— С мужем?
— Да, но вам лучше об этом расспросить у Вершининой Галины Анатольевны. Она должна прийти через полчаса. Дело в том, что именно Вершинина играла большую роль в Ларочкиной жизни и очень переживала в связи с ее внезапным отъездом. Ведь Лариса была очень способной девочкой…
Пришлось ждать Вершинину.
Когда она вошла, учительская словно осветилась изнутри. Галина Анатольевна, казалось, ступала не по фиолетовому от мастики вытертому паркету, а летала по воздуху… Высокая, изящная и удивительно стройная для своих лет (а ей было уже наверняка за сорок), она носила туго стянутую на затылке прическу, отчего ее глаза казались подтянутыми к вискам и напоминали кошачьи. Розовое кашемировое платье облегало ее, словно вторая кожа.
— Вы ко мне? — спросила Вершинина низким бархатистым голосом.
Наталия попросила ее рассказать о Ванееве.
— Он просто с ума сошел, когда увидел Ларочку…
— А как он ее увидел? Он пришел на спектакль?
— Дело в том, что наших девочек пригласили выступить перед губернатором и его высокими московскими гостями. В числе приглашенных к губернатору на прием был и Ванеев.
Красивый мужчина, приятный, ничего не скажешь, но он и слушать не хотел о том, чтобы дать Ларочке возможность продолжить занятия в училище. Ему, казалось, было глубоко наплевать на ее будущее… Мужчины, они же все страшные эгоисты… Для него главным было, очевидно, увезти ее с собой, как дорогую роскошную вещь, и запереть в золотой клетке. История старая, как мир. Он влюбился…
— Он что, после спектакля или выступления, как угодно, нашел ее в училище?
— Да не то слово! Он поджидал ее каждый вечер в машине, а когда она появлялась из дверей, выходил и подносил ей роскошные букеты роз… Подружки, конечно, завидовали Ларе, да и она уже стала колебаться…
Единственное, что ее поначалу сдерживало, так это то, что Ванеев все-таки работал в Вязовке. Но, по ее рассказам (а она была очень откровенна со мной), в случае ее замужества, они с мужем в течение ближайших трех-четырех лет переехали бы в город, а то и в Москву… Ванеев — перспективный и умный хозяйственник… Я читала о нем в газетах. Да он чуть ли не в губернаторы метит, между нами говоря… Хотя, собственно, все об этом знают.
— Директор Вязовской птицефабрики — и в губернаторы?
— А вы что думали?! Связи, дорогая, они и в Кремль приведут за ручку.. Главное, поддерживать Москву… Так что с Ларочкой?
И Наталия рассказала о ее смерти. Затем спросила, не мог ли Ванеев как-то спровоцировать ее смерть, давя чисто психологически на ее оставшиеся неудовлетворенными амбиции, связанные с балетом, со сценой.
— Понимаете, все завязалось на этих вот костюмах… — Она достала содержимое пакета. — Ее нашли вот в этом…
— А вы — следователь?
— Да, если угодно, могу показать удостоверение…
— Пожалуйста, не надо. Не знаю, что и сказать вам… Зачем ему было устраивать провокации?
— Но ведь зачем-то он взял эти костюмы?
Один вы видите перед собой, второй — нашли после смерти Любы Прудниковой, девушки, которая, говорят, очень любила Ванеева… Где костюм, там и труп. Осталось еще два костюма (ведь он взял в прокате четыре), значит, еще два убийства? Но кто следующий и почему у всех женщин, которые погибли при очень странных обстоятельствах, истерты ступни? Скажите мне, как специалист по танцам, сколько по времени надо протанцевать, предположим, тарантеллу, чтобы сбить себе пятки до посинения?
— Недолго, — сразу ответила Вершинина. — Хотите, я вам покажу, как ее танцуют?
И Вершинина, сняв с шеи легкий газовый шарфик, вышла на середину учительской и принялась отплясывать тарантеллу, напевая при этом себе под нос. Ее ноги, обутые в красные туфельки на шпильках, отбивали чечетку, она то кружилась на месте, то, поднимая руки вверх, прихлопывала себе в такт музыке…
Двигалась она раскованно, свободно и удивительно гармонично.
Наконец она остановилась и перевела дух.
По ее лицу струился пот, подмышки на платье потемнели, она сбросила туфли и, усевшись на диван, демонстративно подняла ноги пятками вверх, чтобы Наталия смогла увидеть их.
— Смотрите, я танцевала всего четыре минуты, я засекала время… А пятки горят, видите, красные. И руки тоже…
— Но перед кем и по какой причине Лариса могла танцевать так долго? Кто ее заставил?
— Никто. Вы просто ее не знаете. Она никогда и ничего не будет делать, если попытаться ее заставить. Она свободолюбивое существо. И тот факт, что она вышла замуж за Ванеева, ни в коей мере не опровергает это, напротив: она полюбила и бросила все ради любимого человека.
— Но почему вы так уверены?
— Да потому что она приезжала ко мне иногда, когда у Ванеева здесь были дела.
Он сам привозил ее, а забирал уже к вечеру.
Я знаю, как жила Лариса. Она была счастлива.
— Но я не верю…
— А я не верю, что ее нет… Это ужасно, то что вы мне рассказали.
Глава 12 МАЛЕНЬКИЙ МИР ДОКТОРА ОШЕРОВА
Она остановилась перед дверью своей квартиры и вдруг поняла, что боится ее открывать.
Боится застать там Логинова вместе с Соней.
Измены, которые она позволяла себе, доставляли боль теперь ей самой. Неужели она потеряет и Логинова?
И словно в подтверждение ее мыслей, открыв двери своими ключами и войдя на цыпочках в прихожую, она услышала Сонин веселый смех и даже визг, который может издавать женщина в минуты полной раскрепощенности и любовно-щенячьих игр…
Чувствуя, что от вчерашней Наталии Ореховой осталась лишь тонкая оболочка, она, прислонившись к стене, чтобы не рухнуть без чувств, вплотную приблизилась к щели, оставшейся от не до конца закрытой двери, ведущей в гостиную, и заглянула в нее… В розовом свете ночника на разложенном диване устроили возню два человеческих существа, одно из которых было Соней, а второе — явно мужского пола, но лица разобрать было невозможно…
* * *«Я знала, что когда-нибудь мне придется за все расплачиваться: и за Ядова, и за Жестянщика, и за Ошерова… Но, Боже, как же мне больно…»
Она мчалась по шоссе прочь от города, который кишел теперь не только преступниками, но и подлецами, первыми из которых были Валентин Жуков и Игорь Логинов. Все потеряло смысл. Оставалось одно: работать и работать. И многое за этот день она уже успела сделать. Но вот стоит ли рассказывать Ведерникову с Селезневым о пункте проката и про Ванеева? Желание во всем разобраться самой взяло верх. И поэтому, когда Наталия свернула на дорогу, ведущую в Вязовку, никаких сомнений в том, что она будет хранить молчание и действовать, по возможности, в одиночку, уже не было. Она скорее вытянет все, что только можно, из них, этих, как теперь ей стало ясно, аморфных и вялых следователей или инспекторов («Какая, к черту, разница?!»), чем поделится своей информационной добычей. Да и кормить она их не будет.
Пусть едят в деревенской столовой ржавые котлеты на растительном жире и разваренные макароны, политые машинным маслом. А то она их кормит пулярками да поит вином, купленным в супермаркете и стоившим ей около пятидесяти долларов за бутылку, а они еще и ждут, когда она им высветит что-нибудь новенькое, свеженькое и оригинальненькое…
Нет уж, дудки!
С таким настроением она почти ворвалась в дом, где еще недавно была так счастлива, и, толкнув дверь, поняла, что в нем уже кто-то есть. «Подружка-прелесть, которая переспала с моим любовником, а теперь охмуряет наших доблестных милиционеров… Перестрелять бы их всех к чертовой бабушке…»
Она разозлилась не на шутку. И на Ванеева, и на Аржанухина, который почему-то сбежал, не дождавшись приезда адвоката (которого он, кстати, и не дождался бы, поскольку денег у него, скорее всего, нет, а адвокаты не такие идиоты, чтобы работать за «здорово живешь»)…
Наталия заглянула в кухню: все чисто прибрано и — никого. Затем обошла гостиную, пытаясь определить, кто же в доме, зашла в спальню, где еще несколько часов назад простыни были теплыми от их тел — ее и Валентина, и вдруг вскрикнула, потому что кто-то, подкравшийся к ней сзади, крепко схватил ее в железные тиски рук…
— Это ты? — Она повернула голову и, встретившись взглядом с глазами Логинова, застонала от счастья. — Откуда ты взялся?
Он отпустил ее и улыбнулся:
— Да я здесь уже часа четыре… Все, что нашел вкусного, съел, но выпить — не выпил, жду, когда соберутся все.
— Ты имеешь в виду своих дружков?
— Именно.
— А как ты здесь оказался? Как ты нашел этот дом?
— Я встретил по дороге твою подружку, Люсю… Вот она и проводила меня сюда. Сказала, что ты уехала в райцентр по делам.
— Я была в городе… Открыла дверь своим ключом и застала Соню в объятиях…
— ..Сережи Сапрыкина… Да-да, не удивляйся. Они, по-моему, поладили.
«Значит, Сергей, поговорив со мной по телефону и зная о том, что Логинов собирается в Вязовку, все рассчитал: что квартира будет свободная и им с Соней никто не помешает побыть вдвоем… Как все просто. А я от этого представления чуть не сошла с ума…»
«Значит, Сергей, поговорив со мной по телефону и зная о том, что Логинов собирается в Вязовку, все рассчитал: что квартира будет свободная и им с Соней никто не помешает побыть вдвоем… Как все просто. А я от этого представления чуть не сошла с ума…»
— А чем сейчас занимаются твои друзья?
— Кажется, они ищут какого-то…
— Аржанухина… Но мне кажется, что он не виноват.
И Наталия обстоятельно рассказала Логинову все, что знала об этом деле, не скрывая результатов своей поездки в пункт проката.
— Действительно интересное дело. Я понимаю тебя… Но мне сказали, что здесь был еще один мужчина… Я его знаю? — спросил он довольно жестко.
— Нет, это приятель Люси. Хотя она просила меня представить его как своего брата.
— Мне так и сказали… И, кажется, вам удалось всех провести. Ведерников клюнул на Люсю и все уши мне уже прожужжал о ней.
— Не уверена, что она готова к переменам в своей жизни. Слишком уж их много свалилось на ее бедовую голову. Знаешь, как бывает в жизни: то пусто, то густо… Игорь, как я рада тебя видеть! Ты не голоден?
* * *На сегодняшний вечер у нее был запланирован визит к Ванееву. И как всегда, она имела самое смутное представление о том, что ему скажет и о чем спросит. А что, если он извращенец, который заманивает женщин куда-нибудь на нейтральную территорию и заставляет их проделывать разные там глупости… Хотя танцы глупостью назвать нельзя…
Успокоившись в объятиях Логинова, она сказала ему, что ей пора заняться своим непосредственным делом, заперлась в дальней комнате и подняла крышку пианино. Что-то теперь подскажет ей ее не в меру развившееся воображение? Она, взяв сложный джазовый аккорд, закрыла глаза и углубилась в заполненный ароматами открытых кафе и мимозы мир французского шлягера… Это были Азнавур, Пиаф… Франция. Она услышала французскую речь. Монотонный голос старого человека, но очень доброго и немного сонного…
Он сидел за большим письменным столом, заваленным рукописями, и словно диктовал что-то… На нем был сюртук с большими широкими отворотами, который открывал белую сорочку и темный галстук-косынку, какие носили в прошлом веке, на голове его красовалась широкополая соломенная шляпа…
Крупные складки, идущие от крыльев носа к уголкам вытянутых губ, длинный, но расширенный книзу нос и внимательные маленькие светлые глаза делали его похожим на крестьянина или сельского учителя. Слева от него стоял старенький глобус, справа — прозрачный сосуд с каким-то насекомым… И тут его голос сделался едва различимым, а на него наложился пространственный и молодой женский голос, который, судя по всему, переводил речь старика: "жилища их — это колодцы около фута глубиной, сначала вертикальные, а потом загибающиеся коленом. Средняя величина их диаметра — дюйм. Вокруг отверстия возвышается закраина, сделанная из соломинок, разных маленьких кусочков, даже мелких камушков. Все это сдерживается паутиной…
Высота защитной ограды также бывает различна. Иная ограда — это башенка в дюйм вышиной, а другая — просто едва заметная закраина. Все они скреплены паутиной, и все имеют ширину, равную ширине подземного канала, продолжение которого они составляют…" Картинка была настолько статичная и непонятная, что вызвала мигрень, но ничего, никаких новых мыслей не принесла. Одни вопросы… Кто этот француз? И зачем было показывать его?
Наталия вышла из комнаты и поняла, что не расскажет ничего из увиденного Ведерникову и Селезневу. Иначе они примут ее за слабоумную.
Объяснив Логинову, что ей все же надо проведать «убийцу Ванеева», она на самом деле решила навестить Ошерова, а для этого, расспросив местных жителей, где находится его дом, не спеша побрела на самую окраину деревни, к мосту, соединяющему Верхнюю Вязовку с Нижней.
Ошеровы занимали большой кирпичный дом с башенками. Во всем, начиная с почтового ящика и кончая чисто выметенным двором и красивым стилизованным крыльцом, выложенным мраморными плитами, чувствовался достаток. В окнах горел свет.
Наталия нажала на кнопку звонка, встроенного в калитку, и стала ждать.
Дверь открылась, на крыльце в облаке пара появилась молодая женщина. Увидев через редкие прутья литой ажурной калитки незнакомую женщину в шубе, она проворно спустилась с крыльца, отперла калитку и пригласила Наталию войти в дом. Она вела себя так, словно уже привыкла к визитам непрошеных гостей. «Ведь Ошеров — доктор, и жене доктора не привыкать к неожиданным визитам в любое время дня и ночи… Это участь всех сельских врачей…»
— Юрий Григорьевич дома?
— Да-да, — прозвучал очень приятный голос, — проходите, пожалуйста… Он ужинает, я ему сейчас скажу, что вы пришли. Как вас зовут?
— Скажите, что пришла Наташа Орехова, писательница. Он знает.
Наталия осталась в ярко освещенной комнате, напоминающей приемную частных врачей в заграничных фильмах: толстый ковер, цветы в кадках на полу, кресла и столик, заваленный иллюстрированными журналами…
Через минуту в комнату буквально ворвался Ошеров. Глаза его светились радостью:
— Ты.., пришла? Боже, как я рад… Сначала я тебя, конечно, познакомлю с Ольгой, а потом мы сходим с тобой ко мне в лабораторию.
Я просто ушам своим не поверил… Дай-ка я до тебя дотронусь.
Он провел ее в дом, где было тепло, пахло горячим печеньем, яблоками и еще чем-то вкусным. Крохотная девочка в красном домашнем платьице встала, облокотясь на пуф и прижав к груди большую рыжеволосую куклу Барби. Ольга, жена Ошерова, в длинном желтом халате, светловолосая, немного вялая и, судя по всему, изнеженная, улыбнулась Наталии и предложила выпить чашку чаю с домашним печеньем.
— Спасибо, но я сыта… Мне надо бы поговорить с Юрием Григорьевичем. Вы не возражаете?
— Нет, конечно… Давайте, я помогу вам снять шубу…
Она приняла из рук Наталии шубу, а Ошеров все это время, оказывается, разливал по крохотным рюмкам ликер. Появившись в гостиной, он протянул одну рюмку Наталии, а другую — жене, после чего умчался на кухню за третьей — для себя.
«Какая хорошая и спокойная семья…» Ей, быть может, впервые в своей жизни захотелось иметь свой дом, мужа-очкарика и целый выводок детей.
— Оля, мы уединимся в лаборатории, если ты не возражаешь… — И он, взяв за руку Наталию, потянул ее за собой в прихожую. Там возле вешалки была дверь, открыв которую они оказались в холодном, застекленном, как веранда, коридоре. Пройдя дальше, они зашли в длинную узкую лабораторию, заставленную металлическими столами, на которых стояли химические склянки, колбы, банки с заспиртованными лягушками, тритонами, червями, змеями и крысами… Здесь было относительно тепло, но как-то жутковато.
— Вот здесь я отдыхаю душой и телом…
Наталия подошла к окну, пытаясь сориентироваться, куда же оно выходит, и, к своему удивлению, увидела больничный сад, который располагался сразу же за садом Ошерова. Больше того, дверь, противоположная той, в которую они только что вошли, вела к тропинке, упирающейся прямо в крыльцо больницы.
— Как же удобно ты устроился… Раз — и уже на работе. А вон тот высокий забор, это что, тоже больница?
— Нет, это ферма.
— А слева, значит, дом Постновых?
— А ты откуда знаешь?
— Я вообще уже много чего знаю. Например, что вы с женой были частыми гостями у Ванеевых…
— Да, это так… Оля до сих пор не может в себя прийти после ее смерти.
— У тебя вчера утром была целая делегация из наших правоохранительных органов. Что нового? Ты мне расскажешь?
— Конечно. Изъяли при понятых нож, которым была убита Люба, расспрашивали меня обо всем… Затем привезли Курочкина, и я помогал ему при вскрытии.
— Значит, ничего особенного?
— Ну, если нож в сердце, это для тебя «ничего особенного», тогда… — Он развел руками. — Да что ты все о трупах… Я никак не могу забыть того, чем мы занимались с тобой. Ты сможешь прийти ко мне завтра утром? У меня вроде бы командировка в райцентр, но я вернусь очень рано. Часов в одиннадцать буду тебя уже ждать…
— У тебя была вчера Люся Романова?
— Да, она просила посмотреть ей горло. Неужели она заболела? Она больше всего на свете боится заболеть гриппом.
— Похоже, она уже заболела… Чувствует себя неважно.
— Ты только затем и пришла, чтобы поговорить со мной о Людмиле?
— Нет, я пришла поговорить с тобой совсем о другом. Ты же не станешь отрицать, что у Прудниковой и Ванеевой были стертые пятки… Я бы хотела знать происхождение этих странных синяков, ссадин и трещин.
Вот ты, врач, объясни мне, откуда они взялись?
— Да, я тоже заметил это… Такие случаи наблюдались в моей практике при изнасиловании. Женщина, которую насилуют, упирается ногами в землю, во что угодно, чтобы только найти точку опоры и сбросить с себя насильника. Иначе объяснить эти стертые пятки, как ты говоришь, я никак не могу.