Но, прежде чем он успел заговорить, Люсиль подняла руку и прижала ладонь к его губам.
— Не знаю, что ты собираешься сказать, — произнесла она. — Но я не стану больше слушать никаких возражений. Я знаю: ты думаешь обо мне и боишься, что я потом пожалею об этом, но тут ты ошибаешься. Я так давно люблю тебя, Рэндал, что точно знаю: я буду счастлива и вполне довольна новой ролью твоей жены. Думаю, именно поэтому я испытываю такое беспокойство и так расстраиваюсь по поводу пьесы. Я все время ждала, когда мы все решим между собой, и теперь, когда все определилось, я смогу целиком включиться в работу над постановкой, я знаю, эту роль ты написал для меня! Ты ведь знаешь, что, если я несчастлива, если не могу получить то, чего хочу, в личной жизни, я безнадежна на сцене и перед камерой. Я знаю, это глупо — позволять личной жизни влиять на имидж, но я ничего не могу с собой поделать, так уж я устроена. — Люсиль сделала красноречивый жест, призванный продемонстрировать ее слабость. Затем, взяв руку Рэндала в свою, продолжала: — О дорогой, я так счастлива! Теперь я сыграю в лучшей постановке в своей жизни, и ты сможешь мною гордиться.
Рэндал молчал словно громом пораженный. Ему нечего было сказать, абсолютно нечего. Он отлично понимал, что прозвучавшая в словах Люсиль угроза была преднамеренной. В Люсиль не было ни грана наивности и беспомощности, и она была абсолютно честна по поводу своих намерений — этого нельзя было не признать. Рэндалу незачем было быть таким уж чутким, чтобы понять, что Люсиль пыталась до него донести.
Она дала понять ему яснее, чем если бы объяснила открытым текстом, что, если он не пообещает на ней жениться, она не станет играть в его пьесе. Это был явный ультиматум, хоть и не высказанный вслух, и Рэндал не знал, что ей ответить. Он ничего не мог сказать, ничего не мог сделать. Он лишь сидел неподвижно за столиком, держа в руке руку Люсиль, и гадал, как долго может тянуться его молчание, чтобы оно ее не разозлило.
Она же, казалось, не замечала его молчания.
— Это так чудесно, — щебетала Люсиль. — Я так рада, что все наконец-то решилось! Я долго думала об этом. Для такой женщины, как я, непросто расстаться со свободой. Тебе хорошо это известно. Мне всегда нравилось сознавать, что я вольна делать что хочу, идти куда пожелаю и ни перед кем не отчитываться. Но теперь я думаю обо всем этом иначе. Представляешь, я буду планировать не только свое будущее, но и твое. Я во многом смогу помочь тебе, дорогой.
Люсиль снова открыла косметичку и подкрасила губы.
— Думаю, мы поженимся в Лондоне, — сказала она. — Я хочу венчаться в церкви, а ваши церкви просто божественны. Кое-кто из ближайших друзей может прилететь на церемонию. Для остальных устроим большой прием, когда вернемся домой, в Голливуд. — Она убрала косметичку в сумку. — Но, прежде чем строить дальнейшие планы, нам пора вспомнить о пьесе. Поскольку я была всю прошлую неделю очень нехорошей — не спорь, это так, — теперь я собираюсь быть хорошей как никогда. Последняя сцена, которую ты дописал, просто превосходна! Я буду повторять текст про себя, отправляясь спать, и к утру буду знать его наизусть. Не могу даже представить себе, кто был бы способен выучить эту роль слово в слово. Люсиль нащупала за спиной накидку и набросила ее на плечи. — Ради тебя, дорогой, сегодня я отправлюсь спать пораньше, хотя мне совсем не хочется уходить. Я предпочла бы остаться с тобой и потанцевать немного. Помнишь, как мы танцевали под радиолу, когда впервые узнали друг друга? Надо будет как-нибудь это повторить. А сегодня я ложусь в постель с текстом роли, который мне надо знать завтра к девяти утра. Разве это не мило, не благородно? Ты ведь гордишься мною?
Люсиль улыбнулась Рэндалу радужной, обворожительной улыбкой, отлично известной кинозрителям, и поднялась на ноги.
— Мне пора идти, дорогой, — сказала она. — Это всего лишь одна из жертв, на которые я готова ради тебя.
Рэндал поспешно попросил официанта принести им счет и кинулся вслед за Люсиль. И снова головы поворачивались в ее сторону, люди шептались за ее спиной. Когда она проходила по залу, все повторилось: восхищенные взгляды, восторженные негромкие восклицания. Все это было привычно для Люсиль, но она никогда не уставала упиваться этими минутами. В этом и был смысл ее жизни.
Они вышли в холл и направились к лифту, и тут Люсиль удивила Рэндала, протянув ему обе руки.
— Тебе не стоит подниматься ко мне в номер, дорогой, — сказала она. — Ты выглядишь усталым. А я ведь сказала тебе, что собираюсь быть хорошей. Сегодня я намерена перечитывать вновь и вновь волшебные строчки своей роли, пока не засну.
Рэндал автоматически поднес ее руки к губам, и в следующую секунду двери лифта уже закрылись за Люсиль. Он миновал вестибюль гостиницы и, выйдя на улицу, направился к припаркованному во дворе «бентли».
У него кружилась голова, и он был так рассеян, что забыл дать швейцару на чай. Рэндал медленно вывел машину со двора, влился в поток машин на Стрэнде, едва понимая, куда едет, видя перед собой только поднятое к нему лицо Люсиль, слыша, как она планирует их жизнь вместе… Вместе!
Люсиль же и сама была удовлетворена произведенным эффектом. Выходя из лифта и следуя по коридору к своему номеру, она улыбалась. Когда Люсиль открыла дверь, ее опьянил пряный запах, исходивший от множества оранжерейных цветов в горшках и вазах.
Сняв бархатную, отороченную норкой накидку, Люсиль бросила ее на кровать. Однако она не торопилась звонить горничной. Вместо этого, сев перед туалетным столиком, она стала рассматривать свое отражение в зеркале. Глаза ее сияли. Зеркало говорило Люсиль, что она все еще молода и красива.
Люсиль рассмеялась. От нее не укрылось изумление Рэндала, и она понимала, что поступила очень умно, не позволив ему говорить, не дав высказать возражений, готовых сорваться с его губ. До завтра у Рэндала будет время разумно и взвешенно обдумать и ее предложение, и альтернативу, которую она обрисовала очень четко.
Он согласится сочетаться с ней браком, иначе Люсиль не появится на сцене в «Сегодня и завтра». Для Люсиль не имело никакого значения то существенное обстоятельство, что Рэндал Грэй не горит желанием стать ее мужем. Она была настолько уверена в собственной привлекательности, что ни минуты не сомневалась: нежелание Рэндала жениться связано не с недостатком любви к ней, а со свойственным многим мужчинам желанием оставаться свободными и ничем не связанными.
Она была в ярости и вышла из себя, узнав, что Рэндал рассматривал возможность брака с другой женщиной, но ей быстро удалось поверить в то, что диктовало ей собственное тщеславие: Джейн Крейк была лишь данью амбициям Рэндала.
Люсиль жестоко ревновала Рэндала к Джейн. Эта самоуверенность аристократки не понравилась ей с самого начала, в ней Люсиль увидела качества, которых — она отлично это знала — не хватало ей самой. Но она не собиралась забывать годы успеха и лести поклонников из-за душевной раны, нанесенной ревностью.
Она все еще оставалась Люсиль Лунд — самой неотразимой и шикарной, самой яркой звездой на небосклоне Голливуда. У нее не было оснований сомневаться в любви Рэндала ни год, ни два года назад, и Люсиль попросту не приходило в голову, что чувства его могут измениться. Ей это было позволено. Она могла уставать от мужчин, но они всегда поклонялись ей до тех пор, пока она ждала от них поклонения. И только когда Люсиль считала, что с тем или иным мужчиной покончено, он был волен найти себе другую женщину — разумеется, с досады, а вовсе не потому, что чьи-то чары могли оказаться сильнее ее.
У Люсиль был незатейливый менталитет захватчицы. Но жизнь Люсиль, хотя в это вряд ли кто-нибудь поверил бы, в сущности, и была очень простой. Ее красота принесла ей шумный успех и мировую популярность. И, пока красота оставалась при ней, беспокоиться Люсиль было не о чем.
Мужчины, любившие ее в прошлом, не отличались ни глубоким умом, ни тонкой душевной организацией, они были вполне предсказуемы в своих желаниях, и Люсиль просто не приходило в голову, что Рэндал может быть другим. Он был мужчиной и, следовательно, был от нее без ума. Она хотела выйти за него замуж, и все, что произошло до этого, так же как и нежелание с его стороны, не имело никакого значения.
И все же в Люсиль была некая проницательность, выработанная в те годы, когда ей приходилось прокладывать путь наверх. Она чувствовала, что Рэндал может сказать что-то, о чем они оба будут сожалеть, и благодаря превосходной игре и собственному красноречию Люсиль удалось остаться хозяйкой положения.
— Я очень умная, — произнесла она вслух и снова улыбнулась своему отражению.
Собственная красота приводила Люсиль в радостное возбуждение. Сияние бриллиантов на шее, низкий вырез розового платья, хрупкая красота, белокурые волосы — все это казалось почти эфемерным в загадочном свете ламп по обе стороны туалетного столика. Люсиль подняла руки, продолжая любоваться собой. Теперь она жалела, что так быстро отпустила Рэндала. Он, конечно, понимал еще до того момента, как они встретились сегодня вечером, что Люсиль в настроении заняться любовью.
— Я очень умная, — произнесла она вслух и снова улыбнулась своему отражению.
Собственная красота приводила Люсиль в радостное возбуждение. Сияние бриллиантов на шее, низкий вырез розового платья, хрупкая красота, белокурые волосы — все это казалось почти эфемерным в загадочном свете ламп по обе стороны туалетного столика. Люсиль подняла руки, продолжая любоваться собой. Теперь она жалела, что так быстро отпустила Рэндала. Он, конечно, понимал еще до того момента, как они встретились сегодня вечером, что Люсиль в настроении заняться любовью.
Она чувствовала себя успокоенной и умиротворенной после этого ужасного дня, и ей хотелось ощущать на своих губах теплые губы Рэндала, почувствовать силу его объятий, услышать его голос, шепчущий нежные слова ей на ухо. Люсиль чувствовала, как внутри разгорается пламя, когда она думала о сексе с Рэндалом и его мужской привлекательности. Она слишком хорошо знала сладость добровольного поражения в тот момент, когда была готова слиться с ним воедино. Она знала, какая это радость — быть завоеванной.
Да, теперь Люсиль жалела, что отослала Рэндала. Взгляд ее упал на секунду на телефонный аппарат. Позвать его обратно? Через несколько минут Рэндал будет у себя дома на Парк-Лейн, и мысль о том, как он возвращается в пустую квартиру, придала Люсиль решимости. Она протянула руку к трубке, и в этот момент зазвонил телефон.
Люсиль не сомневалась, что это звонит Рэндал, чтобы сказать ей, как сильно он ее любит. Она поспешно схватила трубку.
— Алло!
— Внизу мужчина, который хочет вас видеть, мадам, — раздался на другом конце провода голос телефонистки.
— Мужчина? — удивленно переспросила Люсиль, гадая про себя, кто бы это мог быть — Рэндал или Эдвард. Для кого-либо другого было слишком поздно. Но, посмотрев на розовые кварцевые часики, которые она обычно брала с собой в путешествие, Люсиль обнаружила, что еще только без четверти одиннадцать. — И кто же это? — поинтересовалась она у телефонистки.
— Джентльмен отказался назвать свое имя, мадам, но он говорит, что должен увидеть вас по срочному делу.
— Но я должна знать его имя, — нетерпеливо произнесла Люсиль. — И сейчас уже слишком поздно для деловой встречи.
— Вы не могли бы подождать немного у телефона, мадам? — Голос телефонистки был довольно нелюбезным.
Люсиль нетерпеливо ждала. Ей хотелось говорить только с Рэндалом, на других людей у нее сейчас не было времени.
— Джентльмен предпочитает не называть своего имени, мадам, — снова послышался в трубке голос телефонистки. — Но он просил передать, что вы наверняка помните Джейкстаун. Он сказал, что этого будет достаточно.
Последовала долгая пауза.
— Вы здесь, мадам?
— Да, да, — ответила Люсиль, — попросите джентльмена подняться.
— Хорошо, мадам.
Люсиль положила трубку и сидела неподвижно несколько секунд, неотрывно глядя на телефон. Ее лицо помертвело.
Она перешла из спальни в гостиную и, словно ноги отказывались ей повиноваться, без сил опустилась на диван, глядя прямо перед собой и нервно сплетая пальцы.
Джейкстаун! О, она слишком хорошо помнила этот город — единственную длинную и уродливую улицу, дома с деревянными ставнями, бензозаправку, где весь день и бульшую часть ночи играло на полную громкость радио, салун, словно целиком перенесенный сюда из какого-то дешевого фильма о Диком Западе с его хлопающими дверьми и уродливой облупившейся вывеской. Она помнила все это слишком хорошо. Магазины, где почти нечего было купить, свою квартиру с вечным запахом несвежей пищи и постоянными засорами в канализации. И театр — разве можно было забыть этот театр?
Неровные полы на сцене, обшарпанные, плохо освещенные гримерные, железная витая лестница к двери на сцену — смертельная ловушка для тех, кто слишком торопился по ней подняться. Зрители, уставшие и частенько пьяные, и ассистент режиссера, никогда не говоривший ни о ком из артистов, не добавив при этом грязное ругательство.
Джейкстаун! Нет! Не может быть, чтобы после стольких лет…
В дверь постучали. Люсиль хотела ответить, но слова замерли у нее в горле. Стук повторился, а затем в замке повернулся ключ, который она оставила там, входя в номер. Люсиль не могла пошевелиться, не могла произнести ни слова, только сидела неподвижно, глядя на медленно открывающуюся дверь.
Глава двенадцатая
Стоявший за дверью мужчина выглядел, как показалось Люсиль, карикатурой на самого себя. Несколько секунд она могла только ошарашенно смотреть на него, не в силах произнести ни слова. Мужчина закрыл за собой дверь и двинулся к ней.
— Не ожидала меня увидеть? — спросил он.
Его голос — бодрый и самоуверенный — показался Люсиль самым ужасным из всех голосов, которые ей доводилось слышать.
— Ты! — наконец произнесла она, и от одного этого слова горло сжали болезненные спазмы.
— Да, я, — ответил мужчина, словно передразнивая Люсиль. — Какой сюрприз, правда? А ты, я смотрю, неплохо преуспела.
Он оглядел комнату. Глаза его остановились на корзинах с орхидеями и гвоздиками, на множестве мелких безделушек, которые Люсиль всегда возила с собой и которые явно не могли быть собственностью отеля.
Платиновый портсигар с ониксом, розовые кварцевые пепельницы, хрустальные рамочки с фотографиями на серебряных подставках, атласные и парчовые подушечки, которые, по мнению Люсиль, придавали номеру женский шарм.
Его быстрый оценивающий взгляд не пропустил ничего и остановился только на столике у окна, где стояло спиртное — превосходный набор лучших напитков, которые Люсиль щедро предлагала гостям.
— Раз уж ты настаиваешь, я, пожалуй, налью себе виски, — произнес мужчина с кривоватой ухмылкой, видя неспособность Люсиль произнести хоть слово.
Он бросил на стул свою мягкую шляпу, и Люсиль с изумлением обнаружила, что голова его была седой. Сначала ей показалось, что это развязность так изменила его, но теперь она поняла, что в этом виноват еще и возраст. Люсиль быстро произвела в уме подсчеты. Боже правый! Да ведь Бо должно быть около шестидесяти. Это казалось неправдоподобным. Люсиль с трудом могла в это поверить. Но она вспомнила, что ему уже было за сорок, когда они встретились.
Она вспомнила, как польщена была тем, что мужчина намного старше проявил к ней интерес. Она не понимала тогда, что представляет из себя Бо. Это позже у нее была возможность убедиться, что он всегда предпочитал молоденьких женщин. А тогда она была бедной маленькой дурочкой, которой польстило, что он выбрал ее из множества других хористок и пригласил на ужин.
А ведь другие девушки ее предупреждали.
— От Бо не жди ничего хорошего, — говорили они. — Лучше тебе держаться от него подальше.
Но Люсиль никого не слушала. Сам Бо Британ! Даже имя его казалось ей волшебным. А еще она считала Бо самым привлекательным мужчиной из всех, кого ей доводилось видеть. Это позже она узнала, что означают мешки у него под глазами и трясущиеся руки, когда Бо тянется за очередной двойной порцией виски.
А тогда она была слишком влюблена, слишком верила в то, что Бо нашептывал ей на ухо, и трепетала, когда он буквально пожирал ее, такую молодую и свежую, восторженным взглядом. Она помнила даже сейчас восторг их первого поцелуя, экстаз от сознания, что ей удалось заполучить такого мужчину — пленить Бо Британа, самого талантливого актера из всех, кого ей приходилось встречать.
Даже сейчас Люсиль хотелось плакать, вспоминая, какой жалкой, наивной дурочкой она была. Такой глупой, такой неопытной! Она даже поверила, когда Бо сказал ей, что согласился на роль в гастрольной труппе, чтобы помочь другу, отказавшись ради этого от главной роли в постановке на Бродвее. Да, маленькая доверчивая идиотка, какой она тогда была, проглотила и это.
Она считала Бо потрясающим мужчиной и не делала секрета из своих чувств. Ей льстило его внимание. И возможно, ее очевидное обожание помогало Бо какое-то время держать слово и не прикасаться к спиртному, из-за тяги к которому его давно уже выгнали из всех мало-мальски приличных театров и антреприз. Только самые низкопробные и неудачливые компании вроде той, с которой работала тогда Люсиль, готовы были взять на работу Бо Британа, на чьем счету было немало сорванных спектаклей и несколько приводов в полицию за непотребное поведение в пьяном виде.
Надо отдать должное постановщику и ассистенту режиссера — они пытались ее предупредить. Но Люсиль никого не хотела слушать. Она верила Бо, утверждавшему, что оба просто ревнуют ее к нему. И Люсиль по собственной доброй воле, сгорая от нетерпения, пошла по улице Джейкстауна к церкви.
Только позже, уже после того, как их обвенчали, она начала понимать, что стала жертвой вовсе не Бо, поймавшего ее в ловушку, а представлений о приличиях и добропорядочности, привитых ей отцом. Именно ее понимание того, как должна себя вести порядочная девушка, обрекло ее на жизнь в такой нищете, какую Люсиль прежде не могла себе даже представить.