Из-за занавеса показался Виталик с пылесосом. Увидев молоденькую мамашу, он подскочил к девочке и поставил ее посередине арены. Я и Сига спускались вниз. Виталик, отдав на откуп ребенку пылесос, безостановочно говорил молоденькой мамочке комплименты. Говорил он всегда почти одно и то же.
– У вас замечательный цвет волос. Ребенок очень милый. Вы чего больше хотите, шампанского, пива или водочки? Сто лет не видел такой бесподобной фигуры.
Действовало в семи случаях из десяти. В записной книжке Виталика женскими именами и городами была представлена вся Россия. Изредка, в разных городах всего мира, его били мужья. Не помогало.
Увидев нас, Виталик перешагнул через бордюр ко мне.
– Есть сотня-две в долг? Девушку хочу до дома проводить.
Я наклонилась к его уху.
– В обмен на ключ от твоей бытовки. У тебя там не очень грязно?
– Обижаешь. С утра сегодня генеральную делал, папа заставил.
Я обменяла двести рублей на ключ.
Ледяная вода из крана сильно била в землю. Сига пытался сделать ее тише, но как только он повернул кран, вода забрызгала его до колен.
– Ничего себе руки помыл. Веди теперь сушиться. – И он, достав из кармана телефон, отключил его.
Вот теперь, когда уже ясно, что будет через несколько минут или через два часа, но обязательно будет, я почувствовала стеснение.
Так легко спросить Виталика, Сергея или любого другого мужчину в цирке: «Ты идешь в бытовку?», и так трудно было задать вопрос сейчас нравящемуся мужчине. Поэтому я просто повернулась, и Сига послушно пошел за мной.
В домике Виталика на этот раз было чисто. Это многим мужчинам свойственно. Сначала скопят гору посуды, а потом долго и тщательно ее драют, обещая себе со следующего дня мыть каждую тарелку. В отношении общей уборки – то же самое. Доведут квартиру до состояния, когда на полу грибы можно выращивать, затем мучаются, отмывая.
Чувствуя себя неловко, мы сели за маленький стол, включили телевизор. Через тридцать секунд я встала, заглянула в Виталин холодильник. Там была одна бутылка пива. Я выставила ее на стол. Мы смотрели на бутылку с минуту, затем оба протянули к ней руки. Пальцы встретились.
Не отрывая руки от моих пальцев, Сига встал, положил вторую руку мне на затылок и, запрокинув мою голову, начал целовать.
Крыша съехала сразу. Я еще попыталась объяснить ему, что он очень пьян и лучше перенести свидание на завтра. Но он одним движением расстегнул «молнию» сарафана.
Пока его руки раздевали меня, мои – вытащили его рубашку из брюк, и тонкое, худое тело с атласной загорелой кожей свело меня с ума. Я поцеловала его в живот.
Через минуту мы лежали в кровати. Вернее, мы не лежали, мы двигались в том ритме, который продлевает жизнь на земле. А потом еще и еще… И еще.
В четыре часа ночи нужно было вставать, иначе Ладочников, которого я не предупредила, мог поднять тревогу по всему городу.
Сига взял со стола часы.
– Черт, мне срочно нужно домой, ребята обещали заехать в пять утра.
– Тогда вставай, – я терла глаза, размазывая тушь. – Иначе мы заснем, и оба огребем немерено неприятностей.
– Угу, – сказал Сига и закрыл глаза.
Я поцеловала его в плечо.
– Вставай, не спи. А как ты доберешься до дома?
– Меня у цирка ждет шофер. Сейчас позвоню ему.
Он встал, потянул меня за руку… И мы еще задержались на полчаса.
Расстались у моей бытовки. Я смотрела вслед уходящему Сиге и не была уверена, что мы встретимся еще раз.
В тесной бытовке было темно, душно, стоял терпкий мужской запах.
Ладочников спал на моем месте, Сергей на полу.
Разбудив Костю, я плюхнулась на кровать. Костя, сжавшись калачиком, хотел устроиться с краю, но продержался не больше минуты и упал на Сергея. Тот завопил, махая руками.
На автомате стащив с себя сарафан, я кинула его на стул, легла и натянула на себя одеяло. В последний момент вспомнила, что забыла шаль в цирке. И тут же пришлось проснуться.
– Ты где была? – Отбившись от Сергея, Ладочников смотрел на меня с возмущением. – Ты где всю ночь шлялась? Ты знаешь, что к нам какой-то тип ночью ломился? Я глянул в окно, а там – никого.
– Глюки, ночные глюки. Не грузите, – разговаривать не было сил. Тело погружалось в сон, опережая мозг. – Я живой человек, устала. Все завтра, завтра.
Глава 9 Истерика с абсентом
Тревожная луна в окне бытовки.
События поздней осени прошлого года опять вернулись ко мне. Я в составе делегации от ортопедического института прилетела в Париж. Медики на семинарах обменивались опытом, а меня привезли хвалиться тем, как иногда можно удачно сделать операцию.
Мне вернули гибкость в колене, заменив мениск и нарастив связки. Специалисты в упор осматривали мою ногу, тыкали в нее тупыми металлическими предметами, тут же теряли ко мне интерес, зато долго и проникновенно жали руки российским ортопедам.
Я терпела обследования, интервью для медицинских журналов и снисходительное обращение со стороны медиков, воспринимавших меня полезным экспонатом. Мне было все равно. Если бы меня попросили откровенно ответить в графе «цель приезда в Париж», я бы написала – наконец-то увидеть своего любимого.
Два дня я ездила по городу, наблюдала, как на Елисейских Полях и на всех других улицах украшали гирляндами деревьями, готовясь к рождественским праздникам. Часто шли дожди, и я вдыхала аромат Парижа, где даже асфальт пах по-другому – чистотой и буржуазностью.
Вместе с двумя врачами, вспомнившими о своей женственности, я размеренно ходила по бутикам и магазинчикам. Они, дорвавшись до скидок и командировочных денег, накупили кучу новой одежды. А у меня был запас шуб на двадцать лет вперед, если буду держать фигуру, а также обуви и всякой другой галантерейной дорогой ерунды, от трусиков до джемперов. Я купила только пару босоножек, платье и сарафан.
Так случилось, что моя молодая тетушка, придерживающаяся не самого праведного образа жизни, ушла из нее, банально передозировавшись на вечеринке. Она оставила мне в наследство много денег, шкаф одежды, больше половины которой было не распечатано, и много, много проблем. А еще в наследство мне достался Алексей.
Гуляя по Парижу, я в любой его точке оглядывалась на Эйфелеву башню, обещавшую мне счастье.
Начиная со вторника, каждый день я садилась за столик кафе на улице, под Эйфелевой башней, и заказывала кофе с круассаном.
Этот типовой гастрономический набор стоил здесь порции запеченной в майонезе семги, залитой красной икрой в среднем московском ресторане.
В кафе я ждала моего любимого. Ждала Алексея.
На третий день дождалась… За мой столик села Лариса, моя соперница, бывшая приятельница Алексея. Не надо было много говорить, по ее счастливо-напряженному лицу было все понятно.
– Он не придет. Я беременна. Полгода. Опоздала ты, Настя, со своей любовью.
Мне захотелось умереть. Сейчас, немедленно. Боль от простых четырех предложений, сказанных полузнакомой девушкой, была невыносимой. Я не хотела ни о чем просить, но все-таки задрожавшим голосом проблеяла:
– А можно мне его увидеть?
Лариса уверенно покачала головой.
– Ни за что. Во-первых, за тобой может быть наблюдение, во-вторых, я в нем пока не уверена. И зачем он тебе теперь? Неужели ты не понимаешь, что сама мысль о том, что у меня от Алексея родится ребенок, будет постоянно вас разделять. Понимаешь?
– Понимаю, – всхлипнула я.
– Прекрасно. – Лариса встала.
Я сидела, и слезы лились из глаз. Мне было трудно дышать.
– Что же мне делать?
Лариса слегка вдохнула.
– Напейся. Поверь мне – помогает. Напейся до зеленых чертей. Все, я пошла, не могу на тебя смотреть, жалко становится.
И Лариса ушла легкой походкой победившей женщины.
Что я сделала? Напилась. Но не просто хряпнула бутылку водки и завалилась спать, ревя в подушку. Нет, я купила бутылку «Абсента» крепостью в семьдесят четыре градуса, завернула ее в пестрый пакет, маскируясь от полиции, и бродила по Парижу, осматривая город, который до сих пор, оказывается, не видела. Впечатления он на меня не произвел.
Сев в первый попавшийся подъехавший автобус, я заплатила какие-то сумасшедшие деньги, вроде сорока евро, и поехала… Не знаю куда. Но оказалась на окраине Парижа. Дома здесь были без всяких архитектурных изысков, как у нас в Москве. И гулять тут было приятнее, привычнее… Или те десять небольших зеленых глотков, что я сделала, начали примирять меня с городом.
На одной из афиш я увидела русское слово «Цирк». Все остальное было написано по-французски.
Повернувшись, я махнула рукой, и остановилось такси. Улыбчивый шофер говорливо зажурчал французской речью, из которой я ничего не поняла. Замолчав, он выжидательно на меня уставился. Я ткнула пальцем в адрес внизу афиши. Таксист заулыбался еще шире и открыл передо мной дверцу.
Перед тем как сесть в машину, я сделала глоток из литровой бутылки, этикетка которой оголилась, показав слово «Абсент».
Перед тем как сесть в машину, я сделала глоток из литровой бутылки, этикетка которой оголилась, показав слово «Абсент».
Надо было видеть лицо шофера. Он повторил мое глотательное движение и смотрел на меня, видимо, ожидая, что я сейчас упаду замертво. Я ему честно сказала, что я русская, он тут же понял и успокоился.
Цирк оказался старым шапито.
Громко орала музыка, вверх рвались гирлянды привязанных шариков. Два клоуна на ходулях выкрикивали что-то, видимо, очень смешное, потому что входящая публика, в основном мамаши с детьми, после их французских речовок заливалась смехом.
И все были в пестрых куртках, вязаных шапках и рукавицах. Все они кутались в шарфики и притоптывали ногами, поглядывая друг на друга, показывая, как им холодно. У нас в такую погоду мужчины ходят без шапок и пьют пиво, а женщины, выскочив из автобусов после работы и нагрузившись продуктами в магазинах, не застегивая верхнюю одежду, бегут по домам, благодаря погоду, что сегодня нет морозов.
Мигание цирковых огней, музыка, шарики и настроение парижан настолько не соответствовали моему, что я решила здесь остаться.
Шофер выскочил из машины, открыл передо мной дверь и, взяв под локоток, подвел к девушке-клоунессе в костюме Снегурочки, продающей перед входом билеты. Пока он ей что-то журчал, кося на меня глазами, я сделала еще один глоток и теперь не только шофер, но и девушка повторили мое глотательное движение, с ужасом глядя на бутылку.
– Она русская, – выговаривая каждую букву, сказал шофер, и девушка понимающе улыбнулась.
Расплатившись за такси и билет, я прошла внутрь цирка. На билете не было обозначено место, и я забралась под самый верх.
Представление помню смутно. Громкая музыка и удушающее тепло. Мелькающие акробаты, бегающие песики, полуголый кордебалет стройных девушек и опять акробаты.
Через полтора часа действо закончилось, и зрительные ряды начали пустеть. Я сидела наверху, изредка отхлебывая из бутылки, смотрела, как ветер гоняет разноцветные фантики по арене и вокруг нее.
Рядом со мной неизвестно откуда появился усатый жизнерадостный парень и протянул сок в высоком бокале.
– Не охренела еще «Абсент» пить? Даже я не могу долго потреблять его неразбавленным.
– Охренела, – согласилась я. – А что ты предлагаешь?
– Похмелиться. – Парень попытался улыбнуться. – Я сегодня на арену не выходил, вчера день рождения Аркадия, жонглера, отмечали. Он в трейлере с моим отцом пиво пьет. Отец у меня директор этой шараги. Колесим вот по свету, в России два года не были. Ты давно оттуда?
– Неделю, – икнула я в ответ.
Я попыталась встать, но нога, на которую я все еще немного хромала, не выдержала удара «Абсентом» и подвернулась. Я начала падать, но сильные руки парня подстраховали. Зацепив под руку, он стащил мое тело вниз, предусмотрительно прихватив бутылку. Я на ходу допила сок и, не зная, куда поставить бокал, пристроила его на пластиковое сиденье.
– Э-э, нет, стакан подотчетный, реквизит. Мы его с собой возьмем.
Парень опрометчиво отпустил меня и пока подхватывал бокал, я сползла на холодный пол.
– Чего-то мне того, не того… не очень хорошо. – Я села, закрыла лицо руками и разревелась. – Меня любимый бросил.
– Подумаешь. – Малый ухитрился захватить бутылку, бокал и меня. – У нас это сплошь и рядом.
– Ты меня понимаешь, – хлюпнула носом я.
– Понимаю, куда ж деваться. – Парень хлебнул из моей бутылки. – Крутой напиток. Пойдем, выпьем?
– Пойдем.
Все остальное я помню отрывочно, секунд по десять из каждого часа.
Утром, сидя за столом непонятного тесного помещения, я открыла глаза… и увидела нарезанную вареную морковку, две горошины и кубик картошки. Проморгавшись, я поняла, что впервые в жизни нахожусь в состоянии многих русских мужиков, потому как пришлось вынуть свою пьяную рожу из тарелки, где еще оставался салат «оливье».
Объяснить, каково было мое самочувствие, – невозможно. Никакого «чувствия» не было. Сбоку, под длинной деревянной лавкой, валялся парень, и я была уверена, что его зовут Виталик. Сверху он был прикрыт ослиной попонкой, под головой уместился ящик из-под вина. С трудом сев, я придержала голову обеими руками, чтобы она не отвалилась.
Виталик открыл глаза, бодро вскочил и оглядел меня со всех сторон.
– Ну, ты, мать, даешь. Ты бы хоть позвонила, как его там зовут, врача твоего? Эдик, кажется?
Я повернула руками голову в сторону Виталика.
– Откуда ты знаешь о враче?
– Теперь весь цирк о тебе все знает. Пока ты каялась, кордебалетные девочки закуску организовали, ты вино оплатила, мы, акробаты, со своей стороны мясом выступили.
Я присмотрелась к ящику вина, служившего подушкой Виталику.
– А вино все выпили?
– Ты про это? – Виталик небрежно пнул пустой ящик. – Это мы в первый час выдули, а остальные двадцать бутылок до трех часов ночи потребили. Но я тебе стакан красного заныкал, на опохмел.
– Спасибо. А где моя сумка?
– Сумку ты, Настя, нашей Ольге из кордебалета подарила. Но я могу слетать, отобрать взад.
– В сумке был телефон и портмоне, – неуверенно пояснила я.
– А на фиг теперь тебе портмоне? – Виталик доверительно улыбнулся. – Карточку мы твою всю выгребли, и банк ее аннулировал, а на мелочь мы хлеба купили. С телефоном сложнее, ты его потеряла.
Внутри у меня захолодело еще больше. В этот момент в помещение зашел суровый мужчина средних лет в спортивном костюме и хмуро посмотрел на меня.
– Очухалась?
– Нет еще, – я ответила и стиснула голову еще сильнее.
– Виталька, налей ей. – В голосе мужчины слышалось сочувствие. – Слушай, барышня, ты откуда свалилась на нас?
– С улицы. Я афишу увидела и приехала.
Мужчина повернулся к парню.
– А ты, Виталечка, бегом марш на арену, подметать.
Виталик достал из-за какого-то ящика стакан с красным вином, поставил передо мной. В стакане плавали мелкие опилки. Я, не рассуждая о гигиене, выудила их пальцем и залпом выпила вино.
Виталик крякнул, наблюдая за мной, дернул плечами и убежал.
– Ну, чего, вызвать тебе такси? – Мужчина смотрел на меня без любопытства и без сострадания. – Деньги, как я понял, ты вчера спустила, и машину я тебе оплачу. Что, совсем плохо?
– Простите, а как вас зовут? – я спросила имя, чтобы потянуть время. Во мне что-то зрело, но я пока не могла понять что.
– Виктор Палыч. Но все меня зовут Палычем.
– А-а, так вы директор шапито?
– Я – артист цирка!
В его глазах загорелся огонек фанатизма, а во мне дозрело решение.
– Я поняла! Я не хочу домой! У вас есть какая-нибудь работа? – Палыч теперь смотрел на меня с интересом. – Любая работа, и чем говнистее, тем лучше.
Палыч улыбнулся.
– Говнистая есть. За животными убирать. Хочешь?
Я согласно кивнула, и тут же пришлось держать голову, тело начало заваливаться на сторону. Директор подхватил меня.
– Да-а, прищучило тебя серьезно. Слышал я о твоей душевной драме. Только денег мы много платить не можем…
– А и не надо. – Взгляд мой останавливился на предмете, лежащем под столом. – Палыч, пожалуйста, поднимите мой телефон, я не могу нагнуться.
Директор резво подал мне с пола трубку, я набрала номер гостиницы. Сразу же после моего «алло» в трубке раздалась такая тирада, что, если бы у меня были силы, я бы покраснела до свекольного цвета.
Поговорив с Эдуардом, я довела бедного доктора до нервного срыва. Он не мог поверить, что я остаюсь во Франции, в составе полунищего российского цирка.
– Может, ты пьяная? – Эдуард Арсенович почмокал губами, и каждый «чмок» разрывной пулей отозвался в моей черепушке. – Хотя нет, ты же не пьешь.
– Очень даже пью, – «трезвым» голосом сообщила я. – У меня депрессия. Пока не пройдет, в Москву не поеду.
– Понял. Протрезвеешь, позвони. Я тебе билет закажу.
– Не ждите, это надолго. Так и скажите родителям.
Сообщила я, надеясь, что Эдуард Арсенович почувствует серьезность моего решения. Но он серьезности не внял.
– Не дури, Настя. Даю тебе на любовную депрессию две недели.
– Нет. Мое состояние надолго. – Мне стало смешно, и я по-дурацки хихикнула. – Я-то знаю. Пришлите, пожалуйста, сюда мои вещи.
Вещи мне прислали. И новый телефон, с которого раздался единственный звонок – от мамы. Если бы со мной поговорил папа, я скорее всего вернулась бы в Москву, под крылья родителей. Но разъяренная мама, которая любит меня как всякая нормально-ненормальная мать, успела за первые пять минут наговорить мне столько оскорбительных вещей, что я серьезно обиделась.
Да, до двадцати семи лет я сидела у родителей на шее, получая копейки в административно-хозяйственном отделе железобетонного комбината, где числилась завхозом. Но ведь я была хромой с пяти лет, когда получила травму колена, выпав из окна нашей старой квартиры со второго этажа. И именно родители забаловали меня своей любовью, решая за меня задачки в школе и бытовые вопросы в семье.