Вот уж не помню, чтобы я у них когда-нибудь брал взаймы!
В общем, от меня хотели, чтобы я сменил на гитаре струны, воспользовавшись жилками из данного мне когда-то Левоном клубка, и завтра с утра бодро и весело отправился на площадь, где мои беспокойные квартиранты намеревались закатить еще один концерт. На этот раз состав оркестрантов должен был быть несколько другим, а каким – мне пока знать, видимо, не полагалось. Божье дело – оно, знаете ли, не человеческое. В этом плане меня привлекало только то, что по окончании концерта постояльцы обещали оставить меня в покое, убраться из моей гитары и жизни. Они, похоже, в отличие от меня были уверены в успехе. А я идеально подходил на роль лоха, который верит всяким бездомным божкам.
Делать, однако, было нечего, и после третьей по счету бутылки пива, залакированной несколькими глотками самогонки, принесенной благодарным Коляном, я согласился.
– Вид у тебя того… не очень, – сообщил мне Колян на прощание. – А на рынке, говорят, сегодня фокусы показывали и финики задаром раздавали, ты не был на рынке-то?
Я промолчал, запер дверь на цепочку и рухнул на постель.
Утром я с удивлением обнаружил на своей гитаре новые струны. Когда я успел их поменять – убей, не помню, но факт оставался фактом. На гитаре стояли жесткие, почти черные струны, это был даже не хард, а что-то еще более тяжелое и злое. На полу валялся растрепанный клубок божьих жил. Я засомневался, что поставил это безобразие сам, я берег свою гитару, пока она была моей, и не мог сделать это по собственной инициативе. На миг мне показалось, что гитара, как женщина, ушла от меня с военным, «красивым, здоровенным», и теперь, как многие бросающие мужчин женщины, пользуется остатками моей любви, потому что ей от меня еще что-то надо. Пользуется, прекрасно зная, что я, матерясь и проклиная себя за бесхарактерность, сделаю все, что она хочет. И ей глубоко наплевать на то, что со мной станет после этого.
Я боязливо протянул руку, коснулся струн, пальцы словно обожгло. Я замотал головой и сунул их в рот. Родился гром и прокатился по городу, словно вдалеке рухнула небольшая Вавилонская башенка.
– Пора, бард!
И невесть откуда взявшийся ветер яростно, словно урка рубаху на груди, рванул белье на балконах моего дома.
На всякий случай я надел чистую рубашку. Почему-то вспомнились беженцы с бесстрашниками, богуны, Люта с Гизелой, Костя… Стало тоскливо. Я взял гитару на плечо, захлопнул дверь и зашагал на площадь. Как писал один поэт: «Есть с кем проститься и легко, с рассветом зашагать на площадь». Жаль только, что проститься было не с кем.
В нашем городе есть две заслуживающие внимания площади. Одна – в старой части, за железнодорожным мостом, а вторая новая, рядом с торговым центром. «Как бы старая» площадь украшена соответствующим памятником, отражающим идеологические ценности развитого социализма. На высоченном постаменте умостились парень с девицей, между ними торчит ракета средней дальности. Издалека все это сооружение напоминает шприц, как, собственно, в народе и зовется. Существует другая точка зрения на это произведение монументального искусства. Парочка работников соседнего завода похитила плод своего труда с целью продажи неустановленным лицам, и, будучи застигнутой сотрудниками охраны, забралась на первый попавшийся столб, где и осталась на веки вечные. Изделия местного завода и в самом деле время от времени необъяснимым образом исчезали, чтобы появиться в горячих точках нашей планеты, что послужило поводом для многочисленных разбирательств. В конце концов завод был куплен каким-то табачным магнатом, после чего благополучно развалился, и наш город зажил спокойно.
Вторая площадь, она же «как бы новая», украшена сооружением, по поводу которого существуют разные мнения. Некоторые утверждают, что сей монумент предвосхитил наступление рыночной эпохи и изображает не что иное, как громадный шашлык, нависший над общественным платным туалетом. Другие называют его «печенью алкоголика» из-за неопределенности формы и диковинной раскраски, которой памятник обязан нашему переменчивому климату и кислотным дождям. Голуби, кстати, категорически отказываются на него гадить, что само по себе настораживает.
Второй памятник больше подходил для наших с богами целей. Рядом имелось несколько пивнушек, трехэтажный торговый центр и кинотеатр с бильярдом, так что публика была нам обеспечена. Кроме того, рядом с памятником имелся небольшой довольно запущенный сквер, за которым начинались беспорядочные лабиринты деревянных сараев, куда я надеялся смыться от неблагодарной публики. А в том, что смываться придется, я после вчерашнего нисколько не сомневался.
В общем, я расположился на ступеньках между гофрированных алюминиевых столбов, на которых покоился шампур с ядовитой печенью, и расчехлил гитару. Проехавшая мимо маршрутка дунула ядовитым выхлопом в гитарную розетку, и боги отозвались недовольным гулом.
Гитарный строй снова сменился, но к этому я уже привык, просто стало совсем неуютно, хотя, казалось, куда уж дальше! Кстати, я всегда начинаю иронизировать, когда мне страшно, иначе совсем худо станет. Сейчас мне было очень страшно, так что я готов был шутить хоть до вечера, только бы оттянуть начало мероприятия.
Гитара, казалось, всасывала в себя город, словно ныряльщик воздух перед тем, как нырнуть глубоко, на самое дно. Неожиданно заглохли автомобильные двигатели, и на ближайшем перекрестке образовалась пробка. В пивнушке, жалобно вякнув напоследок, заткнулся магнитофон, так и не дожевав популярную в нынешнем сезоне песню про развеселые малинки. Народ возле супермаркета принялся крутить головами, подозревая, что что-то произошло или вот-вот произойдет. Чуткий у нас народ, вон какой нюх на перемены.
Я зажмурился и взял пробный аккорд.
Это было все что угодно, только не музыка. Грохот пронесся над городом, рванул крыши, скрутился в чудовищную, безобразную воронку, в которую все и рухнуло. Потемнело, как при солнечном затмении, в небе замелькали быстро меняющиеся до жути реалистичные картины каких-то кровавых битв, величаво и мертво вознесся атомный гриб, загрохотали танки, запылали дома, заплакали люди. Ужас повис над городом. Похоже, пришлые боги решили показать аборигенам все, на что они способны. Наверное, так мог звучать Апокалипсис в камерном исполнении, на всемирный у моих постояльцев силенок все-таки недоставало. Во всяком случае, я очень на это надеялся. Но, по мне, так и такого варианта было многовато.
И все-таки не все горожане перепугались до смерти. Я мог бы гордиться своими земляками, во всяком случае, некоторыми из них. Потому что шарахнувшаяся было в разные стороны толпа колыхнулась, стянулась в плотную амебу и принялась неудержимо накатываться на меня. Намерения у нее были достаточно определенные. Некоторые особо решительные элементы даже успели вооружиться подручными предметами, и я понял, что сейчас самая пора сматываться. Однако гитара с черными струнами словно якорь держала меня на площади, боги не желали уходить, они намеревались остаться здесь навсегда. Несколько пустых бутылок разбилось рядом со мной, стеклянные брызги резанули по лицу, а я все никак не мог остановиться, да что там остановиться, даже голову руками прикрыть и то не мог.
Несколько дюжих мужиков ломанулись ко мне, пытаясь взять в коробочку, но боги были начеку и мужиков снесло с ног и покатило по бетонным плитам прямо под ноги толпе. Раздались крики, но люди продолжали и продолжали напирать на невидимую стенку, я видел прямо перед собой расплющенные лица с раззявленными в крике ртами, растопыренные ладони, словно сидел в стеклянной банке, стенки которой у донца начали подплывать темно-красным. Такие вот малинки!
И я понял, что толпа не сама по себе, что ею кто-то управляет, и этому кому-то боги-иммигранты совсем не нравятся. Я, бард Авдей, попал между двух противоборствующих сил, о возможностях которых мог только гадать. Но даже гадать о таких вещах хорошо сидя у телевизора и попивая пивко, а быть в центре событий – это совсем другое дело. И еще я понял, что убежать мне скорее всего никуда не удастся. Вот и все, Авдей, погибнешь как настоящий викинг с оружием в руках. Что-то расхотелось мне быть викингом!
Прозрачная преграда между толпой и мной почти сплошь покрылась кровавыми разводами, алые ручейки подбирались к моим ногам, видимо, внизу существовал какой-то просвет, банка была без дна. Но боги-пришельцы не сдавались – толпе не удалось продвинуться ни на миллиметр. Рано или поздно, это должно было кончиться, только вот чем?
Внезапно толпа словно по чьей-то команде организованно откатилась метров на двадцать. На площади остались раздавленные люди, несколько раненых ползли прочь, оставляя за собой темные полосы. Какая-то женщина на четвереньках пыталась убраться подальше, при этом она не выпускала из руки порванный полиэтиленовый пакет, из которого вываливались импортные неживые яблоки.
Все замерло. Чудовищная музыка на мгновение стихла, что же, пауза – тоже часть симфонии. И тут над городом пронеслось мощное «У-ух!».
Свистнул невидимый бич, вдребезги разнес мою защиту и хлестко ударил по бешено вибрирующей деке. Со страшным звуком лопнули божьи жилы, хлестнув меня по пальцам так резко, что я сначала даже не почувствовал боли. Моя гитара, моя красавица брызнула мелкими щепками по площади, я еще успел подумать, что гитара мне теперь, наверное, ни к чему, потому что у меня и рук-то уже нет. Потом бич с презрительным свистом взлетел куда-то вверх, толпа надвинулась на меня, и все пропало.
…Руки у меня все-таки остались. Только вот пальцы склеились от крови, а рассмотреть их получше я не мог, потому что сначала надо было расклеить веки, я уж не говорю о том, чтобы встать и идти куда-то. Неповрежденным остался только язык, да и тот болел немилосердно. Пошевелив им, я убедился, что передних зубов у меня теперь нет. Я осторожно подтянул одну ногу, потом вторую, напрягся и ухитрился-таки открыть один глаз. Получилось. Я лежал около дурацкой алюминиевой опоры памятника, сжимая в левой руке обломки размочаленного гитарного грифа. Колки были покрыты жирной копотью – это было все, что осталось от черных струн. На площади стояли машины «скорой помощи», фургончик местного телевидения и почему-то пожарные. Неподалеку несуетливо выгружались из мерседесовского автобуса какие-то очень серьезные люди. Два бойца, одетые в тяжелые, как будто бы водолазные костюмы, аккуратно ощупывали площадь миноискателями. Я понял, что пора убираться отсюда подальше, встал, опираясь на столб-опору памятника, и стал переставлять ноги в направлении дома. Я остался жив, надо же! Наверное, жалкий окровавленный человечек, валяющийся на ступеньках, никак не ассоциировался с чудовищем, творившим один за другим страшные мороки, поэтому толпа сочла меня своей частью и не добила. Кто-то даже отволок меня к столбику, чтобы мне там удобнее лежалось.
Обломок грифа я по дороге выбросил, а до дома добирался, наверное, часа два. Впрочем, «скорой помощи» сегодня и без меня хватало работы, а я двигался своим ходом, так что под категорию тяжелораненого не подходил.
Когда я наконец дошел, то обнаружил, что меня ждут. Во дворе на скамейке сидели Колян-народник с инженером Володей. Оба были в изрядном подпитии, но мне обрадовались и немедленно предложили глоток.
Только после того, как я, морщась от разъедающего разбитые губы пойла, выпил, Колян сказал:
– А у тебя тут дома взрыв какой-то был, эмчеэсники дверь ломали. Так что мы сидим, сторожим, чтобы никто квартиру не ограбил. Без тебя-то заходить неудобно, подумают еще, что мы воры какие.
Я поднял глаза и обнаружил, что окна моей квартиры зияют выбитыми стеклами, а над ними на облицовочной плитке явственно видны следи копоти.
– Да ты не переживай, взрыв был несильный, только стекла вышибло, и все, – успокоил меня Володя. – Соседи говорят, что к тебе в окно шаровая молния влетела, так что ты не виноват. Неудивительно, в городе-то целый ураган с грозой случился, так что шаровая молния – это еще ничего. Ну, пойдем, что ли? Мы тебя уже второй раз за эту неделю выручаем, должен будешь.
– Буду, – согласился я. – Пойдем. А у вас выпить что-нибудь осталось?
– Конечно! – обрадовался Колян. – Володя вон компенсацию за квартиру от сеструхи получил, так что есть что праздновать. И на что тоже есть!
Праздновать действительно было что. Я бы на месте своих земляков отмечал сегодняшний день ежегодно. Вот он, настоящий «День города», и придумывать ничего не надо!
Глава 18 Дырявая весна
Квартира действительно пострадала не так уж сильно. Похоже, что удар по ней нанесли каким-то высокоточным оружием. Во всяком случае, взрыв, чем бы он ни был вызван, напрочь уничтожил стол, на котором, как я помнил, оставался моток божьих жил, да выбил стекла в комнате. Остальные повреждения были делом рук и ног и прочего снаряжения бравых спасателей, но их тоже можно понять – кто его знает, какое чудище скрывалось в обыкновенной с виду квартире. Может быть, под личиной скромного обывателя скрывался отпетый террорист-международник, готовый оказать вооруженное сопротивление? Или мутант, человек-икс. А что, собственно? Ведь, по сути дела, я и был террористом, и даже не международного, а межмирового масштаба. Ведь это я, хотя и не по своей воле, приволок сюда целую кучу амбициозных богов из другого мира, разве не так? Вот вам террорист и мутант в одном стакане. Остальное добавьте сами по вкусу.
В комнате отвратительно и пошло воняло гарью. Мы кое-как навесили дверь, выгребли осколки стекла и даже подмели пол, после чего втроем расположились на кухне. Кухня, слава богу, не очень пострадала, там даже половинка окна сохранилась. Пока квартира проветривалась, благо окна открывать не требовалось, Колян выставил на стол бутылку самогона и пару банок со шпротами. По местным понятиям это был настоящий пир, и финансировал его инженер Володя, выигравший процесс по разделу квартиры. Мутная опалесцирующая жидкость наполнила стаканы. Запах самогона в сочетании с запахом гари и клейкой тополиной листвы создавал непередаваемый букет. Коктейль «Дырявая весна» или что-то вроде того.
– Будем! – Колян потянулся ко мне, чтобы чокнуться. – За то, что все кончилось.
Я помотал головой, показывая, что чокаться не надо, не тот случай. Понимающие, однако, у нас в России люди! Мои собутыльники согласно кивнули и поднесли стаканы к губам.
«За помин моей гитары, – подумал я. – За помин несчастных бездомных богов». Из меня словно душу вынули, так что и за помин моей души заодно. А вслух сказал:
– Ну что, еще по одной?
Проводив гостей, я перетащил на кухню матрас, бросил на него одеяло и лег, не раздеваясь. Надо бы помыться, да вот беда, сил хватило только чтобы снять ботинки.
В разбитые окна задувал весенний ветерок. Город понемногу приходил в себя после сегодняшнего кошмара, с улицы тянуло особым весенним запахом, в котором столько всего разного, что и не разберешь, только вот самую главную составляющую определить невозможно. Я оживал вместе с погруженным в весенний вечер городом. Во всяком случае, несмотря на страшные прорехи в судьбе, избитое тело и изуродованные пальцы, жить по-прежнему хотелось. Хотя бы ради весны, не оставлять же ее без моего общества, честное слово! Кроме того, история с чужими богами подошла к концу, и я выбрался из нее живым, хотя нельзя сказать, что совсем здоровым.
– Но не насмерть же, не насмерть! – высвистывала в кроне американского клена какая-то жизнерадостная ночная птаха, и я соглашался с ней:
– Не насмерть.
А потом начались будни. Я немного подлечился, ссадины зажили словно сами собой, и устроился работать грузчиком на рынок, в напарники к полковнику Фофанову, который, как выяснилось, никуда в тот памятный день не пропадал, а просто взял неделю отгулов по случаю празднования годовщины серебряной свадьбы. Весна катилась мимо меня, словно чужая свадебная процессия, шипело шампанское, ударяя кому-то в голову, стучали каблучки, заставляя замирать чье-то сердце, только вот не мое. Мне было и так хорошо. Потому что ничего не случалось. Я полюбил сидеть с отставным полковником на лавочке возле котельной и потягивать пивко, а иногда и что-нибудь покрепче, щуриться на солнышко, бескорыстно разглядывая проходящих мимо девушек, и молчать. А о чем говорить-то? Разве что о том, что водила с мусоровозом опять запаздывает и придется немного задержаться на работе. А почему бы и нет? Дома делать все равно нечего, да и гости ко мне почти не заходят. Даже Колян с Володей. От кого-то я слышал, что Колян надумал жениться, и отнесся к этому с пониманием. А здесь, на рынке, – какое-никакое, а общество. И девушки не привередливые.
В общем, дырявая у меня вышла весна, но уж какая есть. О своих мартовских приключениях я даже не вспоминал, словно они заросли пивным жирком. Хорошо, когда ничего не происходит. В конце мая я даже купил себе новую гитару, грубоватую хриплоголосую простушку с березовым грифом и яичного цвета декой. Измена, скажете вы, и будете не правы. Ведь большинство вдовцов встречаются с женщинами, и вовсе не считают это изменой. «Мужчине нужна подруга, и женщинам то не понять, а тех, кто с этим согласен, – не принято в жены брать».[22] Так и с гитарами, тем более что теперь я не играл, а так, бренчал. Впрочем, моим новым коллегам – грузчикам, девчонкам-продавщицам и их смуглолицым хозяевам мое бренчание нравилось, так что чего мне еще было надо? Чего хочет публика, того хочет бард.
Некоторые веши должны были насторожить меня, но я поначалу не придал им большого значения. А зря, как потом выяснилось.
Например, зажило на мне все удивительно быстро, словно кто-то заговорил многочисленные ушибы. Даже выбитые зубы и те вросли, вот что удивительно. Впрочем, своим организмом я всегда гордился, и на этот раз он меня не подвел.