– Н-да? И что ты предлагаешь? Вывезти ее нелегально?
– Боюсь, у нас нет другого выхода.
* * *И еще в одном месте в то же самое время говорили о судьбе Тани. На этот раз разговор шел по-английски, и одним из собеседников была сама Садовникова.
За минувшие сутки она и наревелась, и отоспалась, и даже выбросила излишек адреналина в бассейне, бессчетное число раз промерив водную гладь быстрым кролем. И ни разу не включала телевизора, с его паршивыми новостями.
Поэтому сейчас Татьяна сидела в столовой Зета гораздо более спокойная и, насколько это возможно, уверенная в себе, чем днем ранее. Ее возросшие твердость и хладнокровие, казалось, странным образом подействовали на ее визави, и тот уж не давил на нее и не унижал, как вчера. Напротив, был деловит и почти равнодушен.
– Пока я, так и быть, не собираюсь тебя никому выдавать, – промолвил Зет. – Но у меня есть ряд условий.
Татьяна сидела молча, глядя в сторону, где за французским окном шелестели под ветром листья пальмы, и лишь искоса посматривала на собеседника. Она продолжала гадать: кто Зет на самом деле? Его английский казался безупречным, однако в нем явственно чувствовался американский акцент. Такой достигается в результате долгого обучения в дорогих колледжах и университетах Восточного побережья, вроде Гарварда. И выглядел Зет эффектно. Одет в дорогие вещи, с небрежной элегантностью – подобный стиль больше всего нравился Садовниковой. Под одеждой угадывалось мощное, тренированное тело. А лицо – волевое, наглое, загорелое. И глаз горит, словно у голливудского красавчика номер один Рассела Кроу. «Даже если он поставит своим условием спать с ним, я, конечно, возмущусь, – мелькнуло у Татьяны, – и водить за нос его буду до последнего, однако это не самый худший вариант, какой можно себе представить. Потому что он, засранец, чего уж там говорить, хорош».
– Я прошу тебя, – внушительно сказал Зет, – строго и неукоснительно придерживаться правил, которые я установлю. Если любое из них ты нарушишь или хотя бы попытаешься нарушить, я немедленно передам тебя в руки полиции. Эта часть соглашения тебе понятна?
– Смотря какие ты предлагаешь правила.
– Они просты и необременительны. И первое из них: ни шагу за порог виллы. Никогда и ни ногой. Второе: никаких телефонных звонков. Третье: никакого Интернета.
– Ты хотел сказать: никакой переписки по электронной почте? Никакого общения по «аське»?
– Я сказал ясно: никакого Интернета, – громыхнул Зет. – Наверно, ты не знаешь – а я знаю, потому что, в отличие от меня, ты слабо образована и мало любопытна, – но нынче спецслужбы способны вычислить психологический портрет пользователя (не говоря уж о его возрасте, поле и национальности) по тому, на какие он сайты заходит и сколько времени на них пребывает. Мне, а тем более тебе, совсем не нужно, чтобы в полиции узнали, что с моего ай-пи адреса в Сеть выходит русская блондинка двадцати с чем-то лет…
– Что я блондинка, – ехидненько заметила Татьяна, – спецслужбы тоже через Интернет могут вычислить?
– Легко! – отрезал Зет с таким самоуверенным видом, что Татьяна решила не тратить силы на споры с этим надменным бараном. – Итак, главное правило: никаких контактов любого рода – личных, телефонных или виртуальных – ни с кем вне этого дома.
«И больше ни единого слова о сексе… Интересно, почему?»
Она иронично поинтересовалась:
– Я буду жить у тебя, покуда, так сказать, смерть не разлучит нас?
– Нет, и не надейся. Лишь до тех пор, пока я не сделаю тебе новые документы… Зато все остальное тебе разрешается: сколько угодно читать, в моей библиотеке полно английских книг, сколько угодно телевизора, бассейна, еды, болтовни – не со мной, я человек занятой, а с Нгуеном…
– Да уж, – фыркнула девушка, – Нгуен – замечательный собеседник…
– Ты просто не умеешь с ним разговаривать, – отрезал Зет. – Во всяком случае, он знает гораздо больше языков, чем ты. У тебя в активе лишь английский, да французский кое-как, а он, кроме родного вьетнамского, в совершенстве владеет греческим, итальянским, лаосским и камбоджийским. Поэтому не тебе над ним посмеиваться.
И опять Зет ее обыграл, унизил, а ведь, когда начинал разговор, был почти что душка. «Похоже, – мелькнуло у девушки, – у него метод ухаживания такой: как можно сильнее умалить меня. У мужчин ведь разные способы покорения существуют. Можно долго-долго карабкаться на сияющую вершину. А можно, наоборот, эту самую вершину низвести настолько, чтобы она по пояс, по колено оказалась… Тогда мужику ничего не стоит на нее, во всех смыслах этого слова, вскарабкаться… Но если ты решил меня раздавить, Зет, то берегись: я только прикидываюсь глупой блондинкой. Просто для того, чтобы ты меня в полицию не сдал».
– Ты говоришь, – решив ни на какие уколы собеседника не обижаться, заметила Таня, – что ты – человек занятой. Чем же ты занят, могу я узнать? – вопрос между тем прозвучал язвительно.
– Бизнес, – бросил Зет.
– Бизнес – какого рода?
– Импорт-экспорт.
– Какой продукции?
– Преимущественно сельскохозяйственной.
– А-а, ты торговец оливками, – саркастически заметила Таня.
– И оливками тоже, – спокойно ответствовал Зет.
– Разве может торговец сельскохозяйственной продукции изготовить нормальные левые документы?
– А это не твоего ума дело, – с милой улыбкой ответствовал Зет.
* * *Прошло пять дней. Эти дни оказались для Татьяны, пожалуй, самыми спокойными за весь последний месяц ее жизни.
По утрам Зет куда-то уезжал – верно, по своим оливковым делам. Во всяком случае, когда Садовникова просыпалась, ни им самим, ни его «Мерседесом» уже не пахло. Нгуен подавал ей в столовой завтрак. Кормил не очень вкусно, но сытно – Таня даже стала задумываться (чего с ней не случалось уже бог знает сколько времени), а не наберет ли она лишний вес? Поэтому заставляла себя подолгу плавать в бассейне.
По календарю осень уже перевалила за середину, однако в Афинах стояла прекрасная, даже жаркая погода: к полудню воздух разогревался до двадцати пяти, а то и тридцати градусов; белые облачка, стремительно несущиеся куда-то к югу, даже не грозили дождем; на акациях не появилось ни единого желтого листочка; шелестели на ветру пальмы.
В телевизионных и газетных новостях кровавое ограбление, произошедшее в ходе аукциона, отошло на второй, а потом и на третий план – верный признак, что журналистам нечего о нем писать (потому что полиции нечего сообщить борзописцам).
Жизнь на вилле Зета была бы совсем идиллической, когда бы деятельная натура Тани не томилась в вынужденном заточении.
Она не привыкла доверять другим свою собственную судьбу. Вверять ее в руки кому бы то ни было (даже родным!). Она сама привыкла быть ее хозяйкой!
И всякий день, и не по одному разу, Таня спрашивала себя: а правильно ли она поступает, дотошно соблюдая правила Зета: не делает ни шагу за порог, ни по телефону не звонит, ни в Интернет не выходит? Может, хотя бы в тот момент, когда Нгуен на мотороллере отправляется по магазинам или на рынок и она остается совсем одна, ей стоит сбежать? И добраться до ближайшего телефона-автомата, набрать номер Валерия Петровича?..
Услышать его бесконечно далекий и родной голос и хотя бы сообщить, что она жива. Сказать, где она и что с ней. Но всякий раз Таня останавливала себя. Даже если о «нарушении» не проведает Зет – кто может знать, чьи посторонние уши прослушают ее звонок, чьи чужие и враждебные глаза прочтут ее электронное письмо? Не выдаст ли она себя? Не наведет ли на свое убежище полицию, Интерпол или кого похуже? Тем более что после прошлого звонка отчиму с ней случилось ужасное…
А даже если ее разговор не перехватят враги (кем бы они ни были) – чем, спрашивается, ей может помочь Валерочка? Как он, даже с его огромными связями в дипломатических и разведческих кругах, сумеет протянуть руку помощи беглянке без документов, подозреваемой в совершении уголовных преступлений на территории чужого государства?
И потом, ей почему-то казалось, что, если она выйдет за порог виллы Зета, ей и вправду не будет пути назад. Каким уж конкретно образом, Таня не знала (может, у него всюду видеокамеры скрытого наблюдения натыканы?), но она практически не сомневалась: нарушишь установленный Зетом порядок – он проведает. И не даст ей никакого нового шанса – выгонит, и все. А вновь оказаться на улице – без денег, без документов, разыскиваемой полицией – Тане очень не хотелось.
И она усмиряла свой порыв к действию. И сдерживала желание быть независимой. Ради того, чтоб не попасть в тюрьму, можно и потерпеть.
Единственное, что она проделала, воспользовавшись очередной отлучкой вьетнамца, – уничтожила всяческие следы головы горгоны и ее содержимого. Татьяна не раз спрашивала себя: правильно ли она поступает с гипсовой Медузой и письмом Чехова, и всякий раз внутренний голос не просто подсказывал – он кричал: да! Поэтому голову, до поры хранившуюся в ее комнате, она раздробила на мелкое крошево и закопала ее на заднем дворике виллы вместе с тубусом из-под сигары, в котором хранилось письмо. Двор Зета представлял собой далеко не образец садоводческого искусства: ни Нгуен, ни сам хозяин не появлялись там днями напролет, поэтому Татьяна надеялась, что свежезакопанную ямку никто не заметит. А само взрывоопасное письмо Костенко девушка там же, на заднем дворе, сожгла. Единственное, что осталось: координаты смертельной бомбы – в блестящую Танину память эти двенадцать цифр впечатались намертво: не забудешь, не сотрешь, не выжжешь!
Больше никаких отступлений от размеренной, словно в хорошем санатории, жизни на вилле Зета не случалось. Таня заставляла себя спокойно читать Ивлина Во в оригинале или подолгу беседовать с Нгуеном: вдруг тот проговорится, выдаст, в чем истинная суть Зета, каково его настоящее лицо? Однако развести вьетнамца получалось лишь на краеведческие или кулинарные темы.
И все-таки Татьяне не давало покоя ее нынешнее состояние. Она размышляла, беспрестанно ломала голову: а чем она может помочь себе сама? Как она – в своем стиле, не надеясь ни на кого – сумеет выбраться из переделки, в которую, благодаря неугомонному характеру и несчастливому стечению обстоятельств, опять попала?
* * *Ангелос и Спирос провернули целую интригу ради того, чтобы в субботу их отпустили на дальнюю рыбалку одних. Ангелос регулярно и методично, всю неделю напролет, сверлил по этой теме мозг родительницы. Спирос действовал тоньше: без понуканий и пререканий мыл посуду и даже сходил с бабушкой на рынок, помог пакеты нести.
Нет, мальчикам и раньше, конечно, лодку доверяли, но позволяли рыбачить только на виду, в той бухте, на берегах которой расположился их городок. Теперь же друзья собрались за мыс – туда, где промышляли взрослые, а также парни постарше. Конечно, там улов был – не сравнить!
Упорство и настойчивость принесли плоды. Родители Спироса сдались первыми, еще в четверг. Правда, его бабушка (мамина мама) активно возражала, но ее доводы только подхлестнули отца не менять принятое им решение: мальчика отпустить! Родительница Ангелоса капитулировала в последний момент, вечером в пятницу, когда оба парня уже извелись.
И вот ранним утром в субботу с заранее проверенными снастями, с термосами с кофе и завернутыми в фольгу бутербродами, парни на лодке семьи Спироса вышли из порта. Сердца их бились в упоении, а душа переполнялась восторгом: они становились взрослыми!
Еще было темно, когда юные рыбаки заняли заветное место в защищенной от постоянного северного ветра необитаемой бухточке, где в это время года по утренней зорьке великолепно брала ставрида. Едва развиднелось, парни уже забросили снасти: лески с огромным количеством крючков и блесен. Всем известно, сколь глупа ставрида – чтобы ее поймать, не нужна даже наживка.
Вскоре небо слегка посерело, а юные рыбаки вытащили в лодку первый улов – штук тридцать ставридин. И тут Ангелос посмотрел в сторону берега, присвистнул и прошептал: «Глянь, Спирос!» – и указал рукой на берег. Спирос обернулся и увидел: на скалах, находящихся от них лишь в паре кабельтовых, неловко, боком, наполовину в воде, застыл белоснежный катер. Даже одного взгляда в сероватой утренней дымке хватило, чтобы понять: произошло кораблекрушение. Возможно, на катере находятся люди, нуждающиеся в помощи (подумал Ангелос). Возможно, на нем есть сокровища (предположил про себя Спирос).
Так или иначе оба мальчика быстро свернули снасти. Спирос стал дергать стартер мотора, невзирая на то, что отец просил идти по возможности все время на веслах и заводить движок только в самом крайнем случае: уж больно дорогой стала солярка. Но теперь наступал тот самый крайний случай, разве нет?
Мотор завелся. Совершив лихой разворот, Спирос направил лодку к берегу, прямо к потерпевшему бедствие катеру. На белом судне, лежавшем на боку среди скал, никто не подавал признаков жизни. «Вдруг катер пуст? – стремительно проносилось в головенке Спироса. – И никому не принадлежит? И никто не заявит на него права? Тогда он станет моим! Мы с отцом его починим! Заделаем пробоины – если они есть, ведь такая посудина огромные миллионы стоит – не меньше пятисот тысяч евро!»
В азарте мальчик подлетел на своей лодчонке почти к самому катеру. Заглушил движок. «Бросай якорь, Ангел! – скомандовал Спирос. – А не то прибой нас выкинет!»
Он всегда был ведущим в их дуэте, он всегда быстрее Ангелоса соображал и действовал, и тянул друга за собой. А тот смирился с ролью ведомого – зато он больше знал, и читал, и придумывал более интересные приключения. Вот и сейчас: он не исключал, что на катере есть раненые, и тогда он, наверное, сможет оказать им первую помощь, а потом они со Спири доставят их на своей лодке в больницу и станут героями газетных статей и телевизионных репортажей.
Спирос стал лихорадочно раздеваться. Совсем развиднелось: темно-серый воздух и море превратились в светло-серые, а макушка горы над ними даже окрасилась в солнечно-рыжий цвет. Мальчик скинул с себя одежду и в одних плавках лихо прыгнул в воду. Уже давно никто не купался, но вода еще была теплая, даже утром – во всяком случае, теплей, чем воздух. Осеннее море ласково – Спирос хорошо это знал.
Ангелос отдал якорь и неотрывно смотрел на друга: тот уже доплыл до катера. Вот он встал на подводную скалу у белого борта посудины (вода оказалась ему по пояс). Затем схватился за леер накренившегося в его сторону катера. Цепляясь за палубу, перелез в кокпит. Исчез внутри…
И вдруг до Ангелоса донесся отчаянный вопль друга. Вопль, от которого у него мурашки пробежали по спине, а волосы на руках встали дыбом. Вслед за криком на палубу чужого катера вылетел Спирос. Даже издалека было видно, что глаза у него словно превратились в огромные плошки.
Спирос поскользнулся, сорвался с дыбом стоящей палубы, хрястнулся плечом о леер, плюхнулся в воду. И диким кролем, отчаянно молотя руками, припустился к лодке. Ангелосом не надо было командовать (он ведь иногда слушался указаний друга, только чтобы доставить тому приятное). Вот и сейчас он самочинно сообразил, что надо выбирать якорь и заводить мотор. Он успел сделать и то, и другое и даже немного подплыть в сторону несущегося в воде Спироса. Но приятель не то что не оценил – даже не заметил его подвига. Он подтянулся за борт, перегнулся и плюхнулся в лодку, тяжело дыша.
Ангелосу не надо было также приказывать, чтобы он, не глуша мотор и не экономя солярку спиросовского папани, развернул лодку и взял курс на дом. Он понимал: чем скорее и дальше они уберутся от чужого катера – тем лучше. Мальчик только тихо спросил у приятеля: «Что там?» – и сердце его в ожидании ответа заныло то ли от восторга, то ли от ужаса. А Спирос, отдышавшись наконец, выдохнул:
– Там мертвяки. Двое. Мужчина и женщина.
– Как – мертвяки? – со щемящим и каким-то отвратительным самому себе любопытством спросил Ангелос. – Утопленники?
– Нет, – покачал головой друг. И прошептал: – Их убили. Они все голые и в ранах. А кровищи там!..
И тут его вывернуло наизнанку, он даже не успел перегнуться за борт, чтобы не испачкать лодку.
* * *Отношения Тани с Зетом складывались… Да никак они, откровенно говоря, не складывались!..
Утвердив в первые пару дней свое моральное и интеллектуальное над ней превосходство и ее от него зависимость, мужчина успокоился. А Татьяна благоразумно не ставила его лидерство под сомнение, не нарушала установленных им правил. Поэтому по вечерам, когда они сходились в столовой ужинать, вещал в основном Зет.
Он оказался великолепным рассказчиком. За бутылкой хорошего вина или попивая в качестве диджестива виски или коньяк с сигарой, Зет повествовал о своей жизни: как учился в Штатах, как, вернувшись в Грецию, начинал и ставил на ноги свой бизнес, как боролся с конкурентами и управлял подчиненными. Порой декламировал вслух стихи – Йетса или Уитмена на английском, и даже Гомера на древнегреческом. Татьяна поражалась и даже слегка завидовала его памяти и мощному интеллекту. Пушкина (к примеру) в столь же впечатляющих объемах она припомнить не могла.
Но художественным чтением их вечера и заканчивались. Никаких поползновений для того, чтобы залучить девушку в кровать, Зет не предпринимал, и это – после недвусмысленных предложений, прозвучавших в первый же день, – выглядело даже удивительно.
Порой они вместе смотрели по телевизору новости – Би-би-си и, чтобы Татьяне было понятно, местный канал на английском. Вот и в субботу, девятнадцатого октября, захмелев от еды и вина, Таня одним глазом, откинувшись в кресле, следила за мировыми и европейскими новостями… А потом – всю ее расслабуху как рукой сняло. Едва Зет переключился на местный канал, Садовникова подпрыгнула, словно ужаленная.
На экране красовался белый катер. Тот самый катер, на котором она путешествовала вместе с французами. Он лежал на боку, на скале, на берегу безлюдного острова. Диктор за кадром повествовал:
– …был обнаружен сегодня на севере острова Китира. Внутри катера находятся обезображенные трупы мужчины и женщины. Документов при них не найдено, проводятся мероприятия по установлению их личности. В полиции нам подтвердили, что на телах погибших обнаружены многочисленные ранения. Такое впечатление, заявили следователи, что перед смертью убитых жестоко пытали. Журналистам также дали понять, что, возможно, страшная находка имеет связь с происшедшим в начале нынешней недели разбойным нападением на аукцион в Афинах…