Третий рейх: символы злодейства. История нацизма в Германии. 1933-1945 - Йонас Лессер 11 стр.


В молодые годы он называл косным того человека, который не понимал, что разные мнения разных людей могут мирно сосуществовать друг с другом. Он не хотел иметь ничего общего с людьми, твердившими соблазнительную ложь о расе, и говорил, что немецкая нация представляет собой результат смешения множества рас. В 1870 году он сказал, что Германская империя уничтожила немецкий дух и что объединенная Германия приняла в качестве государственного принципа лозунг «Германия, Германия превыше всего!». Ницше упрекал Бисмарка за то, что тот сделал вкус немцев «национальным», заразив их «национальной нервной лихорадкой» – то антифранцузской, то антисемитской, то антипольской лихорадкой вагнеровской тевтонской и прусской «тупости». С другой стороны, сам он гордился тем, что является добрым европейцем, и обвинял немцев в том, что они обожают тучи, дымку, туман и мрачность, что они неуловимы, что они более противоречивы, более непредсказуемы и более страшны, чем другие нации. Они, говорил Ницше, «хорошо знают окольные пути в хаос».

Все это хорошо, но, с другой стороны, Ницше питал отвращение к возвышению парламентского вздора, к появлению демократов, к оглуплению Европы и унижению европейца. Ницше высмеивал идею «свободы» и «равных прав» и высокомерно рассуждал о лавочниках, христианских чучелах, женщинах, англичанах и других демократах. Для того чтобы остановить упадок Европы, Ницше создал героическую философию «сверхчеловека» в своем панегирике «Так говорил Заратустра», в котором Томас Манн усмотрел зарождавшуюся манию величия Ницше. Сам он, однако, придерживался того мнения, что учение его евангелия возвестило наступление новой эпохи в истории человечества, возвестило переоценку всех ценностей. Величайшая опасность, учит Ницше, таится в «добре и справедливости». Поэтому новый пророк восклицает: «Ломайте. Ломайте все доброе и справедливое!» и «О братья, ожесточитесь!». Хорошо все, что укрепляет ощущение силы, плохо все, что происходит от слабости. Новый пророк, принесший эту странную весть, не желает, чтобы его путали с проповедниками равенства, утверждающими, что все люди равны. Ницше знает лучше: «Все боги мертвы: мы хотим, чтобы жил сверхчеловек!»

Он высмеивал как абсурдную идею о том, что все люди равны перед Богом. Для людей, говорит он, существуют запретные деяния и мнения, являющиеся прерогативой сильных личностей, которых недостойна остальная масса, порочащая страсти сильных людей. Ницше призывает покончить с этим преступлением против сильных, заново проведя грань между моралью господ и моралью рабов. Для первых он выводит следующее уравнение: Бог = благородство = могущество = красота = любовь Бога – и выдвигает лозунг: «Зло – это то, что зло для меня». Что же касается морали рабов, то «бунт рабов в сфере морали» был изобретением иудеев и христиан. По другому поводу он сказал: «Когда Платон и Сократ заговорили об истине и справедливости, они перестали быть греками и стали евреями». Если это не национал-социализм, то что это? «Зло – это то, что зло для меня»? В Третьем рейхе говорили: «Добро – это то, что полезно для немцев» – и действовали соответственно. Европейские народы будут долго помнить эти действия.

Ницше написал книгу «Антихрист», в которой назвал христианство аморальным позорным пятном человечества. Себя он, однако, провозгласил «евангелистом» новой веры, каковая переживет тысячелетия. В 1921 году Карл Краус проклял память Ницше в поэме «Антихрист», в которой писал, что Ницше не был – как он воображал – «мудрым и знающим целителем пороков своего времени, но лишь глубочайшим выражением его болезни, от которой оно до сих пор не оправилось». Разве он не высмеял Бога и святых, все, что они выстрадали и чему учили? Разве не он призывал ничтожества переоценить все ценности? Христианский Бог достаточно хорош для нас – всех остальных, – и Он освободит нас от зла. В том же году на германской политической сцене появляется Гитлер. Пятнадцать лет спустя один из его паладинов Бальдур фон Ширах сфотографировался на фоне бюста Ницше в его веймарском архиве и сказал, что идеи этого немецкого философа породили два великих национальных движения – национал-социализм и фашизм.

После того как нордическая Германия потерпела сокрушительное поражение, оставив после себя опустошенную Европу, Томас Манн назвал Ницше творцом и провозвестником европейского фашизма. Слова Ницше об «опасной жизни» стали девизом Италии Муссолини, а сверхчеловек стал идеалом Гитлера. Варварство, спущенное с цепи Ницше, кажется еще ужаснее оттого, что явилось оно спустя сто лет после гуманизма Гете и Шиллера. Ницше прославлял инстинкты, силу, динамизм, нисколько не заботясь о политических последствиях высказанных им идей. Типичный немец. В странах своего изгнания Томас Манн узнал, что в них возвышенный прагматизм направляет духовные дела и этот прагматизм ставит дух и мышление в положение ответственности за воздействие мышления на жизнь и действительность. Такой подход всегда был чужд Германии, где философия всегда была отделена от политики. Томас Манн приводит слова одного англичанина, который признался, что испытывает глубокую и искреннюю симпатию к немецкой культуре, но никогда не мог отделаться от сопутствующего этой симпатии отчаяния. Складывается такое впечатление, что любая дорога, избранная немецким поэтом или философом, приводит его на край бездонной пропасти, от которой он не может отойти и вынужден бросаться в нее вниз головой. Это, говорит Манн, как раз случай Ницше, типичный случай фатальности, нависающей над Германией и ее мыслителями. С его влечением к безграничным просторам мысли, с его романтической страстью, с его стремлением развернуть свое «я» в беспредельность, лишенную определенной цели, он еще раз отчетливо продемонстрировал немцам все, что сделало их пугалом и бичом всего мира и в конце концов довело до саморазрушения.

Третьим примером немецкой устремленности к бездне, имя которой национал-социализм, был Х.С. Чемберлен, зять Вагнера. В 1876 году, незадолго до того как он стал фанатичным поклонником Вагнера и немецким националистом, Чемберлен нетерпеливо обращается к Германии как к стране, путь которой не должен походить на пути других наций, потому что будущее Европы зависит от немцев. Под влиянием сочинений Вагнера и Гобино он задумывает и пишет «Основания XIX века». Книга имела большой успех в Германии. Император, большой друг Чемберлена, писал ему, что «германский ариец, дремавший в глубине моей души, часто восставал против традиций, но в очень странной манере. Теперь пришли вы и, как волшебник, навели порядок в запущенном дворе, зажгли во тьме свет. Вы указали цели, к которым мы должны стремиться во имя немцев, да и всего мира». Это Вильгельм II. Но самым опасным читателем Чемберлена был Адольф Гитлер.

Фанатичный ненавистник евреев Чемберлен пытался сделать из Христа «арийца». Он превозносил превосходство арийской и нордической расы и описывал всемирную историю как битву между германизмом и иудаизмом. Его дилетантская ересь была вскоре опровергнута историком Фридрихом Герцем, который в 1933 году был вынужден покинуть Германию и умер в Англии. Но немецкие интеллектуалы предпочитали слушать Чемберлена, и в период между 1900 годом и годом прихода Гитлера к власти в пораженной манией величия и антисемитизмом Германии его злокачественная книга была издана многократно. В 1921 году Фриц Кан опубликовал книгу «Евреи как раса и культурная нация», в которой опьяненные Чемберленом немцы могли прочесть – если бы удосужились это сделать – слова профессора Макса Мюллера, знаменитого этнолога, жившего в Оксфорде. Мюллер сказал это по поводу печально знаменитой книги Чемберлена: «Я снова и снова повторял, что когда я говорю об арийцах, то имею в виду не кровь, волосы, кости или череп, я говорю только о тех, кто говорит на арийских языках. Этнолог, говорящий об арийском языке, арийской крови, арийских глазах и арийских волосах, на мой взгляд, впадает в такой же грех, в какой впал бы лингвист, заговоривший о длинноголовой лексике или о короткоголовой грамматике. Это хуже вавилонского смешения, это прямое мошенничество».

Немцы могли бы прислушаться и к словам знаменитого немецкого ученого Конрада Бурдаха, сказавшего незадолго до Первой мировой войны и повторившего в 1925 году во время подъема национал-социализма: «Пангерманская расовая мифология – это фантастическая догма, объясняющая свершения еврея Иисуса примесью в его крови белокурого аристократического германизма! Можно было бы посмеяться над этим бредом, если бы он не представлял опасность для мира. Нельзя даже приблизительно предвидеть, какой вред он может нанести немецкой чести, какие насмешки и какую ненависть со стороны других народов навлечем мы на свою голову».

Во время Первой мировой войны Чемберлен был одним из наиболее ярых пангерманистов и утверждал, что Германия всегда была истинной родиной свободы, что политическая свобода Великобритании есть ложь, «демократическая тирания». Он активно переписывался с кайзером, а в 1923 году приветствовал Гитлера такими словами: «То, что Германия породила Гитлера в годину своих самых тяжких испытаний, доказывает, что нация еще жива».

Во время Первой мировой войны Чемберлен был одним из наиболее ярых пангерманистов и утверждал, что Германия всегда была истинной родиной свободы, что политическая свобода Великобритании есть ложь, «демократическая тирания». Он активно переписывался с кайзером, а в 1923 году приветствовал Гитлера такими словами: «То, что Германия породила Гитлера в годину своих самых тяжких испытаний, доказывает, что нация еще жива».

Профессор Фёрстер говорит о «несравненном духовном величии евреев», которые поклонялись одному, и только одному Богу и молили его построить на земле Его храм, построить как можно скорее, уже в наше время. Несомненно, еврейство было высшим центром монотеизма в мире. Все другие народы отделили Бога от мира, и только евреи ощущали его в реалиях жизни. Германский национализм предал все великие немецкие традиции, и это предательство стало не меньшим несчастьем для немцев, чем для евреев. Х.С. Чемберлен возвышал арийскую расу, не видя однобокости арийцев, которые отделили метафизическое и сверхъестественное от физического, и в этом была трагедия арийцев. В Германии возвышенный идеализм привел к безбожному обожествлению власти. Расизм национал-социалистов был подготовлен австрийским антисемитизмом. Но еврейский дух не только видел Бога за каждым явлением жизни, но также видел его и в судьбе евреев, в тайной связи между виной и несчастьем нации.

Теодор Хеккер записал в дневнике в 1941 году: «Ницше, Вагнер и Чемберлен – главные подстрекатели современной немецкой ментальности. Они виновники всех подвигов и злодеяний». Многие немцы теперь пытаются обелить этих людей.

10. Мания величия и раболепие: обожествление государства

Мы уже видели, как Лютер побуждал немцев к послушанию и покорности и как укрепились эти черты немецкого характера при Бисмарке. Многие образованные немцы не любили цитировать пассажи из революционного «Вильгельма Телля», но зато с удовольствием вспоминали две строки из неоконченного «Деметриуса»: «Что такое большинство? Большинство – это безумие. Разум всегда был лишь у немногих». В пьесе Шиллера эти слова вложены в уста феодального князя XVI века.

Мы уже упоминали, что думал Гете о немцах и британцах. С ним не соглашался его современник философ Фихте. Мания величия немцев начинается с Фихте. Именно он сказал немцам, что они – Urvolk (народ-прародитель), «парадигма нации», в которой изначально посеяно зерно человеческого совершенства. Если вы погибнете, то погибнет и все человечество. Только немцы говорят на «настоящем, живом» языке, несравнимом с языками других народов. Духовная воспитанность немцев проявляется и в их повседневной жизни. Это при том, что у других наций дух и жизнь отделены друг от друга. Гете говорил нечто совершенно противоположное: «Немецкая нация руководится духом торжества чувственности, абсолютно мне чуждым. Их искусство и философия носят абстрактный характер, отделенные от жизни и естественных источников, которые одни и питают искусство и философию».

Австриец Гуго фон Гофмансталь говорил то же самое сто лет спустя, сравнивая немцев с французами. Французская литература, говорил он, отличается ясностью изложения, приятной трезвостью и дисциплинированным мышлением. Французское мышление всегда прямо связано с реальностью; нет ничего в реальности политической жизни нации, что не нашло бы своего выражения в литературе. Этого нельзя сказать о Германии. У немцев отсутствует духовная традиция; то, что когда-то было достигнуто в литературе, уже не работает, ибо в общественной жизни Германии невозможно найти следов влияния Гете. Немецкая литература создавалась исключительно титанами не от мира сего, изгоями, драмы которых набиты их собственным эго, романы «открывают космические таинства» и больше похожи на волшебные сказки, теогонию и исповедь, упрятанные под одну обложку. Немецкая наука исполнена высокомерия и тоже оторвана от жизни. Не она служит людям, а люди служат ей. В глазах латинских народов немцы всегда были непроходимыми тугодумами. Гофмансталь говорил об ожидаемых переменах, надеясь, что жизнь станет духом, а дух – жизнью. Но когда он в 1927 году говорил это, выступая в Мюнхенском университете, миллионы немцев уже с восторгом приветствовали Гитлера.

Фихте сказал немцам, что только они знают, что значит в духовном плане «настоящая серьезность», в то время как остальные увлеклись гениальной, но бесцельной игрой. Один из многочисленных последователей Фихте, Фриц Блей, писал в 1897 году: «Нет сомнения, что мы – лучшие в мире солдаты и что мы сохранили европейскую культуру. Мы – самая одаренная нация во всех областях науки и искусства! Мы – лучшие моряки и даже лучшие купцы. Самоуничижением нашей народности мы позволили Франции, Риму, Англии, славянам и гуннам опорочить германский дух. Разве вы не видите, что все несчастья нашей истории – это результат нашей фатальной любви к космополитическим химерам, нашей аскезы, приверженности международному социализму и космополитизму?»

Томас Манн возражает против этой мании величия в романе «Доктор Фаустус», в истории немецкой гордыни, за которой последовало унижение: «Величайшее немецкое суеверие – это мысль о том, что за пределами Германии существует лишь красивый танец, а все серьезное творится только внутри Германии». Ганс Гримм, немецкий безумец номер один, утверждает, что гитлеровская идея расы господ, нордической крови и ее возрождения имели такое же значение и тот же смысл, что и идеи Фихте, выраженные им в обращении к немецкой нации. В этом Гримм совершенно прав. В Третьем рейхе Фихте восхваляли за то, что он назвал немецкий народ Urvolk, за то, что он рассуждал об истории с расовой точки зрения, и за то, что изобрел термин «народный» (völkisch). «Экономика закрытого государства» импонировала гитлеровцам, потому что Фихте назвал автаркическое государство идеальным, ибо только оно может обеспечить «настоящий порядок». Люди, находящие такой порядок «утомительным, подавляющим, педантичным», должны эмигрировать, и государство, по мнению Фихте, ничего от этого не потеряет. Такое экономически закрытое государство сохранит особый образ жизни, учреждения и нравственность нации и очень скоро достигнет высочайшей степени национального достоинства. Это будет совершенно другая, новая нация.

Еще одним предтечей Гитлера в каком-то смысле можно считать писателя Э.М. Арндта. Взять, к примеру, его фразу, в которой он выражает надежду на то, что «другой великий тиран или воодушевленный высокими идеями генерал, покоряя и уничтожая несогласных, выкует из германской нации единое целое». Арндта хвалили, как «расового пророка, ставшего первым немцем, который считал историю европейских наций историей крови». Именно так. В 1848 году Арндт говорил об «омерзительном и ядовитом еврейском гуманизме, ибо за ним прячется вся слабость и все убожество искалеченных человеческих душ».

Немецкая мания величия все больше насаждалась в Германии с середины XIX века. Великий австрийский драматург Франц Грильпарцер говорил о немцах, что они нравились ему, пока были скромны, но теперь – с тех пор, как они стали чрезмерно себя восхвалять, – он изменил свое отношение. Но немцы не так велики, как они о себе думают, а австрийцы не так малозначительны, как кажутся. Везде в мире глупыми бывают только глупцы, но в Германии поглупели и умные. Выражением высокомерия стала строка «Германия, Германия превыше всего». Поначалу она была всего лишь выражением естественной и невинной любви к отечеству, но вскоре приобрела иной, зловещий смысл. Немцы начали говорить о себе как о нации поэтов и мыслителей; их поэзия была величайшей в мире, музыка – самой проникновенной; Великобритания – это, естественно, страна без музыки. Карл Гиллебранд, писатель-гуманист, продолжатель традиций Гете, с негодованием говорил о «дьявольском высокомерии немецких ученых» и порицал соотечественников, вещавших о немецкой верности, немецкой честности, немецкой искренности, немецкой совестливости, немецкой основательности и немецкой глубине чувства так, словно все это было монополией одних только немцев. Фихте говорил: «Иметь твердый характер и быть немцем – это, несомненно, одно и то же». Даже Рихард Вагнер ужасался глупым речам и безвкусным песенкам, в которых немцы убеждали себя в своей «особенности». Либерал Юлиус Фребель писал в 1858 году: «Какая еще нация, кроме немецкой, непрестанно твердит о немецкой силе, немецкой любви, немецкой верности, немецкой серьезности, немецкой песне, немецком вине, немецкой глубине, немецкой тщательности, немецком трудолюбии, немецких женщинах, немецких девушках и немецких мужчинах?»

Когда Остин Чемберлен учился в Германии, он слышал, как профессор Трейчке в своих лекциях говорил, что Германия стоит на более высокой ступени развития, нежели другие нации. В письме домой 31 октября 1887 года Чемберлен писал, что такой профессор, конечно, станет популярным и привлечет большую аудиторию. Молодой Чемберлен считал это опасным. Сын бельгийского историка Пиронно, учившийся в Германии в период между двумя мировыми войнами, писал домой: «Германия стала опасной для мира из-за царящего здесь культа силы, самовосхваления и презрения к другим нациям». Гуго фон Гофмансталь назвал немцев людьми, предающимися самообману, высокомерию, школярскому начетничеству; каждый из них, говорил он, является носителем частицы власти, но мужествен он только с виду; действует он только по приказу; он склонен к предрассудкам и не способен поставить себя на место иностранца; у него нет чувства истории. Гельмут фон Мольтке, представитель христианского меньшинства Пруссии, ставший впоследствии одной из жертв гитлеровского режима, сказал перед казнью, что всегда боролся против узости мышления, высокомерия, нетерпимости, этого тяжкого немецкого наследия, воплотившегося в национал-социалистическом государстве.

Назад Дальше