Март. У одних моих знакомых в Ленинграде, которых знал всю жизнь, последовательно менялись портреты в гостиной: в 60-е годы висел портрет Ленина, в 70-е – Че-Гевары, в 80-е – Хемингуэя. А теперь, смотрю, Николашка, «убиенный большевиками». Батюшки-светы… Прямо по рассказу А. П. Чехова «Душечка». Какая траектория убеждений в портретном варианте.
* * *Март. Удивительно, но в 1993 году мне удалось опубликовать более 15 научных работ, в том числе в центральной печати, участвовать в крупных симпозиумах, подготовить к защите 4 диссертационные работы (две уже защищены), издать книжку… Странно, что удается запустить еще 4 совсем новых исследования, почти на нулевых материальных возможностях. Странно, что при всех трудностях удается сберечь на кафедре климат сотрудничества, доброжелательности, работоспособности трех десятков людей, получающих зарплату месяцами позже и на уровне, равном прожиточному минимуму… Это и есть моя партийная (коллективистская, человеческая) работа, она всегда, в сущности, сводилась к этому.
* * *…В Саратове тепло, но снег держится, в лесу и на Волге его много. Туманы. Так как на душе тяжко, стараюсь больше ходить, дышать, глазеть на иней на деревьях, на ребятишек, на красивых женщин… Для того, чтобы быть человеком, совсем не требуется президентское правление…
Март. Унизительной ценой прекращения расследования зверств режима при подавлении Советской власти в октябре прошлого года депутаты Госдумы добились амнистии всех узников «Матросской тишины» и «Лефортова», защитников этой власти. Боятся палачи разоблачения.
* * *Апрель. Это нужно знать всем. Аллен Даллес. Конец 2-й мировой войны. Его рекомендации.
«Окончится война, все как-то утрясется, устроится. И мы бросим все, что имеем, все золото, всю материальную мощь на оболванивание и одурачивание русских людей. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих союзников и помощников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания, из литературы и искусства мы постепенно вытравим их социальную сущность, отучим художников, отобьем у них охоту заниматься изображением, исследованием тех процессов, которые происходят в глубинах народных масс. Литература, театры, кино – все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства словом, всякой безнравственности.
В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу, – все это мы будем ловко и незаметно культивировать, все это расцветет махровым цветом.
И лишь немногие, очень немногие, будут догадываться, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать. Мы будем расшатывать таким образом поколение за поколением. Мы будем браться за людей с детских, юношеских лет, главную ставку делать на молодежь, станем разлагать, растлевать ее. Мы сделаем из молодых – циников, пошляков, космополитов. Вот так мы это и сделаем».
Бейкер, госсекретарь США, в отчете перед конгрессом после поездки в Россию в 1993 г. заявил: «Мы истратили триллионы долларов в последние 40 лет, чтобы одержать победу в «холодной войне» против СССР. В итоге с великим народом сделано то, о чем мечтали его враги. Главное – нашлись предатели». Эти материалы приведены в газете «Завтра» от апреля 1994 г. в № 13. Комментарии нужны?
* * *Апрель. И все же жизнь продолжается. Живет Россия, несмотря на старания российской сборной из клуба Бейкера.
Выбрались на Волгу. Последние дни стоят голубые, с дымкой. В тени, где еще скрываются сугробы, прохладно и в плаще, а на солнышке не холодно и в рубашке. Улицы, дома, заборы еще не вылезли из засохшей весенней грязи, не отмытой дождем, но на солнце они и такие не так уж унылы.
Волга – в своих берегах – разлива не чувствуется, но широка. Неторопливо и не теснясь, плывут льды: высокие – белые и низкие – темные, уже подтаявшие. Плывут полями, иногда целыми откосами метров по 300, сохраняющими очертания оставленного берега. Голые деревья не скрывают удивительную панораму, с нашей дачи она просматривается на десяток километров.
Зимой дачу «почистили» местные, затонские мужики. И еще с десяток дач. Говорят, их поймали на Сенном рынке. Безработица. Промышляют, кто как может. И в сарайчик заглянули, но среди хлама надувную лодку не нашли…
Земля еще сырая, тяжелая, копать рано. Соседи подарили три куста крыжовника с метр высотой, посадили. Сгребли прелую листву, освободив зеленые всходы клубники.
На воздухе мы преображаемся, за все беремся, полны планов. Весна. Поработаем, остановимся, головы поднимем, а перед нами бездонное небо да Волга, синяя с белыми льдинами. И очень тихо. Вдалеке одинокая лодка пробивается к берегу… Молчим. Хорошо смотреть и думу думать. «Что-то гипнотическое в этом движении льдин, взор влечет», – говорит жена. И ее не удивляет, что я отношусь к Волге как к чему-то живому.
Почти час прождали автобус, но на берегу это не беда. Народу набралось полно: все больше старики, пенсионеры, вроде нас и постарше, дети – их внуки и внучки, а средняя прослойка редка: нужно кому-то и торговать – иначе теперь не проживешь. Разговоры, разговоры: о поздней весне, о трудной жизни и надвигающемся жарком лете…
Обдав пылью, подошел автобус. Взяли штурмом и даже сидели. Калымный – за плату.
В дачные дела можно влюбиться, и тогда прощай научное творчество: мысли и слог становятся твердыми и заскорузлыми, как руки. Но зато воздух лечит, Волга – лечит, маленькие, но решаемые заботы лечат.
Почки набухают, уже пахнут, каждая на свой лад. Запах растертой смородиновой почки до дому довозишь. Листья подрастут – опять будем пить чай со смородиновым духом. Так хочется жить по-человечески…
Апрель. Встретились тревожные стихи:
Трудно интеллигенции, плачет интеллигенция, видит интеллигенция, но дела не видно…
* * *Апрель. Краткие заметки. Вокруг все больше жителей 53-го, российского, штата США. Саратов: весенне-торговый разлив. Крысы с корабля бегут по разным причинам: от невыгодности, от опасности, от себе подобных, чтобы не сожрали.
Чиновник: «Получая такую зарплату, я не могу быть в оппозиции к антинародному режиму».
Жизнь при «Берингем-Ингельхайме» (фармацевтическая фирма – основной спонсор бывшей советской пульмонологии) продолжается. Только на берегах Волги об этом забываешь.
Прототипом скульптуры Партократа должен быть Е. Б. Н. Когда-нибудь такая скульптура появится.
Раньше были витрины «На злобу дня», теперь вся жизнь на злобу дня.
Впечатления одного дня…
В районе городского парка загорелся дом. Огонь перекинулся на соседний, позже запылали еще три – дома были деревянные. Приехавшая пожарная машина включилась в систему, в которой не оказалось воды. Попытка откачивать воду из озера оказалась неудачной: шланги забило грязью. Трещали балки, гудела кровля, орала женщина, взывая о помощи, с которой никто не спешил. Горе бедняков. Ссылки на Водоканал. Безразличие администрации: «лучшее из лучшего для немногих (погорели десятки семей) – комната в коммуналке»…
Четверо неизвестных напали на дежурную службу воинской части. Мотив не ясен. Оружие? Деньги в сейфе? Взять их не удалось. Даже нападение на воинскую часть становится обычным делом в наше время. Раньше целым шкафом с сотней пистолетов никто не интересовался. Дверь в штабе на палку закрывали…
В больнице этой весной прекращено получение хлеба: государство прекратило оплату. Не сдается белье в прачечную: долг – более 3 млн. руб. Хлеб и белье предложено приносить из дома. Грозятся ввести платное обследование и лечение (кроме неотложного), сократить количество коек, а значит, и штат. И это в условиях безработицы. Прямое, зримое свидетельство развала страны. Не много ли для одного дня?!
Цены застыли, покупатели отхлынули – нет денег. Что дальше? Теперь они говорят, что гипоинфляция еще страшнее, чем гиперинфляция. Самое страшное – это они сами.
Бумажкой о согласии хотят заслониться от проблем, связать возможность протеста. Народ разделить хотят: по ту и другую стороны бумажки и вновь найти врагов. Появится повод для преследования.
Обвалилась секция пятиэтажного дома, много лет находившегося в аварийном состоянии. Слава богу, без жертв. Это стало нормой. Строительство в городе практически прекращено. Встал мусороперерабатывающий завод. Вокруг города будут расти свалки, расплодятся крысы, пойдут болезни. Нет денег? А есть ли власть?
* * *Дело идет к маю: сначала рванули смородина и крыжовник, вслед за ними – сирень. Нежно-зеленый ореол появился над березой в нашем саду. Вишня беременна почками, не отстает малина. Абрикос еще слит.
Волга – под обрез обрыва, пляж скрылся под водой. И это не предел. Если вода поднимется к нашей даче, Заволжье станет морем с портом Алма-Ата на противоположной стороне…
* * *1 мая. Площадь Революции. Солнце. Голубое небо. Высокий Ленин. Многотысячная демонстрация с песнями, знаменами, кумачами. Трибуна – машина с длинным прицепом. Динамик. Гимн Советского Союза. Многие гимн поют. И в толпе, и на трибуне – серьезные, новые, молодые, честные люди. «Трудовой Саратов», ветераны, Союз советских женщин, КПРФ, РКРП, Русская партия, профсоюзы. Митинг продолжался два часа. Организованно и энергично. Основные лозунги: «Вся власть Советам!», «Всероссийская политическая стачка», «Никакого согласия с грабителями народа»… Закончился митинг пением гимна Советского Союза. Долго никто не расходился. На 2 часа забыли, что живем в грязи. А на площади, по периметру, до 50 полицейских во главе с подполковником. Охраняют коммунистов от разъяренного народа…
А при Советской власти в дни праздников трибуны заполняла проходившая по специальным пропускам городская бюрократия, представители партийной верхушки, директора, профессора… Из года в год одни и те же. А мимо трибун под красными знаменами текла рабочая городская масса, жившая своей, отдельной, жизнью и солидарностью. Где теперь эти «жители трибун»? Ныне они от красного флага и от рабочего человека как от бешеной собаки прячутся. Время, как кислота, разъела их показную преданность Советской власти.
* * *Май. Во сне мое сердце становится гостиницей для родных и близких, иногда и не близких и даже чужих, но значимых в моей жизни. Это происходит все чаще, возможно, потому, что прошлое занимает в ней и в памяти все большее место. Во сне память оживает, и мертвые, ушедшие, участвуют в ней, как живые… Сердце – гостиница памяти, дом и зов памяти. Без удобств, но для всех. Удивительно, но прошлое не только затягивает, но и советует:
* * *Май. Время меняет людей. Некоторых сразу, многих постепенно. В период крупных социальных перемен это закономерно. Кто-то не был таким, но стал, кто-то «прозрел» вдруг. Когда это касается частных лиц, это не имеет большого значения (ну, скажем, подлецов оказывается больше, чем ты предполагал…). Но когда большие коммунисты (по должности) становятся антикоммунистами, это требует анализа.
Иван Рыбкин – до путча 2-й секретарь Волгоградского обкома КПСС. Закончил дипломатическую академию. В 1992 г. вошел в аграрную партию, но уже с 1993 г. сблизился с реформаторами. До этого фамилия Рыбкин употреблялась средствами информации брезгливо-снисходительно, а ныне он уже – Иван Петрович. Помните, как менялось отношение к укушенному пальцу в зависимости от того, чьей собакой он укушен («Хамелеон» А. П. Чехова)? Он и впредь будет менять формы, но главное в нем сохранится: он преданнее власти, чем России.
Такой дрейф не единичен. Много их толкутся там: Травкин, Бунич, Бурбулис, Ковалев, Кравчук… Люди разные, а дрейф однородный. В его основе – предательство коммунистического движения. Вспомнив, какой была КПСС в последние годы, неудивительно увидеть в этом одну из заготовок партноменклатуры, причем типичную и очень живучую. Эти люди хорошо жить хотят при любом строе.
Механизмов перерождения несколько: жажда спокойной сытости, высыхание пролетарских корней, если они вообще были, стремление всегда быть на плаву, холуйство перед любым новым хозяином, скрывавшийся ранее реваншизм, карьеризм, генетически детерминированная подлость, характерная для прислужников любой окраски.
Интересно, что у переживших политическое перерождение (предательство) ни одного седого волоса или инфаркта миокарда.
Объективные роли перерожденцев: министр-соглашатель при Хозяине, сниматель напряжения, клапан, прикрытие, экспериментатор, Лука-утешитель. Но обязательно должность, а желательно и известность.
Предлагая нам образы коммунистов 30-х годов – Разметнова и Нагульнова, гениальный Шолохов предвидел в первом возможность перерождения партии Разметновых. Хотя Ивану Рыбкину до Разметнова как небу до земли. Тот просто уже не был революционером, а этот? Он то нужен власти, то не нужен, но они неразделимы.
Судьбы партноменклатуры: веры им не будет ни от коммунистов, ни от демократов, ни от денежных мешков. Холуй он и есть холуй – это судьба. Но цена предательства велика: дискредитация партии коммунистов, идеалов рабочего класса, выдача интересов партии. Стоимость предательства разная, но обязательно – близость к кормушке. Характерная особенность: верность себе, дорогому, а не тем, на чьем горбу вылез в люди, получил образование и путевку в жизнь, безответственность, бесстыдство, беспощадность. Но, конечно, все это с толстым макияжем благопристойности и сиюминутной государственной целесообразности.
Скорее всего, у большинства им подобных корни предательства были и раньше, но их рост сдерживал советский строй и контроль рядовых коммунистов.
* * *Июль. Дрейфуют и ученые. В последние годы наука заметно коммерционализировалась. Это следствие ее бескормицы. Теперь без западных спонсоров конгресс не проведешь, журнала не издашь, за рубеж не съездишь. Тактика выживания современной российской науки требует этого и многое прощает. Кто-то ведь должен это делать… Но годы идут, и из средства эта тактика (и практика) становится целью.
Конгресс пульмонологов проходил в Москве, в бывшей Академии общественных наук. В течение четырех дней вокруг высокого, прекрасно исполненного бюста В. И. Ленина, облепленного десятками палаток и офисов различных зарубежных фармацевтических фирм, шла бойкая торговля. Менеджеры-профессора в качестве дилеров или жучков создавали своеобразный колорит. На фоне громадного лба Ленина возникала овеществленная иллюзия нэпа. Это было бы ладно, Ленин это переживет. Но и тематика конгресса во всех его главных симпозиумах стала тематикой этих фирм: «Берингем-Ингельхайм», «Глаксо», «Файсонс», «Руссель», «Сервье» и т. д. Их взгляды, их протекции назойливо навязывались отечественным пульмонологам как истина в последней инстанции. Неужели конгресс стоит так дорого? Выдержать все это было трудно, несмотря на великолепие буклетов, сборников, отдельные замечательные доклады и лекции и возможность пообщаться со старыми знакомыми…
Из патриотов отечественной науки, так стремительно превратиться в господ-советников научной коммерции! Это уже больше, чем тактика. Все это имеет тотальный характер.
Когда я рассказал об этом на заседании общества в Саратове, ельциноиды зашипели, что я развращаю научную молодежь… Господи, ну почему они так похожи друг на друга!
* * *Верность самому себе для многих становится проблемой. Память выбрасывает из далекого прошлого островки воспоминаний.
Как-то, лет 40 назад, это было вскоре после войны, собрался я на кладбище к маме, найти художника и сделать надпись на могильной дощечке. День был осенний, темный. Опадал лист. На дорожках народу было немного. Увидев пожилого небритого художника в старой спецовке, заляпанной серебряной краской, шедшего с какой-то старушкой, я договорился с ним, что позже он подойдет и ко мне. Прошло часа 2, пока я, наконец, дождался его. Он вытащил из старого портфеля банки с красками, кисти, тряпки, линейки и приготовился к работе. Видно было, что он пьян, причем выпил, скорее всего, только что – со старушечьего вознаграждения. Загрунтовав серебром металлическую дощечку, он присел на скамейку в ожидании, когда она подсохнет.
День был сырой, и краска не сохла. Когда он, пошатываясь, встал и попытался продолжить дело – черным по серебру вывести текст, краска «поплыла», да и рука у него была нетвердой. Посидели, подождали, когда подсохнет грунт. Но мастера очень быстро разморило, видно, выпил, да не закусил. И он признался виновато, что не сможет закончить работу сегодня и сделает это завтра. Но приходить сюда еще и завтра мне было трудно. И я, взяв у него, кисть, не очень уверенно, но сносно написал текст сам. Делал я это, конечно, медленно. Он все это время сидел на скамеечке и дремал, свесив голову. Закончив, я разбудил его и предложил взглянуть, как получилось. Он, уже немного протрезвев, осмотрел сделанное, дотронулся до сохнущей краски пальцем и сказал, что, конечно, сойдет и так, но уж очень непрофессионально, и добавил виновато, что все же завтра он все сделает, как надо. Пока сидели, я выяснил, что был он когда-то неплохим художником, даже картины на продажу писал, но после смерти жены «руки опустились», стал попивать и подрабатывать на кладбище… Сложив в портфель весь свой «инструмент», он собрался уходить. Я ему говорю: «Возьмите свой заработок, как договаривались». Он остановился, посмотрел на меня и сказал тихо, но твердо: «Деньги – не мои – я не работал». И пошел по дорожке в сторону церкви…