Тут же отчего-то вспомнил маленькую ножку хитровской Люши с нарывом на пальце, ее же – в своей кровати в обнимку с куклой и, отгоняя неуместные воспоминания, как ходил недавно по фабричным квартирам на предмет дезинфекции и предотвращения эпидемий кишечных заболеваний вместе со счетчиком статистического бюро. Картины открывались ужасающие. На влажных стенах круглый год растет мох и даже грибы. При входе в комнату кажется, что попал в отхожее место, до того сильно зловоние. Потолок покрыт плесенью, темно, просачиваются нечистоты из помойной ямы, вместо кроватей – три доски на деревянных козлах. В каморке на три койки живут тринадцать человек, все дети, естественно, больны… Стоимость койки три-четыре рубля в месяц. Ежемесячная зарплата рабочего в текстильном (ведущем для Москвы) производстве пятнадцать – двадцать рублей. Это не считая штрафов. Статистик сказал, что таких коечно-каморочных фабричных квартир только по Москве шестнадцать тысяч сто сорок. А по России? Сколько придется ждать плодов просвещения и благотворительности? Сколько детей и поколений до того умрут или будут влачить безрадостное, больное, хуже звериного существование?
Нет, пожалуй, революция все же нужна. Свежий ветер быстрых общественных преобразований, осуществленных пролетариатом под руководством бескорыстных образованных людей, просто сметет все эти трущобы с лица земли, и на их месте освобожденный от гнета народ воздвигнет…
– Дохтур! Дохтур! Постой!
Аркадий огляделся. Улица казалась пустынна, только стучали по брусчатой мостовой колеса бочки водовоза. Парень-водовоз подставлял плоское лицо солнышку, бессмысленно улыбался весне и напевал вечную цеховую песенку:
Не он же звал?
В этот момент с задка бочки соскочил мальчишка-оголец и, хлюпая разваливающимися на ходу ботинками, подбежал к Аркадию.
– Я Алешка, помнишь, ты мне еще мазь от парши давал?
– Гм, допустим, помню… И что ж теперь?
– Мы знаем, что ты все еще Люшку ищешь. И пожилой господин с тобой… Он Люшке кто?
– Родственник ее умершего отца.
– Побожись сейчас!
– Уволь… Рассуди сам: мне нет никакого смысла тебе врать. Родственник, правда дальний. Но он добрый человек и готов принять участие в судьбе Люши. Ты знаешь, где она сейчас? Что с ней случилось?
– В «Каторге» говорят, Люшка Ноздрю порешила. Но это еще не наверняка. Гришка Черный ищет ее, она ныкается покуда. Если я тебе скажу, ты Гришкиных и Ноздри дружков не наведешь?
– Алеша! – Аркадий развел руки. – Ну как ты себе это представляешь?! Подумай: что может быть общего у меня или архитектора Льва Петровича с Гришкой Черным?
– Нынче у кого чего с кем общее – не разберешь, – ковырнул широкую ноздрю Алешка. – У нас в деревне все понятно было – где баре, где мужики, где, предположим, Ефим-кузнец. А в городе перепуталось все. Вон ведь тот, к примеру, с кем ты прежде приходил, – с полицией вась-вась, это как?
– Прежде приходил? – нахмурился Аркадий. – Лука Камарич? В дружбе с полицией? Э-э, нет, вот уж этого-то, друг Алешка, поверь мне, никак быть не может. Скорее наоборот… Да не об том речь! – оборвал он себя. – Что же Люша?
– Не знаю, можно тебе доверить или нет… – задумался Алешка. – Сам-то ты вроде человек добрый, а вот вокруг… Провести-то тебя любой смогет… – (Аркадий не удержался от улыбки: подобная аттестация его личности от тринадцатилетнего неграмотного огольца показалась ему крайне забавной.) – Да ладно. Ищите Люшку у цыган. Если судьба – отыщете…
Убежал прочь, хлябая ботинками. Аркадий остался стоять и думал о только что услышанном, пытаясь уложить в голове. Невысокая, хрупкая на вид пятнадцатилетняя девочка убила взрослого мужчину. Каким образом и почему? Люша у цыган. Как это получилось? Цыгане – весьма закрытое сообщество. Люшина мать была цыганкой, это важно. Допустим. Но как Люше удалось убедить цыган в своем родстве с Лялей? У нее нет никаких документов, да и внешне она не так уж похожа на это смуглое племя… И у каких именно цыган ее следует искать?
– Жалко, что мыши безумными не бывают… – задумчиво сказал Адам. – Или бывают, но мы просто понять не можем…
– Как хочешь, но меня это даже радует, – ворчливо откликнулся Аркадий.
– Отчего же? – удивился Адам.
– Да вся Россия прямо на глазах с ума сходит, не хватало еще только сумасшедших мышей в подполе. А тебе зачем?
– Тогда их можно было бы использовать как экспериментальный объект. Изучать душевные болезни. Искать пути излечения…
Аркадий вспомнил новейшие веяния европейской психиатрии, известные ему из обзорных статей, и не без удовольствия представил себе, как Адам ведет душеспасительную аналитическую беседу с безумной мышью, распростертой на лабораторном столе.
– Адам, мы с тобой едем к «Яру», к цыганам. Мне нужно.
– Договорились. Но не раньше, чем я закончу парафиновую проводку препаратов. Сейчас они в ксилоле. И еще неплохо бы переодеться, у меня под халатом нечто весьма непрезентабельное. Сколько потребуется денег? Или ты угощаешь?
– Все оплатит Юрий Данилович! – поддел Аркадий. Хотелось вывести Адама из равновесия.
– Профессор едет с нами к цыганам? – невозмутимо уточнил Адам.
– Нет, к «Яру» едем только мы с тобой.
– Отлично. Так я успею переодеться?
Глава 8, в которой Адам и Аркадий посещают знаменитый ресторан, узнают кое-что о Люше и встречаются с петербургским поэтом Троицким
Еще когда проходили в кабинет вдоль большого зала, Аркадию показалось, что за двумя сдвинутыми столиками видны смутно знакомые лица пифагорейцев. Решил: «Мерещится, вся эта декадентская братия один на другого похожи, а здесь им самое место» – и малодушно отвернулся – на всякий случай.
Буфетчик с некоторым недоумением выслушал поступивший от двух молодых разночинцев заказ: еды попроще, подешевле и посытнее, шампанского и икры не надо, и цыганку-певицу в кабинет, причем обязательно не молоденькую, а чтобы по возможности в годах… Но недоумение, естественно, тут же было скрыто: «Как изволите-с! Все будет исполнено в лучшем виде! Однако… что же господа изволят пить-с?»
– Кисель, – мрачно сказал Аркадий.
– Принесите, пожалуйста, к окороку красного вина, – поправил Адам.
– Ну разумеется… Есть рейнвейн тысяча восемьсот девяносто пятого года – желаете испробовать-с?
– Полагаемся на ваши рекомендации, любезнейший. Вы в эдаком месте да при таком опыте, должно быть, знаток не чета нам, – польстил Кауфман.
– В лучшем виде, господа, в лучшем виде! – улыбнувшись краем губ, солидно уверил буфетчик. – Не извольте беспокоиться. Афанасий Портков свое дело знает. Останетесь довольны-с.
– Благодарю вас. Ждем с нетерпением и обильным выделением желудочных соков.
– Господа – медикусы?
– О, как вы проницательны…
– Трактир – лучшая школа по изучению человеков…
– Будто по мундирам не видно, – пробормотал Аркадий себе под нос и добавил вслух, когда буфетчик уже ушел: – А ты льстец, оказывается.
– Если дело не касается науки и прочих точно измеряемых материй, то да, – спокойно согласился Адам. – Там, где еврей не сможет победить силой, он всегда должен уметь польстить гоям и соблюсти свою выгоду – так меня бабушка учила, когда мне было пять лет. Меня дразнили «мерзким жиденышем» и били во дворе все кому не лень.
– За что же били? – поинтересовался Аркадий. Шовинизм был чужд и непонятен ему во всех его проявлениях. Адам Кауфман разделял взгляды друга по этому поводу.
– К пяти годам я уже умел читать и писать на двух языках и еще пытался этим гордиться.
– Сочувствую.
– Не утруждайся. Наш московский дворик был для меня чудесной школой жизни. Я вынес из него никак не меньше, чем из приготовительной школы, и навсегда останусь ему благодарен… А что за странное пристрастие к киселю? Ты втайне от меня вступил в общество трезвости?
– Неприятные ассоциации, – неопределенно буркнул Аркадий.
Адам, по своему обыкновению, не настаивал на объяснениях. И с аппетитом поглощал вскоре появившийся и действительно великолепный, сочный, нарезанный тончайшими лепестками окорок.
– Присядь, милая. – Аркадий указал на обтянутый зеленым бархатом диван и приветливо улыбнулся черноволосой, смуглой, с крупными и, в общем-то, некрасивыми чертами женщине. Хорош, пожалуй, был только ее рот – четко очерченный, выразительный, сильный, с вишневыми полными губами.
Женщин было две – вторая совсем молоденькая, почти девочка, явно у старшей в ученицах. Аркадия ее появление не удивило. Аккуратно допрошенный по теме Камарич разъяснил ему, что цыганки всегда отправляются в кабинеты к гостям по двое. Молоденькую сопровождает мать или сестра, немолодую певицу – ученица, набирающаяся опыта в обращении с клиентами. Делается это в том числе и из соображений безопасности – мало ли что придет в голову подвыпившим гостям! А цыганские девушки блюдут себя строго – замуж выходят непременно девственницами и мужьям обычно не изменяют. За честь же отпущенной из табора в хор артистки отвечает руководитель хора – хоревод.
Женщин было две – вторая совсем молоденькая, почти девочка, явно у старшей в ученицах. Аркадия ее появление не удивило. Аккуратно допрошенный по теме Камарич разъяснил ему, что цыганки всегда отправляются в кабинеты к гостям по двое. Молоденькую сопровождает мать или сестра, немолодую певицу – ученица, набирающаяся опыта в обращении с клиентами. Делается это в том числе и из соображений безопасности – мало ли что придет в голову подвыпившим гостям! А цыганские девушки блюдут себя строго – замуж выходят непременно девственницами и мужьям обычно не изменяют. За честь же отпущенной из табора в хор артистки отвечает руководитель хора – хоревод.
– Какую ж вам песню спеть, господа молодые, хорошие? – спросила цыганка. Голос у нее был приятный – низкий, чуть хрипловатый. – Хотите ли для начала «Не покидай меня в тревоге»?
– Песню – это обязательно, – твердо сказал Аркадий. – Но давай сначала поговорим. У нас к вам дело есть…
– Какое же у господ в ресторане может быть дело до цыган, песен не касающееся? – искренне удивилась женщина.
Серьезные, трезвые молодые люди не вызывали у нее никаких опасений и не походили на что-то вынюхивающих агентов охранки. А их странное пожелание при заказе (не утаенное от цыган буфетчиком) вызывало у женщины понятное любопытство.
– Вы ведь все промеж собой так или иначе знакомы, – предположил Аркадий. – А нам надобно одну девушку отыскать, которая, быть может, к хоровым цыганам прибилась.
– Девушка-гадже[2] к нам прибиться никак не может, – твердо сказала цыганка. – В другом месте ищи.
– Она полукровка, – объяснил Аркадий. – Мать – цыганка, отец – русский, умер три года назад. Мать ее когда-то сама в хоре пела.
Цыганка помолчала, задумчиво перебирая кисти шали. Адам глядел на нее так, как будто собирался достать стетоскоп и лопаточку для языка и приступить к осмотру.
– Как мать звали, знаешь?
– Знаю. Ляля или Лилия Розанова.
– Так это же, выходит, Люша – ее дочь! – воскликнула от двери младшая цыганочка. – Люша Розанова, та, которую американка в стрельнинский хор привела. Я-то сама ее не видала. Но Якова младшая невестка у колонки рассказывала: она молчит все время, и, пока танцевать не начнет, так и не скажешь, что из ромал, и…
Старшая цыганка обожгла разболтавшуюся младшую таким свирепым взглядом, что даже Аркадию с Адамом стало не по себе. Цыганочка присела от испуга, прикусила пухлую губку, и аж слезы выступили на глазах.
– Спасибо, вот спасибо тебе, милая! – опомнился Аркадий и радостно протянул цыганской девочке красивый, с бирюзой, браслет.
(Сестра выбирала в магазине, воодушевленно предполагая, что у буки-братца наконец-то завелся сердечный интерес. А всезнающий Камарич объяснил, что полученные от клиентов в качестве чаевых деньги цыганские артисты, все без исключения, вносят в общую кассу хора, а вот украшения иногда удается утаить или «выцыганить» в личное пользование.)
– А зачем же тебе, барин, молодая цыганочка? – сухо и подозрительно спросила старшая цыганка. – Полюбил, что ли, а она сбежала? А отыщешь – под венец позовешь ли?
– Да здесь совсем не в этом дело, – заторопился объяснить Аркадий. Не в последнюю очередь ему хотелось оберечь от гнева старших непосредственно отреагировавшую на его просьбу девочку. Но и смехотворное предположение цыганки о его влюбленности и грядущей женитьбе на Люше отчего-то смутило нешуточно. – Люша Розанова на самом деле Любовь Николаевна Осоргина, и ее разыскивает пожилой родственник ее отца. Он хочет взять ее в семью, дать ей образование. К тому же в будущем, достигнув совершеннолетия, она станет наследницей довольно значительных средств. Но до недавних пор Люша считалась погибшей. Теперь надо восстановить документы, оформить опекунство, пересмотреть завещание и прочее. Я по случаю всего лишь представитель людей, заинтересованных в судьбе Люши.
– Наследство, говоришь? – Цыганка выделила из рассказа важное, с ее точки зрения. – Богатая, значит, будет? Это хорошо. А у того, пожилого, семья-то есть?
– О, есть, и очень, очень большая! – улыбнулся Аркадий. – Почти как ваш табор.
– А жена его, дети как к цыганам относятся?
– Если честно, то я не знаю, – признался Аркадий. – Думаю, что обыкновенно. Что ж цыгане? Люди как люди…
Цыганка скупо улыбнулась наивности молодого человека и еще раз сверкнула глазами в сторону своей молодой спутницы. Но, как известно, слово не воробей, вылетит – не поймаешь…
– Так станете ли песню слушать? – деловито спросила она.
Горящий действенным нетерпением Аркадий уже открыл было рот для отказа, но Адам положил свою кисть на локоть друга.
– Да, пожалуйста, спойте для нас!
Собирались уже уходить, когда заговорщицки ухмыляющийся Афанасий Портков неожиданно принес шампанское в ведерке со льдом.
– Мы не… – недовольно начал Аркадий, но буфетчик угодливо изогнулся и осмелился перебить.
– Извольте принять! Медикусу Аркадию Арабажину от столика Арсения Троицкого, известнейшего пиита, гостя с берегов Невы.
Аркадий поморщился от досады. Не померещилось, значит… Песни, пляски, шампанское… В результате – еще одна задержка!
– Передайте господину Троицкому мою благодарность.
– Непременно-с.
В тоне буфетчика, узнавшего о важных знакомствах как будто бы незначительных случайных посетителей, явно прибавилось почтения. Петербургский поэт бывал в «Яре» частенько. Но в первый раз на памяти Афанасия посылал шампанское мужчине! Обычно посылали как раз ему – московские поклонники таланта…
– Ну вот, придется теперь пить, – вздохнул Аркадий.
– Аркаша, ты коротко знаком с Троицким? – необычно оживился Адам. – А почему я о том не знаю?
– Случайная встреча, – недовольно проворчал Аркадий. – Я был пьян, растерял себя, взялся ставить диагнозы…
– Однако! – улыбнулся Адам и больше ничего не добавил.
– А что ж тебе? Ты разве любитель стихов?
– Кроме стихов, у Троицкого есть еще и нашумевший весьма роман. Абсолютно, восхитительно шизофренический и очень талантливый, на мой взгляд. Называется «Николенька». Там новорожденный ребенок описывается как пришелец, посланец из макрокосма, как сгусток каких-то космических стихий, которые поначалу причудливо взаимодействуют с обычным миром детской. Постепенно, по мере роста младенца, стихии утихают, смолкают, и на их место заступают обыденные детали – он начинает видеть и осознавать занавесочки в пятнах, обгрызенные им же погремушки, горшок, родимое пятно на лице няньки… Очень тонко написано… Слушай, познакомь меня с ним!
– Изволь. – Аркадий не скрывал своего недовольства, зная притом, что Адама, взявшего след, не сбить с него не только чьим-то настроением, но и заряженным пистолетом. – Однако поверь, ничего интересного тебя не ждет. Троицкий, на мой взгляд, нормальнее нормальных. И своего космического Николеньку, должно быть, просто высосал из пальца, в меру своего таланта и на потребу окружающей его публике.
– Оставь, что ты понимаешь, ты же не читал романа и писателя знаешь мельком, – нетерпеливой скороговоркой перечислил Адам. – Ну же, Аркаша…
– Милый мой Аркадий… Алексеевич?
– Андреевич.
– Драгоценный Аркадий Андреевич! Присаживайтесь, прошу!
Аркадий обреченно вздохнул. Литературные вкусы Адама подвергали нешуточным испытаниям его собственный вкус. Все спутники петербургского поэта густо напудрены. Часть – с искусственным румянцем. Волосы завиты и блестят от масла или иных снадобий. Вокруг сдвинутых столов облаком стоит густой смешанный аромат дорогих и дешевых одеколонов и духов. В числе прочих имеется и неопределенная по полу парочка – Май и Апрель. Черепаха Гретхен, растопырив когтистые лапы, лежит на столе в большой тарелке и с задумчивым видом жует спаржевый стебелек.
– Чувствую потребность объясниться! – воскликнул Троицкий. – Немедленно по приезде в Петербург потребовал от своего врача тщательных обследований и подбора, по вашим рекомендациям, специальной диеты. Он собрал консилиум, получил мнение маститых коллег, в целом – представьте! – совпавшее с вашим. Я стал пить микстуру с солями купрума, соблюдать специальную диету – и что бы вы думали? Головные боли уже на второй день значительно уменьшились! И прочие функции организма – не к столу будет сказано – восстановились совершенно. А главное, главное – давно у меня не было такого желания и способности работать! Я потребовал от врача подобрать диету и для моей музы, для Гретхен, – в последнее время она была вяловата. И ей тоже помогло, она стала бодрее! Аркадий Андреевич, мы с Гретхен ваши должники, а в Петербурге многие мечтают о вашей консультации!
– Помилуйте, господин Троицкий… – пробормотал смущенный Аркадий. Не будучи психиатром, он уже понял, что поэт обладает повышенной внушаемостью. Заболевает и выздоравливает от нечувствительных для обычных людей дуновений. Лечить таких – как ходить по тонкому льду. Хорошо, что он живет в Петербурге…