— Убили?
— Конечно… и порядочно-таки… вотъ посмотрите, — и алжирскій охотникъ указалъ на ягдташъ, набитый кроликами и бекасами.
— Какъ? Вы ихъ въ ягдташъ?
— А то куда же?
— Такъ, стало быть… совсѣмь маленькіе…
— Да всякіе, и маленькіе, и большіе…
И охотникъ быстро зашагалъ догонять товарищей. Тартаренъ такъ и остался въ недоумѣніи. Но послѣ минутнаго раздумья онъ порѣшилъ:
— Э, просто шутникъ какой-то… ничего они ровно не убили, — и пошелъ своею дорогой.
Строенія стали рѣдѣть, рѣже встрѣчались и прохожіе. Наступали сумерки. Тартаренъ шелъ еще съ полчаса и, наконецъ, остановился. Была уже ночь, темная, безлунная ночь подъ небомъ, усѣяннымъ звѣздами. На дорогѣ ни души. Несмотря на это, нашъ герой разсудилъ, что львы, все-таки, не дилижансы и по большимъ дорогамъ не ходятъ. Онъ пустился въ сторону полемъ. На каждомъ шагу канавы, терновникъ, какіе-то кусты. Онъ все шелъ впередъ, потомъ вдругъ остановился.
— А, тутъ львомъ пахнетъ, — проговорилъ онъ, обнюхнвая воздухъ.
V Бацъ! Бацъ!
Кругомъ была дикая пустыня, заросшая странными растеніями Востока, похожими на злыхъ, ощетинившихся звѣрей. При неясномъ блескѣ звѣздъ отъ нихъ ложились во всѣ стороны какія-то фантастическія тѣни. Справа виднѣлась сумрачная масса горы, — Атласа, быть можетъ! Слѣва доносился шумъ невидимаго моря. Настоящая пустыня, истинное раздолье для хищныхъ звѣрей.
Тартаренъ положилъ одно ружье передъ собою, другое вэялъ въ обѣ руки, сталъ на одно колѣно и началъ ждать. Прождалъ часъ, прождалъ два… ничего! Тогда онъ припомнилъ изъ прочитанныхъ имъ разсказовъ знаменитыхъ истребителей львовъ, что они всегда брали съ собой на охоту маленькаго козленка, привязывали его въ нѣсколькихъ шагахъ и дергали веревочкой за ногу, чтобы заставить кричать. За неимѣніемъ козленка, нашъ тарасконецъ попробовалъ самъ поблеять по козлиному: мя-а-а!… мя-а-а!…- сперва потихоньку; въ глубинѣ души онъ, все-таки, побаивался, какъ бы левъ и вправду не услыхалъ его. Потомъ, видя, что на его голосъ никто не идетъ, онъ заблеялъ погромче: ме-е-е!… ме-е-е!…- не дѣйствуетъ. Тогда, выведенный изъ терпѣнія, онъ заревѣлъ уже во весь голосъ: мя!… мя!… мя!…- да такъ громко, что ему могъ бы позавидовать и быкъ средней величины.
Вдругъ передъ нимъ точно изъ земли выросло что-то такое черное, огромное. Онъ замолкъ. А то огромное нагибалось, нюхало землю, подпрыгивало, быстро исчезало въ темнотѣ и опять появлялось. Не оставалось никакого сомнѣнія въ томъ, что это левъ. Можно было ясно различить его четыре лапы, почти всю фигуру и большіе, блестящіе въ темнотѣ глаза. Тартаренъ приложился, спустилъ курокъ, другой… Бацъ!… бацъ!… Готово. Прыжокъ назадъ — и охотникъ замеръ на мѣстѣ съ обнаженнымъ охотничьимъ ножомъ въ рукѣ. Страшный вой раздался въ отвѣтъ на выстрѣлы Тартарена.
— Ловко угодилъ! — крикнулъ храбрый тарасконецъ, готовый встрѣтить звѣря ударомъ ножа.
Выстрѣлъ дѣйствительно угодилъ ловко, и звѣрь скрылся, продолжая выть. Но охотникъ не тронулся съ мѣста; онъ ждалъ самку… какъ описано въ книгахъ. Къ сожалѣнію, самка не пришла. Прождавши еще часа два, Тартаренъ почувствовалъ порядочную усталость. Земля была сыра, ночная свѣжесть и морской вѣтерокъ давали себя чувствовать.
— Теперь можно и соснуть до утра, — разсудилъ охотникъ и, во избѣжаніе ревматизма, принялся за раскладываніе своей ручной палатки.
Только тутъ вышелъ неожиданный казусъ: палатка оказалась такъ хитро устроенной, такъ хитро, что разложить ее не было никакой возможности. Какъ онъ не бился, какъ ни кряхтѣлъ, ничего не выходило и палатка не раскрывалась. Такіе зонты иногда попадаются, что, какъ на смѣхъ, въ сильный дождь-то ни за что ихъ и не раскроешь. Измученный Тартаренъ бросилъ палатку на землю и улегся на нее, ругаясь самою отборною провансальскою бранью.
Тра-ля-ля… Тра-ля-ля-ля!…
— Quès асо? Что такое? — проговорилъ Тартаренъ съпросонья.
Въ казармѣ Мустафы трубили зорю. Охотникъ за львами протиралъ глаза въ крайнемъ недоумѣніи. Гдѣ онъ? Гдѣ вчерашняя дикая пустыня? Знаете ли, читатель, гдѣ онъ былъ? На грядахъ артишокъ, между грядами цвѣтной капусты съ одной стороны и свеклы — съ другой. Его пустыня была засажена овощами. А тутъ же близехонько, на зеленыхъ холмахъ верхней Мустафы, бѣлѣли хорошенькія алжирскія виллы, облитыя розовымъ свѣтомъ наступающаго утра, — ни дать, ни взять окрестности Марсели съ ихъ хорошенькими дачками. Мирный и со всѣмъ буржуазный видъ огородовъ до крайности удивилъ и разсердилъ нашего бѣднаго героя.
— Съ ума, должно быть, сошли эти люди, — разсуждалъ онъ самъ съ собою, — нашли гдѣ сажать артишоки, когда тутъ львы бродятъ! Вѣдь, не во снѣ же мнѣ все приснилось… Левъ былъ здѣсь… вотъ и явное доказательство.
Явнымъ доказательствомъ служили кровавые слѣды убѣжавшаго звѣря. Съ благоразумною осторожностью, держа наготовѣ револьверъ, неустрашимый Тартаренъ направился по слѣдамъ и вышелъ на небольшой участокъ земли, засѣянный овсомъ. Овесъ помятъ, лужа крови, а въ лужѣ крови съ широкою раной въ головѣ лежитъ растянувшись… Угадайте, кто лежитъ?
— Левъ, разумѣется!
Нѣтъ, не левъ, — оселъ, одинъ изъ тѣхъ маленькихъ осликовъ, что въ Алжирѣ зовутъ буррико (а у насъ, въ Россіи, зовутъ ишаками).
VI Самка. — Страшная битва. — Свиданіе кроликовъ
Въ первую минуту, при видѣ своей несчастной жертвы, Тартаренъ страшно разозлился. Да и было съ чего: стрѣлялъ льва — убилъ ишака! Но жалость быстро смѣнила собою чувство досады. Бѣдный ишачекъ былъ такой хорошенькій, такая у него добродушная мордочка. Кожа была еще теплая, бока судорожно вздрагивали отъ прерывающагося дыханія. Тартаренъ опустился на колѣна и попробовалъ остановить кровь своимъ алжирскимъ поясомъ. Великій человѣкъ ухаживаетъ за маленькимъ осликомъ. Можетъ ли быть что-нибудь трогательнѣе такой картины? И осликъ, въ которомъ чуть теплилась послѣдняя искра жизни, открылъ на мгновенье глаза и раза два или три пошевелилъ своими длинными ушами, точно хотѣлъ сказать: «Благодарю!… Благодарю!…» Послѣдняя судорога пробѣжала отъ головы до хвоста и ишачка не стало.
— Чернышъ! Чернышъ! — послышался голосъ, полный тревоги.
Зашуршали и раздвинулись вѣтки сосѣднихъ кустовъ. Тартаренъ вскочилъ на ноги и принялъ оборонительное положеніе. То пришла самка.
Пришла она, разъяренная и страшная, въ образѣ старой эльзаски, вооруженной краснымъ дождевымъ зонтомъ и вопящей на всю округу о пропавшемъ осликѣ. Лучше бы было Тартарену встрѣтиться съ настоящею львицей, чѣмъ съ этою сердитою старухой. Напрасно пытался бѣдняга объяснить ей, какъ все произошло по недоразумѣнію, какъ онъ принялъ Черныша за лъва африканской пустыни. Старуха приняла это за насмѣшку и съ крикомъ «tarteifle!» [2] начала бить Тартарена зонтомъ. Нашъ растерявшійся герой защищался, какъ могъ, отражалъ удары своимъ штуцеромъ, увертывался, отскакивалъ, кричалъ: «Позвольте, сударыня… позвольте…»
Она посылала его ко всѣмъ чертямъ, ничего не хотѣла слушать и продолжала наносить удары. Къ счастію, третъе лицо появилось на полѣ битвы. На крики прибѣжалъ мужъ эльзаски, тоже эльзасецъ, содержатель кабачка, человѣкъ очень сильный въ ариѳметикѣ. Какъ только онъ увидалъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и что убійца охотно готовъ заплатить за свое злодѣяніе, эльзасецъ обезоружилъ супругу и вступилъ въ мирные переговоры. Тартаренъ заплатилъ двѣсти франковъ; оселъ стоитъ десять, — такова обыкновенная цѣна ишаковъ на арабскихъ рынкахъ. Потомъ общими силами зарыли Черныша, и эльзасецъ, приведенный въ благодушное настроеніе видомъ тарасконскихъ золотыхъ, пригласилъ героя зайти закусить въ его кабачкѣ, находившемся въ нѣсколькихъ шагахъ на большой дорогѣ. Алжирскіе охотники каждое воскресенье заходили въ него на перепутьи; здѣсь лучшія въ округѣ мѣста для охоты, въ особенности же много кроликовъ.
— А львовъ? — спросилъ Тартаренъ. Эльзасецъ посмотрѣлъ на него съ удивленіемъ.
— Какихъ львовъ?
— Да, львовъ… видаете вы иногда? — продолжалъ, уже немного запинаясь, неустрашимый охотникъ.
Кабатчикъ расхохотался.
— Вотъ такъ исторія!… А зачѣмъ бы это они сюда пришли?
— Стало быть, ихъ совсѣмъ нѣтъ въ Алжирѣ?
— По правдѣ сказать, я никогда не видывалъ, хотя живу здѣсь лѣтъ двадцать. Точно, разсказывали что-то такое… Кажется, въ газетахъ даже было. Только это тамъ, много дальше, на югѣ.
Они подошли въ кабачку. Кабакъ какъ кабакъ, точь-въ-точь такіе же можно встрѣтить на любой проѣзжей дорогѣ во Франціи; надъ дверью торчитъ засыхающая вѣтка зелени, на стѣнѣ нарисованы билліардные кіи, а надъ всѣмъ этимъ безобидная вывѣска:
Свиданіе кроликовъ.
Какъ вамъ это нравится? Свиданіе кроликовъ!.. О, Бравида! Что бы ты сказалъ?
Какъ вамъ это нравится? Свиданіе кроликовъ!.. О, Бравида! Что бы ты сказалъ?
VII Омнибусъ, мавританка и вѣнокъ жасмина
Такое начало способно отбить охоту стрѣлять львовъ у очень многихъ людей, но Тартарена не такъ-то легко было обезкуражить.
«Львы тамъ, дальше, на югѣ,- разсуждалъ онъ самъ съ собою, — и прекрасно: я поѣду дальше, на югъ!»
Онъ позавтракалъ, поблагодарилъ хозяевъ, не помня зла, поцѣловался со старухой, пролилъ послѣднюю слезу о несчастномъ Чернышѣ и поспѣшилъ въ Алжиръ, съ твердымъ намѣреніемъ въ тотъ же день забрать свои пожитки и уѣхать на югъ. На грѣхъ, дорога отъ Мустафы показалась ему на этотъ разъ много длиннѣе, чѣмъ наканунѣ. Солнце пекло безъ милосердія; не продохнуть отъ пыли. А тутъ еще эта складная палатка тяжела чертовсви! Тартаренъ чувствовалъ, что не дойдетъ пѣшкомъ до города. Онъ остановилъ первый омнибусъ и сѣлъ въ него.
Бѣдный, бѣдный Тартаренъ! Ради громкаго имени и славы, лучше было бы ему не садиться въ этотъ злополучный рыдванъ и продолжать путь по образу пѣшаго хожденія, лучше было бы пасть мертвымъ на пыльной дорогѣ подъ тяжестью тропической атмосферы, складной палатки и двухствольныхъ штуцеровъ.
Тартаренъ занялъ въ омнибусѣ послѣднее свободное мѣсто. Въ глубинѣ кареты сидѣлъ, уткнувши носъ въ молитвенникъ, какой-то священникъ съ большою черною бородой; противъ него молодой арабъ купецъ; потомь мальтійскій матросъ и четыре или пять мавританокъ; изъ-за бѣлыхъ покрывалъ видны были только ихъ черные глаза. Онѣ возвращались съ богомолья на могилѣ Абдель-Кадера; но незамѣтно было, чтобы посѣщеніе могилы знаменитаго шейха ихъ сильно опечалило. Онѣ болтали между собою, весело смѣялись и грызли конфекты, кутаясь въ свои покрывала. Тартарену показалось, что онѣ часто поглядываютъ на него, въ особенности одна, сидѣвшая какъ разъ противъ него. Она глазъ съ него не сводила во всю дорогу. Хотя лицо этой женщины было плотно закрыто, но по блеску темныхъ глазъ, по нѣжной ручкѣ съ золотыми браслетами, высовывавшейся отъ времени до времени изъ-подъ покрывала, по звуку голоса, по граціи движеній, — словомъ, по всѣмъ признавамъ можно било безошибочно сказать, что за безобразнымъ бѣлымъ платкомъ скрывается нѣчто молодое, красивое, восхитительное. Несчастный Тартаренъ не зналъ куда дѣваться. Притягательная сила чудныхъ восточныхъ глазъ приводила его въ сильное смущеніе, манила и дразнила, бросала его то въ жаръ, то въ холодъ.
А тутъ еще, — какъ бы съ тѣмъ, чтобы совсѣмъ доканать его, — вмѣшалась въ дѣло туфелька обворожительной незнакомки; точно шаловливая мышка, эта крошечная туфелька заигрывала съ толстыми охотничьми сапогами. Что дѣлать? Какъ быть? Отвѣтить на эти взгляды, отвѣтить пожатіемъ плутовкѣ-туфелькѣ? Да, ну, а послѣдствія?… Любовная интрижка на Востовѣ можетъ легко окончиться страшною катастрофой! И пылкое, романтически настроенное воображеніе тарасконца уже рисовало картину, какъ онъ попадетъ въ руки евнуховъ, какъ ему отрѣжутъ голову, или сдѣлаютъ что-нибудь еще похуже, зашьютъ въ кожаный мѣшокъ и бросятъ въ море. Это значительно охладило его пылъ. А крошечная туфелька, знай себѣ, не унимается, большіе темные глаза, словно черные бархатистые цвѣты, такъ и шепчутъ: «сорви насъ!»
Омнибусъ остановился на театральной площади, противъ улицы Бабъ-Ацуна. Одна за другою вышли изъ него мавританки, кутаясь въ свои покрывала. Сосѣдка Тартарена поднялась съ мѣста послѣднею и при этомъ ея лицо такъ близко наклонилось въ лицу нашего героя, что онъ почувствовалъ на себѣ ея дыханіе, вѣющее молодостью и свѣжестью, ароматъ жасмина, мускуса и конфектъ. На этотъ разъ тарасконецъ не выдержалъ. Опьяненный любовью и готовый на все, онъ бросился слѣдомъ за мавританкой. Слыша за собой топотъ его тяжеловѣсныхъ шаговъ, она обернулась, приложила палецъ къ тому мѣсту покрывала, за которымъ предполагались губы, и бросила ему вѣнокъ изъ нанизанныхъ одинъ на другой цвѣтовъ жасмина. Тартаренъ нагнулся поднять его; но такъ какъ герой нашъ былъ довольно полонъ и, въ тому же, обремененъ своимъ вооруженіемъ, то и не могъ скоро управиться съ этимъ. Когда онъ поднялся, прижимая въ сердцу вѣнокъ жасминовъ, мавританки уже не было.
VIII Спите спокойно, львы африканскіе!
Спите, африканскіе львы! Спите спокойно въ вашихъ логовахъ среди алоэ и дикихъ кактусовъ. Тартаренъ изъ Тараскона не скоро еще начнетъ избивать васъ. Всѣ его боевые снаряды, ящики съ оружіемъ, аптека, складная палатка, питательные консервы мирно лежатъ, упакованные, въ «Европейской гостиницѣ». Мирно покойтесь и вы, хищники грозной пустыни! Тарасконецъ ищетъ свою мавританку. Со времени поѣздки въ омнибусѣ несчастному герою во снѣ и на яву чудится шаловливая красная туфелька, заигрывавшая съ его толстыми сапогами, и въ каждомъ дуновеніи морскаго вѣтерка слышится запахъ мускуса, конфектъ и жасмина.
Тартаренъ жить не можетъ безъ своей мавританки. Онъ долженъ найти ее во что бы то ни стало! Только не легкое дѣло разыскать въ городѣ со стотысячнымъ населеніемъ женщину по такимъ примѣтамъ, какъ цвѣтъ глазъ и туфель, да ароматъ дыханія, и лишь безъ ума влюбленный тарасконецъ способенъ пуститься на такое предпріятіе. Всего ужаснѣе то, что подъ своими бѣлыми чехлами всѣ мавританки похожи одна на другую. Къ тому же, эти дамы почти никуда не показываются, и чтобы увидать ихъ, надо идти въ верхній городъ, въ арабскій кварталъ, въ городъ турки. А этотъ городъ настоящая трущоба: темные переулки, точно корридоры, безпорядочно тянутся по горамъ; мрачные дома подозрительно смотрятъ на прохожаго своими крошечными, рѣшетчатыми окнами; всѣ двери наглухо заперты; по обѣ стороны множество темныхъ лавчонокъ, въ которыхъ сидятъ свирѣпые турки, курятъ трубки съ длинными чубувами и тихо говорятъ о чемъ-то другъ съ другомъ. Кто ихъ знаетъ, о чемъ они тамъ говорятъ; быть можетъ, на разбой сговариваются.
Не желая быть уличеннымъ во лжи, я не могу сказать, чтобы Тартаренъ съ покойнымъ сердцемъ проходилъ по опаснымъ закоулкамъ верхняго города. Совсѣмъ напротивъ, онъ сильно волновался и лишь съ большими предосторожностями пускался въ эти темныя ущелья, зорко посматривалъ по сторонамъ и не спускалъ руки съ курка револьвера, точь-въ-точь какъ въ Тарасконѣ по дорогѣ къ клубу. Каждую минуту ему казалось, что вотъ-вотъ нагрянетъ стая евнуховъ и янычаръ и пойдетъ потѣха. Но непреодолимое желаніе разыскать даму сердца вдохновляло его безумную храбрость и придавало ему сверхъестественную силу.
Въ продолженіе цѣлой недѣли Тартаренъ всѣ дни проводилъ въ верхнемъ городѣ. Его постоянно можно было встрѣтить прохаживающимея вблизи мавританскихъ бань, подкарауливающимъ выходъ мусульманскихъ дамъ, или же сидящимъ у входа въ мечеть и съ величайшими усиліями стаскивающимъ охотничьи сапоги, чтобы войти въ храмъ правовѣрныхъ. Иногда съ наступленіемъ ночи, на возвратномъ пути, послѣ безплодныхъ поисковъ вокругъ бань и мечетей, нашъ тарасконецъ останавливался у мавританскаго дома, изъ котораго слышалось монотонное пѣніе, звуки гитары и тамбурина и доносились отрывки женскихъ голосовъ, женскаго смѣха.
— Она тутъ, быть можетъ! — шепталъ онъ съ замираніемъ сердца и, если на улицѣ никого не было, онъ подходилъ къ дому, брался за молотокъ низкой входной двери и тихонько ударялъ имъ.
Пѣсня и смѣхъ тотчасъ смолкали; за стѣной раздавался неясный шепотъ.
— Смѣлѣй, смѣлѣй! — подбадривалъ себя нашъ герой. — Теперь что-нибудь да будетъ!
Всего чаще бывало, что его обливали холодною водой или осыпали корками апельсиновъ. Ничего болѣе серьезнаго никогда не бывало.
Спите, львы африканскіе!
IX Князь Григорій Албанскій
Прошло болѣе двухъ недѣль, а бѣдняга Тартаренъ все еще разыскивалъ свою алжирскую даму; весьма правдоподобно, что онъ и до сихъ поръ искалъ бы ее такъ же безуспѣшно, если бы судьба не сжалилась надъ нимъ и не послала ему на помощь нѣкоего знатнаго албанца. Вотъ какъ это случилось: зимой каждую субботу въ алжирскомъ театрѣ бываютъ маскарады, ни дать, ни взять какъ въ парижской Оперѣ. Въ залѣ мало народу: нѣсколько плохенькихъ представительницъ Казино, нѣсколько легкихъ дѣвицъ, всюду слѣдующихъ за арміей, спеціально-маскарадные танцоры съ линючими лицами, въ линючихъ костюмахъ, пять или шесть туземныхъ прачекъ съ букетомъ чеснока и шафраннаго соуса. Но главная суть маскарада не въ залѣ, а въ фойе, которое на этотъ разъ превращается въ игорную комнату. Пестрая и шумливая толпа тѣснится вокругъ зеленыхъ столовъ: пріѣхавшіе въ короткій отпускъ тюркосы, мавританскіе купцы изъ верхняго города, негры, мальтійцы, колонисты, земледѣльцы, — все это волнуется, трепещетъ, блѣднѣетъ и стискиваетъ зубы, лихорадочнымъ, мутнымъ взглядомъ слѣдитъ за картами. Тамъ и сямъ завязываются ссоры, драки, крикъ и ругань на всѣхъ возможныхъ языкахъ, сверкаютъ ножи, является полиція, денегъ не досчитываются…