XIV
Марсель. — Море
1 декабря 186* года, въ полдень, при яркомъ, веселомъ свѣтѣ зимняго провансальскаго солнца, изумленвне марсельцы увидали выходящаго изъ дебаркадера желѣзной дороги турку, да такого турку, какого никто еще не видывалъ; а ужь ихъ ли мало бываетъ въ Марсели! Нужно ли говорить, что пріѣзжій турка былъ никто иной, какъ Тартаренъ, знаменитый Тартаренъ изъ Тараскона! Сопровождаемый своими чемоданами, ящиками съ оружіемь, аптекой, консервами, онъ направился въ гавани на пристань пароходной компаніи Туашъ, откуда пакетботъ Зуавъ долженъ былъ отвезти его за море.
Еще не опомнившійся отъ восторженныхъ проводовъ тарасконцевь, опьяненный блескомъ неба и морскимъ воздухомъ, Тартаренъ, весь сіяющій, прохаживался съ ружьями на плечахъ и не могъ глазъ оторвать отъ чудной гавани Марсели, которую онъ видѣлъ въ первый разъ въ жизни. Все окружающее казалось ему волшебнымъ сномъ, да и самъ онъ себѣ представлялся морякомъ Синбадомъ, зашедшимъ въ одинъ изъ сказочныхъ городовъ Тысячи одной ночи. Передъ нимъ тѣснился цѣлый лѣсъ мачтъ и рей, развѣвались флаги всѣхъ націй; суда всѣхъ воэможныхъ величинъ и формъ толпились у набережныхъ, едва оставляя кое-гдѣ клочокъ блестящей воды. Кругомъ крики и говоръ на всѣхъ язывахъ міра. Суета, непонятная брань, смѣхъ, цѣлый полкъ таможенныхъ, тысячи носильщиковъ, подводъ и лошадей. А тамъ, дальше, магазины, лавки, прокопченные бараки, въ которыхъ матросы варили свой обѣдъ, продавцы трубокъ, обезьянъ и попугаевъ, торговцы канатами, паруснымъ полотномъ, всякимъ старьемъ, начиная съ мѣдныхъ пушекъ и огромнихъ золоченыхъ фонарей и кончая ржавыми блоками, ломаными якорями и подзорными трубами временъ Жана Барта и Дюгей-Труэна. Груды всевозможныхъ товаровъ: шелкъ и каменный уголь, яруса бревенъ и свинца въ чушкахъ, шерсть, хлопокъ, сахаръ, сукно, бочки спирта, сахарный тростникъ. На хлѣбной пристани разгружаются, сортируются и развозятся милліоны пудовъ золотистаго зерна. А еще дальше доки съ поваленными на бокъ огромными кораблями, съ которыхъ соскабливаютъ приставшіе къ нимъ водоросли, оглушительный стукъ топоровъ и молотовъ, запахъ кипящей смолы… Иногда между мачтами выдавалась прогалина и глазамъ Тартарена представлялся входъ въ гавань. Онъ видѣлъ, какъ приходили и отходили суда: щеголеватый англійскій фрегатъ направляется въ Мальту подъ командой чопорныхъ офицеровъ въ желтыхъ перчаткахъ; большой марсельскій бригъ тяжело отваливаетъ среди невообразимаго крика и ругательствъ; на его рубкѣ толстый капитанъ въ сюртукѣ и шелковой шляпѣ отдаетъ команду по-провансальски. Одни корабли быстро на всѣхъ парусахъ убѣгали въ синюю даль моря, другіе тихо и осторожно подходили къ порту, словно вынырнувши изъ этой невѣдомой дали, залитой лучами солнца. И надъ всѣмъ этимъ нескончаемый шумъ и гамъ, грохоть колесъ, крики матросовъ, пѣсни, свистки пароходовъ, бой барабановъ и звуки трубъ, несущіеся съ форта St.-Jean, звонъ на церковныхъ колокольняхъ. Дыханье морскаго вѣтра подхватываетъ всѣ эти звуки, весь шумъ людской суеты, подхватываетъ ихъ, уродуетъ во что-то невообразимое, смѣшиваетъ съ своимъ собственнымъ голосомъ и превращаетъ въ какую-то дикую, грандіозную мелодію, зовущую, манящую въ безпредѣльную даль, — туда, куда она сама несется, въ просторъ широкаго моря, къ чужимъ берегамъ.
Подъ звуки этой дивной мелодіи неустрашимый Тартаренъ изъ Тараскона вступилъ на кораблъ и отплылъ въ страну львовъ.
ВТОРОЙ ЭПИЗОДЪ У турки
I Переѣздъ. — Пять различныхъ положеній фески. — Вечеръ. — Спасите!
Я бы желалъ быть живописцемъ, любезный читатель, — желалъ бы быть великимъ живописцемъ, — чтобъ изобразить на картинѣ различныя положенія, которыя принимала красная феска Тартарена въ теченіе трехъ дней его переѣзда изъ Франціи въ Алжиръ. Я показалъ бы вамъ ее, при отходѣ пакетбота Зуавъ, на палубѣ, во всемъ ея величіи, осѣняющею геройскую голову тарасконца. Потомъ изобразилъ бы ее при выходѣ въ море, хогда начало «покачивать», — я показалъ бы ее трепещущею, изумленною и какъ бы уже предчувствующею нѣчто недоброе. Затѣмъ, по мѣрѣ удаленія отъ берега, я передалъ бы вамъ, какъ, въ попыткахъ противустоять разыгравшимся волнамъ, красная феска тревожно топырилась на головѣ смѣлаго путника, какъ ея синяя кисть отчаянно билась подъ напоромъ крѣпчавшаго вѣтра. Положеніе четвертое: шесть часовъ вечера, въ виду Корсиканскаго берега, несчастная феска склоняется надъ сѣткой у борта и безпомощно заглядываетъ въ пучины морскія. Наконецъ, пятое и послѣднее положеніе: нѣчто измятое, безформенное и жалкое лежитъ комомъ въ маленькой каютѣ, похожей на ящикъ коммода, — все та же гордая красная феска, но уже надвинутая на уши и ничѣмъ не отличающаяся отъ самаго обыкновеннаго ночнаго колпака, прикрывающаго блѣдное лицо, искаженное страданіями.
Ахъ, если бы тарасконцы могли видѣть, въ какомъ несчастномъ положеніи лежалъ ихъ герой въ этомъ комнодномъ ящикѣ, если бы они слышали его жалобные, прерывающіеся стоны, — какъ бы раскаялись они въ томъ, что заставили храбраго Тартарена ѣхать за море. Правдивость историка вынуждаетъ меня сказать, что бѣдный турка былъ необыкновенно жалокъ. Застигнутый врасплохъ злодѣйкою морскою болѣзнью, несчастный не догадался даже снять свой алжирскій поясъ и освободиться отъ своего арсенала. Огромная рукоятка охотничьяго ножа немилосердно давила ему грудь, револьверъ увѣчилъ бокъ; а тутъ еще, какъ бы совсѣмъ уже доконать его, не перестаетъ бушевать и ругаться Тартаренъ-Санхо.
— По дѣломъ тебѣ, сумасшедшій!… Говорилъ я тебѣ, предупреждалъ, — такъ нѣтъ, хочу, ишь, видѣть Африку!.. Вотъ тебѣ Африка!… Что, хороша твоя Африка?
Къ довершенію всѣхъ непріятностей, изъ общей каюты доносились до несчастнаго веселые голоса другихъ пассажировъ, ихъ смѣхъ, пѣніе, звонъ посуды. На Зуавѣ собралось, точно на зло, многочисленное и очень веселое общество; тутъ былд офицеры алжирскихъ полковъ, дамы марсельскаго Аль-касара, пѣвицы и актеры, богатый мусульманинъ, возвращающійся изъ Мекки, какой-то албанскій князь, не перестававшій кутить и играть въ карты. Никто изъ нихъ не страдалъ морскою болѣзнью; всѣ только и знали, что попивали шампанское съ тодстымъ весельчакомъ капитаномъ, у котораго одна жена была въ Марсели, а другая въ Алжирѣ. Тартаренъ посылалъ ихъ во всѣмъ чертямъ. Ихъ беззаботная веселость усугубляла его страданія.
Наконецъ, послѣ полудня третьяго дня на палубѣ послышалось необыкновенное движеніе, которое вывело нашего героя изъ его полузабытья. Прозвонилъ колоколъ, забѣгали матросы.
— Машина, отдай!… Машина, задній ходъ!… Машина, впередъ! — кричалъ хриплый голосъ капитана.
— Машина, стопъ! — Сильный толчокъ, и все смолкло. Пакетботъ тихо и мѣрно покачивался изъ стороны въ сторону. Эта странная тишина привела въ ужасъ Тартарена.
— Спасите!… Тонемъ!…- завопилъ онъ не своимъ голосомъ, — откуда вдругъ и силы взялись, — вскочилъ съ койки и бросился на палубу во всемъ своемъ вооруженіи.
II Бей ихъ! Руби!
Тонуть никто не думалъ. Пакетботъ остановился, потоку что вошелъ въ гавань, въ прекрасный, глубоководный, но почти совершенно пустынный портъ. Маленькіе бѣлые домики бѣлаго Алжира, тѣснясь другъ къ другу, сбѣгаютъ съ холма къ морю подъ ярко-синимъ небомъ. Тартаренъ ненного оправился отъ своего страха, залюбовался на пейзажъ и заслушался албанскаго князя, стоявшаго рядомъ съ никъ и называвшаго разные кварталы города: Касбахъ, верхній городъ, улицу Бабъ-Ацуна. Очень милый человѣкъ этотъ албанскій князь, очень благовоспитанный, отлично знакомый съ Алжиромъ и, къ тому же, бойко говоритъ по-арабски. Тартаренъ порѣшилъ сойтись съ нимъ поближе. Вдругъ за сѣтку вдоль борта хватаются снаружи нѣсколько десятковъ черныхъ рукъ. Почти тотчасъ же высовывается шаршавая черная рожа, за ней другая, третья, и не успѣлъ Тартаренъ рта открыть, какъ палуба была захвачена сотней пиратовъ, черныхъ, желтыхъ, оливковыхъ… всѣхъ цвѣтовъ… почти голыхъ, губастыхъ, отвратительныхъ, ужасныхъ.
Тартаренъ зналъ ихъ, этихъ пиратовъ. Это они, то-есть тѣ самые они, которыхъ онъ такъ долго и такъ напрасно поджидалъ по ночамъ въ Тарасконѣ. Наконецъ-то они явились воочію. Въ первое мгновеніе онъ не могъ пошевелиться отъ изумленія. Но когда пираты бросились на багажъ, сорвали прикрывавшій его брезентъ и принялись за разграбленіе корабля, тогда герой воспрянулъ, выхватилъ свой охотничій ножъ и кинулся на разбойниковъ съ крикомъ: «Бей ихъ! Руби!»
— Ques асо? Что тутъ такое? Что съ вами? — спрашивалъ капитанъ Барбасу, выходя на палабу.
— А, капитанъ!… Скорѣй, вооружите вашихъ матросовъ…
— Это для чего же, позвольте увнать?
— Да развѣ же вы не видите?
— Ничего я не вижу…
— Какъ?… А пираты… разбойники…
— Какъ?… А пираты… разбойники…
Капитанъ Барбасу такъ и обалдѣлъ. Въ эту минуту здоровенный негръ бѣжалъ мимо, унося походную аптеку нашего героя.
— Стой, злодѣй!… Вотъ я тебя… — заревѣлъ Тартаренъ и бросился за нимъ съ ножомъ въ рукѣ.
Барбасу словилъ его, такъ сказать, на лету и схватилъ за поясъ.
— Да перестаньте вы, чортова кукла!… Это не разбойники… Пиратовъ даннымъ-давно нѣтъ. Это носильщики.
— Носильщики!…
— Конечно, носильщики, — багажъ вотъ на берегъ доставляютъ. Вложите вашъ тесакъ въ ножны, дайте сюда вашъ билетъ и идите за этимъ негромъ. Онъ честный малый, доставитъ васъ на берегъ и проводить въ гостиницу, если хотите.
Нѣсколько сконфуженный, Тартаренъ отдалъ билетъ и, слѣдомъ за негромъ, спустился въ лодку, подпрыгивавшую у трапа. Въ ней уже были сложены всѣ его пожитки: чемоданы, ящики съ оружіемъ, съ консервами, аптека и прочее; а такъ какъ ими была занята вся лодка, то а не приходилось ожидать другихъ пассажировъ. Негръ забрался на ящиви и усѣлся, какъ обезьяна, охвативши руками колѣна; другой негръ взялся за весла. Оба смотрѣли на Тартарена и смѣялись, скаля блестящіе зубы.
Знаменитый тарасконецъ стоялъ на кормѣ, не спуская грознаго взгляда съ негровъ и крѣпко сжимая рукоятку своего охотничьяго ножа. Несмотря на увѣренія Барбасу, онъ далеко не былъ убѣжденъ въ безобидности этихъ черныхъ, какъ голенище, носильщиковъ, нисколько не похожихъ на добродушныхъ тарасконскихъ носильщиковъ. Черезъ пять минутъ лодка пристала къ набережной, Тартаренъ вышелъ на ту самую варварійскую землю, гдѣ триста лѣтъ тому назадъ галерный каторжникъ, Михаилъ Сервантесъ, подъ ударами алжирскихъ бичей обдумывалъ свой чудный романъ, прославившій на весь міръ имя Донъ-Кихота и обезсмертившій автора.
III Обращеніе къ Сервантесу. — Въ Алжирѣ. — Гдѣ турка? — Нѣтъ турки. — Разочарованіе
О, Сервантесъ Сааверда! Если справедливо вѣрованіе, будто души великихъ людей охотно посѣщаютъ тѣ мѣста, гдѣ онѣ провели часть своей земной жизни, какъ долженъ былъ возликовать твой духъ, когда вступилъ на африканскій берегъ Тартаренъ изъ Тараскона, этотъ удивительный типъ француза-южанина, воплотившій въ себѣ обоихъ героевъ твоей чудной книги, Донъ-Кихота и Санхо-Пансо.
День былъ жаркій. На залитой солнцемъ набережной прохаживалось пять или шесть таможенныхъ, нѣсколько алжирцевъ поджидали новостей изъ Франціи, небольшая кучка арабовъ сидѣла, поджавши ноги и покуривая длинныя трубки, мальтійскіе матросы вытаскивали сѣти, въ которыхъ прыгали и сверкали серебристою чешуей тысячи сардинокъ. Но едва успѣлъ Тартаренъ ступить на землю, какъ видъ набережной моментально измѣнился. Точно изъ земли повыскакали толпы какихъ-то дикихъ народовъ и бросились на пріѣзжаго. Огромные, голые арабы, едва прикрытые шерстяными одѣялами, мавританскіе ребятишки въ лохмотьяхъ, негры, тунисцы, магонцы, мзабиты, трактирные гарсоны въ бѣлыхъ фартукахъ, — всѣ съ крикомъ и воплями хватали его за рукава и панталоны, вырывали другъ у друга его багажъ, одинъ тащилъ консервы, другой аптеку… Въ невообразимой сутолокѣ каждый выкрикивалъ названіе отеля, одно невѣроятнѣе другаго.
Оглушенный этимъ гамомъ, несчастный Тартаренъ совсѣмъ растерялся, бѣгалъ, кричалъ, ругался, отмахивался руками, бросался въ догонку за своими пожитками, не зналъ что дѣлать и на какомъ языкѣ говорить съ этими варварами, — и по-французски пробовалъ, и по-провансальски, и, наконецъ, по-латыни, какъ умѣлъ, разумѣется, — все напрасно; никто его не слушалъ. Къ счастью, какой-то человѣкъ, одѣтый въ мундиръ съ желтымъ воротникомъ, вмѣшался въ эту свалку и большою палкой разогналъ оборванцевъ. Это былъ мѣстный полицейскій. Онъ очень вѣжливо предложилъ Тартарену остановиться въ «Европейской гостиницѣ» и передалъ его со всѣмъ багажомъ тамошнимъ посыльнымъ.
Съ первыхъ шаговъ въ Алжирѣ Тартаренъ только глазами хлопалъ отъ удивленія. Онъ воображалъ увидать восточный городъ. волшебный, сказочный, нѣчто среднее между Константинополемъ и Занзибаромъ, и очутился въ настоящемъ Тарасконѣ. Кофейныя, рестораны, широкія улицы, четырехъ-этажные дома, маленькая площадь, на которой полковые музыканты разыгрываютъ оффенбаховскія польки, мужчины сидятъ за столиками, пьютъ пиво и закусываютъ пирожнымъ, дамы въ европейскихъ костюмахъ, нѣсколько кокотокъ и офицеровъ, безчисленное множество офицеровъ. Турки — ни одного, ни одного, кромѣ самого Тартарена. Ему даже стало какъ будто не по себѣ, когда пришлось переходить площадь. Всѣ смотрятъ на него, даже музыканты перестали играть, и оффенбаховская полька оборвалась на какомъ-то ноющемъ бемолѣ.
Съ ружьями на плечахъ, съ револьверомъ на боку, грозный и величественный, какъ Робинзонъ Крузое Тартаренъ важно прошелъ сквозь толпу любопытныхъ; но силы его оставили, какъ только онъ вошелъ въ гостиницу. Отъѣздъ изъ Тараскона, Марсельскій портъ, мучительный переѣздъ, албанскій князь, пираты, — все спуталось и смѣшалось въ его утомленной головѣ. Пришлось его внести въ номеръ, снять съ него оружіе, раздѣть и уложить въ постель. Кто-то совѣтовалъ даже послать за докторомъ. Но герой нашъ, едва добрался до подушки, захрапѣлъ такъ громко и раскатисто, что хозяинъ гостиницы счелъ врачебную помощь излишнею, и всѣ тихо удалились изъ комнаты.
IV Первая охота за львами
Три часа пробило на городскихъ часахъ, когда Тартаренъ проснулся. Онъ проспалъ весь вечеръ, всю ночь и даже добрую половину слѣдующаго дня; надо и то сказать, что ему-таки изрядно досталось въ предшествовавшіе трое сутокъ. Первое, что пришло въ голову героя, какъ онъ только открылъ глаза, было: «вотъ я и въ странѣ львовъ!» И что же? Не солгу передъ читателемъ, при мысли о львахъ, о томъ, что львы тутъ, близехонько, въ двухъ шагахъ, такъ сказать, подъ бокомъ, и что какъ-никакъ, а придется съ ними лицомъ къ лицу перевѣдаться, бррръ!… морозъ такъ и пробѣжалъ по тѣлу, и Тартаренъ съ головой закутался въ одѣяло. Однако, веселый блескъ дня, яркіе потоки солнечныхъ лучей, заливавшихъ комнату, живительный морской вѣтерокъ, врывавшійся въ открытое окно, вкусный завтракъ и бутылка добраго вина быстро вернули ему прежнее геройство.
— За львами! За львами! — крикнулъ онъ, бодро вскакивая съ постели.
Онъ составилъ уже такой планъ дѣйствія: выйти изъ города, не говоря никому ни слова, углубиться въ пустыню, дождаться ночи, засѣсть въ подходящемъ мѣстѣ и въ перваго проходящаго льва — бацъ-бацъ! — поутру вернуться въ гостиницу, принять восторженныя поздравленія алжирцевъ и послать телѣжку за убитымъ звѣремъ. Тартаренъ наскоро одѣлся, вооружился всѣми охотничьими доспѣхами, навьючилъ на спину палатку-зонтикъ и вышелъ на улицу. Тамъ, чтобы не возбудить ни въ комъ подозрѣнія относительно своихъ намѣреній, онъ никого не сталъ спрашивать про дорогу, а повернулъ направо, прошелъ до конца аркадъ Бабъ-Ацуна, изъ-подъ которыхъ, точно пауки изъ темныхъ угловъ, выглядывали изъ своихъ лавокъ алжирскіе жиды, прошелъ мимо театра, миновалъ предмѣстье и зашагалъ по пыльной дорогѣ, ведущей на Мустафу.
Дорога была сплошь запружена оинибусами, фіакрами, шарабанами, войсковыми фургонами, возами сѣна, отрядами африканскихъ стрѣлковъ, вереницами крошечныхъ осликовъ, негритянками, продающими лепешки, обозами эльзасскихъ переселенцевъ, солдатами въ красныхъ плащахъ. Все это двигалось, пестрѣло, шумѣло, пѣло, въ трубы трубило подъ непроглядными облаками пыли, между двумя рядами дрянныхъ бараковъ, грязныхъ кабаковъ, биткомъ набитыхъ солдатами, вонючихъ лавчонокъ мясниковъ и живодеровъ.
«Вотъ такъ Востокъ!… Нечего сказать, хорошъ Востокъ! Эка врутъ-то про него!» — раздумывалъ Тартаренъ. Правда, тутъ уже попадался кое-гдѣ турка, только и турки было безъ сравненія меньше, чѣмъ въ Марсели.
И вдругъ верблюдъ… настоящій, великолѣпный верблюдъ выступаетъ съ важно вытянутою шеей, точно индѣйскій пѣтухъ. У нашего героя даже сердце замерло: если уже стали встрѣчаться верблюды, — стало быть, недалеко и львы. И на самомъ дѣлѣ, черезъ нѣсколько минутъ показалась цѣлая компанія охотниковъ за львами.
— Ахъ, канальи! — ворчалъ герой Тараскона, пропуская ихъ мимо себя. — Вотъ канальи-то! Ходить на льва толпой, да еще съ собаками!
Тартаренъ никакъ не могъ себѣ представить, что въ Алжирѣ можно за чѣмъ-нибудь охотиться, помимо львовъ. А, между тѣмъ, встрѣтившіеся ему охотники выглядѣли добродушнѣйшими купцами, покончившими свои торговыя дѣла; да и самый способъ охоты за львами съ собаками и съ ягдташами черезъ плечо показался настолько страннымъ тарасконцу, что онъ рѣшился заговорить съ однимъ изъ этихъ господъ.
— Можно поздравить, охота была удачна?
— Такъ себѣ, недурна, — отвѣтилъ охотникъ, съ недоумѣніемъ оглядывая солидное вооруженіе тарасконскаго воина.