелились, как будто пытались что-то пощупать, но не могли до этой вещи добраться.
– Значит, придется ждать Первецкого… – задумчиво проговорил я, разглядывая лысоватого аборигена.
– Придется… – все с той же улыбочкой кивнул тот.
– Ну что ж, – вздохнул я, – тогда пойдем, хотя бы умоемся.
Когда мы с Володьшей вернулись к домику Пятецкого, хозяин встретил нас на пороге. Выглядел он вполне выспавшимся, отдохнувшим и, похоже, зла а нас за вчерашний вечер не держал. С улыбкой посмотрев на Володьшу, он неожиданно попросил:
– Слышь, Шептун, ты мне не поможешь?..
– А что надо? – Переспросил Володьша.
– Да медведя моего обратно в бор прогнать. Не знаю уж что ты там ему нашептал, только он сидит на опушке и не уходит, похоже вас дожидается.
Володьша вопросительно посмотрел на меня, словно спрашивая разрешения, но Пятецкий расценил этот взгляд, как сомнение и принялся уговаривать сына Егоршина:
– Для тебя ж это пара пустяков, а медведя жалко… Сидит он совсем рядом с деревней, а наши охламоны запросто его обидеть могут, особенно вечером.
– Это почему же «особенно вечером»? – Удивленно спросил я.
– Ну, днем-то заняты все – дела-работа, а вечером, как… того… отдохнут немного, так и пойдут бузотерить. Если мишка под руку попадется – жди беды, изуродуют медведя!
– Это кто ж у вас медведя способен изуродовать?! – Изумился я.
– Да хоть тот же Семецкий!.. – Воскликнул «бдитель». – Этот, как десяток кружек медовухи примет, так просто удержу не знает, хоть вяжи!
– Ну, сегодня он вряд ли сможет на подвиги отправиться… – Усомнился я. – Со сломанными конечностями и забинтованной головой не много… набузотеришь!
– Ага, плохо ты его знаешь, – с кривой ухмылкой ответил Пятецкий, – когда у него что-нибудь сломано, он вообще звереет!
– Да что вы спорите, – подал голос Володьша, – пойдем лучше к мишке…
Пятецкий мгновенно развернулся и, махнув Шептуну рукой, молча двинулся в сторону леса. А я остался стоять возле открытых дверей дома.
Переступив порог, я оглядел комнату. На лавке, рядом с входом стоял небольшой, но глубокий деревянный ушат, а рядом с ним ведро с удивительно чистой водой и длинный кусок белого полотна. Было ясно, что наш хозяин приготовил все это для нашего умывания, и я решил воспользоваться его заботой, тем более мне было просто необходимо прогнать остатки сна. Мои ладони сами собой потянулись к ведру и погрузились в прохладную влагу. Наклонившись над ушатом, я плеснул горсть воды себе в лицо и с удовольствием ощутил, как быстрые холодные капли побежали от висков и лба к подбородку. Зачерпнув полные ладони, я приподнял крошечное прозрачное озеро и, не закрывая глаз, погрузил в него лицо…
И вдруг вода в моих руках превратилась в странную тягучую массу, напоминающую… прозрачный латекс! Я попытался оторвать ладони от лица, и мне это удалось, но вода словно бы приклеилась к коже, стягивая ее, а между лицом и ладонями протянулись тонкие клейкие нити, рвавшиеся с неприятным хлюпающим звуком. Инстинктивно я сунул обе руки в ведро, надеясь смыть с них эту гадость, но и там была все та же густая и клейкая субстанция. И тут я понял, что… задыхаюсь! Нос и губы были намертво заклеены застывавшей прозрачной дрянью, руки, погруженные в ведро, оказались скованными, и мои попытки вырвать их приводили только к тому, что ведро поднималось вместе с руками!
Я в отчаянии оглядел комнату. Стол, за которым мы вчера ужинали, покрывала чистая скатерть, и по ней были расставлены чашки и кружки, разложены ложки и ножи, видимо хозяин дома собирался пригласить нас к завтраку. А сам завтрак находился по всей видимости в печи – ее заслонка стояла на полу и в открытой топке весело плясало небольшое пламя, чуть загороженное темным чугунком. Мой взгляд скользнул к открытому дверному проему, и я увидел вдалеке Макаронина, шагавшего бок о бок с маленьким Семецким из кузни, однако, позвать их на помощь я не мог, рот был залеплен намертво!
Грудь моя горела огнем, требуя свежего воздуха, но сделать хотя бы маленький глоток я не мог. И тогда, шагнув к двери, я рванулся всем телом и швырнул висевшее на моих руках тяжеленное деревянное ведро о дверной косяк. Ведро глухо треснуло, но выдержало этот удар. Я еще раз размахнулся и повторил свой бросок. Ивовая стяжка лопнула, и клепки ведра рассыпались, оставив на моих руках прозрачный, застывший цилиндр. Я тупо смотрел на эту превратившуюся в стекло воду и вдруг в ее глубине проявилась огромная голова, заросшая густым, черным в зелень волосом. Сквозь волосяную маску проблеснули крошечные багровые зрачки, и в моих ушах раздался торжествующий шипящий голос:
– Что, колдун, попался?!! Тяжела моя водичка?!!
В глазах у меня потемнело, колени подогнулись и я, уже не соображая, что делаю, метнулся к печке, собрав остатки сил, вскинул оттянутые застывшей водой руки и… сунул их в топку!
Глухо звякнул опрокинувшийся чугунок, что-то зашипело, а затем раздался жуткий рев, словно кто-то тяжко прощался с жизнью или… лопнул паропровод высокого давления. Устье топки дохнуло мне в лицо горячим туманом, и меня отбросило на пол, ударив головой о выскобленные доски. В глазах у меня померкло и…
Я пришел в себя оттого, что кто-то осторожно толкал меня в плечо, но не торопился открывать глаза, вяло прислушиваясь к своим ощущениям. Мои руки и лицо были мокры, однако никакой липкости, тяжести я не чувствовал, наоборот, овеваемо едва заметным сквознячком мокрое лицо было необыкновенно легким, словно… обновленным!
Медленно, осторожно открыв глаза, я увидел перед собой побеленный фасад печки, перечеркнутый наискосок безобразной рваной трещиной…
«Интересно, откуда взялась трещина?.. – Вяло подумал я. – Это с какой же силой надо было ударить по печке?»
И тут же, над моей головой, как бы эхом моей мысли, едва слышно прошелестело:
– Смотри, он глаза открыл…
«Интересно, кто открыл глаза… – протянулась в моей голове новая вялая мысль, – …и… зачем?..»
– Думаешь, он пришел в себя?.. – густым шепотом ответил совершенно другой голос.
Мне вдруг стало неинтересно. Я снова закрыл глаза и услышал тот же густой шепот:
– А может, все-таки, побрызгать на него водичкой?.. Я тебе говорю, он сразу очнется!..
– Нет!! – Быстро отозвался первый все тем же, едва слышным шепотом. – Ни в коем случае!! Я думаю, что из-за… «водички» здесь все так и разворочено!..
– Да причем здесь водичка… – не согласился басовитый шепот, – сам же говоришь – он колдун. Наверняка что-то не так наворожил, вот и долбануло!..
После этого глубокомысленного замечания последовало недолгое молчание, а затем первый шепот предложил:
– Давай-ка перенесем его в постель.
Меня качнуло с боку на бок, чуть приподняло, и я поплыл… поплыл… поплыл…
Во второй раз я пришел в себя так, словно вынырнув из… небытия. Голова была совершенно ясной, я чувствовал себя хорошо отдохнувшим и… очень голодным. Открыв глаза, я понял, что проспал… вернее пролежал без сознания довольно долго, поскольку на деревеньку Мертвяковку явно опускался вечер – в комнате было сумрачно.
Чуть повернув голову, я увидел, что на лавке около стола, спиной ко мне, ссутулившись, сидит Володьша. Едва мой взгляд упал на его согнутую спину, как он быстро распрямился, повернулся ко мне лицом и тут же поднялся с лавки.
– Ну что, Сорока, как ты?!! – Проговорил он, направляясь в мою сторону, и в его голосе звучала такая неподдельная тревога и заботливое сочувствие, что мне вдруг стало даже как-то неудобно. Я приподнялся, собираясь сесть на постели, но Шептун был уже рядом со мной. Положив мне на грудь ладони, он заставил меня снова лечь и торопливо проговорил:
– Нет-нет, ты лежи!.. Тебе не надо вставать!..
– Да все со мной в порядке! – Громко возразил я, снова пытаясь сесть. – Ты лучше скажи, Первецкий вернулся или еще нет?!
Володьша отрицательно помотал головой:
– Нет, но скоро должен быть…
– А где хозяин дома и… наш старший лейтенант?..
Мне все-таки удалось сесть, и, увидев, что я действительно в порядке, Володьша немного успокоился: