– Ждите здесь, – приказал Чабан Рите и Малышеву.
Проникнуть на территорию госпиталя легче в одиночку. Чабан прихватил с собой пистолет, а также сигаретную пачку. Рита, в свою очередь, раскрыла пудреницу и надела миниатюрные наушники. Женька бросил на нее насмешливый взгляд.
– Долго же вам гримироваться, мадам, – сказал он.
Рита как ни в чем не бывало достала губную помаду и слегка подвела свои аккуратные губки.
– Так хорошо? – спросила она, повернувшись к Женьке.
– Слишком ярко, – ответил тот.
– В этом сезоне акцент в макияже делается на губы, – произнесла Рита.
– Понятно, – перестав улыбаться, проговорил Малышев. – Рита, я хотел спросить тебя. Не знаю даже…
– Что, Женя?
– Ты меня это… Ну, нарисовала дураком каким-то.
– Это дружеский шарж. Потом я извинилась… До могилы будешь теперь помнить?
– Ты меня ТАКИМ видишь? – спросил Женька, глядя своими голубовато-льдистыми глазами в карие Ритины очи.
Рита тяжело вдохнула.
– Как говорил один умный человек – дураков сейчас нету, время не то, – ответила она.
Женя хотел было что-то ответить, но из пудреницы послышался негромкий характерный щелчок, говорящий о том, что Чабан включил видеокамеру.
– Как же так, Саша? – услышала Рита через наушник голос Чабана.
– Как же так, Саша? – только и произнес Чабан, оружия при этом не опуская.
Врач ничего не ответил.
– Только не говори, что семью кормить надо, – продолжил Чабан.
– Я и не говорю, – отозвался однополчанин.
– С кем из главарей наркомафии держал связь? Отвечай быстро! – Голос Чабана стал металлическим.
– Ты что, ФСБ? – вскинул лысеющую голову медик.
– Я страшнее, Саша…
Чабан сумел беспрепятственно добраться до кабинета начальника госпиталя. Без стука войти туда и начать беседу без предисловий и хождения вокруг да около.
– Здесь нет войны, Яков, – произнес медик. – Да, здесь лечатся некоторые местные жители, и я в самом деле получаю за это деньги. Отпираться не буду, так что убери оружие.
– Местные жители? – зло переспросил Чабан. – Боевики наркомафии, террористы.
– У меня есть договоренность. Между прочим, официальная. Мы как бы имеем несколько коммерческих палат.
– Что? – не понял Чабан.
– Помимо бесплатных коек имеем несколько палат, которые обслуживаем по договору и коммерческим расценкам. В свою очередь, местные предприниматели финансируют лечение и отдых военнослужащих. Так что договор вполне взаимовыгоден.
– Саша, если бы я не знал тебя еще с ДРА, может, и счел бы за дебила. Но ты ведь прекрасно все понимаешь. Никакие не коммерсанты у тебя здесь лечатся и отдыхают. Боевики, террористы.
– Между прочим, у всех у них документы в порядке!
– А ты лично проверяешь?! Хватит, Саша. Ты ведь из военной семьи. С малых лет знаешь, что бывает с предателями.
– Выбирай слова, Яков! – позволил себе повысить голос полковник медслужбы.
– Ты предатель, Саша. Это не прощается. Слов же в самом деле хватит!
Чабан рванул Александра Александровича за ворот кителя на себя и с силой упер в физиономию начальника госпиталя длинный пистолетный ствол с глушителем.
– Да мне не надо ничего доказывать. Я не прокуратура и не ФСБ! У тебя контакты с наркомафией, это установлено, да ты и сам не отрицаешь. Либо ты сейчас помогаешь мне, либо я расстреляю тебя прямо здесь.
Врач даже не пытался сопротивляться, он слишком хорошо знал майора Сергеева.
– Хорошо, Яков… – пробормотал он. – Говори, что нужно.
Чабан заговорил не сразу. Ослабив хватку, он несколько секунд смотрел в побелевшее лицо недавнего товарища.
– Все-таки объясни сначала – как так получилось? – произнес Яков Максимович, опуская пистолет.
– Получилось и получилось. Только никого я не предавал… – заговорил Саша.
– Дочери надо поступать в институт, правильно? – оборвал его Чабан. – Жена болеет, теща…
– Тесть, – поправил его Саша, – тещи уже нет. Хороший человек, между прочим, была. Насчет жены и дочери ты прав. Теперь все денег стоит. А я одно время зарплату раз в полгода получал! Я угла своего не имел! А ведь я полковник, Афганистан прошел, другие «точки».
– Кому ты это говоришь? – только и сказал Яков Максимович.
– Да, я пошел на сделку со своей честью, – кивнул головой полковник. – Хотел, чтобы у детей жизнь была не такая сволочная, вот и все. Хотел…
– Детьми не прикрывайся. Последнее это дело.
Некоторое время оба молчали.
– Твой сын, я слышал, тоже по десантной линии пошел? – вдруг спросил военврач.
– Моего сына нет, – ответил Чабан, с трудом совладав с мышцами лица.
– Чечня?
Чабан молчал.
– Разные мы люди… – произнес Саша.
– Давай о деле говорить, – слегка дернув вверх ствол пистолета, сказал Чабан.
– Ну… давай.
У Риты устали глаза (экран в пудренице был слишком мал), и ее сменил Женя. Только Рита сняла наушники, как раздался телефонный звонок. Звонил постоянно включенный мобильник, оставленный Булышевым, как возможное средство связи с «конторой». Мелодичная трель говорила о том, что на связь с ними шел кто-то из ФСБ. Малышев, затаив дыхание, смотрел на Риту, слушая ее короткие вопросы и ответы. Разговор длился полторы минуты. Отключив связь, Рита сообщила Малышеву, что на связь вышел человек Булышева и в скором времени они должны будут встретиться с ним.
– Если сделаешь все четко и наша акция не сорвется, то считай, что ты прощен. Но с коммерцией своей завязывай, – проинструктировав военврача, закончил беседу Чабан.
Александр Александрович лишь тяжко вздохнул.
– Сделай это, Саша… – произнес на прощание Чабан.
Валентин Вечер
– Иногда так хочется пару этих «птичек» привалить, – проговорил Артур, кивая в сторону скрывшихся за лесом двух легкомоторных спортивных самолетиков.
– Откуда такие «птички»? – поинтересовался я.
– Казаки к балалайкам мотор приделали, – пояснил Артур. – Аэроклуб у них по соседству. На самой границе с Солнцедарским краем.
Аэроклуб на границе с Изгорией? Да, что-то слышал об этом. Какой-то казачий генерал оказался фанатом спортивной авиации, и теперь над Солнцедарским краем и приграничными изгорскими селениями почти каждый день парит парад малой авиации. Легкие низко летящие самолетики не штурмовики, пережить можно. Впрочем, авиация, особенно спортивная, меня за душу не трогала. В летчики никогда не собирался. Хотел стать десантником и стал им.
– На вид ты дохлый, – переменил тему Артур, рассматривая мою обнаженную до пояса худощавую, не слишком мускулистую фигуру.
Мы оба умывались из холодной горной речки. За моей мокрой спиной маячили двое вооруженных боевиков.
– А бьешься люто, – продолжил Артур.
Он хорошо владел русским, четко давал определения и характеристики. Вполне возможно, что никаким другим языком Артур не владел.
– Жизнь заставит, не таким лютым станешь, – ответил я.
– Это точно, – согласился со мною Артур и взглянул на табло своих электронных часов.
Те показывали без двух минут семь тридцать утра.
– Одевайся, – сказал мне Артур, – хозяин ждать не должен.
Конечно, не должен. Вот только который из «хозяев»? Тот, с гладкими, сильными руками столичного жителя, или второй, с поцарапанным пальцем и грязными ногтями?
Однако в качестве «хозяина» на сей раз выступал побрившийся и сделавший прическу Хашим. Он был не один. Рядом с ним стоял Кентавр, и оба они выглядели давнишними приятелями.
– Мы договорились, – улыбнувшись, произнес Хашим. – Доставите наш товар – получите и картофелебой, и орехи со скорлупой и горохом.
Надо же, Кентавр заключил сделку.
– И когда же? – спросил я.
– Прямо сейчас, – ответил Кентавр и, в свою очередь, усмехнулся своей не слишком доброжелательной усмешкой.
– Вот документы! Двигаетесь как дальнобойщики, коммерческий рейс. До вашего региона почти пятьсот километров по шоссейной дороге, – сообщил Хашим, протягивая Кентавру сопроводительные бумаги. – С вами поедут двое наших людей.
Хашим кивнул на двух простецки одетых ребят с незапоминающейся внешностью.
– Оружие? – спросил я.
– В том-то вся и штука, – усмехнулся Хашим. – Никакого оружия.
– Но груз-то на кругленькую сумму тянет! – возразил я.
– Вот именно! Если нарветесь на тотальную проверку, то вывернуться-откупиться всегда можно. Но если у вас обнаружат стволы, то все… Впрочем, пару пневматических пистолетов можете захватить.
«Засунь их себе в…» – мысленно произнес я.
– В случае чего… – начал было я, но Хашим перебил меня.
– В случае чего сами расплатитесь за исчезнувший или конфискованный груз, – сказал он. – Вы же крутые мужики, гранатометами интересуетесь.
– Твои условия, Хашим, нами приняты, – подвел черту Кентавр. – Груз будет доставлен в указанный тобой регион. Но потом сам знаешь…
«Засунь их себе в…» – мысленно произнес я.
– В случае чего… – начал было я, но Хашим перебил меня.
– В случае чего сами расплатитесь за исчезнувший или конфискованный груз, – сказал он. – Вы же крутые мужики, гранатометами интересуетесь.
– Твои условия, Хашим, нами приняты, – подвел черту Кентавр. – Груз будет доставлен в указанный тобой регион. Но потом сам знаешь…
– Мое слово – закон, можешь не сомневаться, Михал Григорьевич…
Мы с Кентавром направились к фуре.
– Что по накладным? – спросил я.
– Японские телевизоры корейской сборки, – ответил Кентавр. – Только почему-то с сахарным песком.
Героин. Быстренько, однако, нас захомутали.
– Нас содержимое не интересует, – произнес Михаил. – Наша задача – доставить!
Неприметные сопроводители ни на шаг не отходили от нас.
– Где поедете, орлы? – спросил у них Кентавр.
Один из «орлов» молча кивнул на крытый кузов. Удобств там, конечно, немного, но им явно не привыкать. Оружия у них также не наблюдалось.
– Ты технический директор концессии? – не удержался я от иронии, когда мы с Кентавром загрузились в кабину.
– Считай, что так, – сказал в ответ Кентавр, предостерегающе подняв палец к потолку кабины.
Я лишь пожал плечами. Хотя нас вполне могли прослушивать наши «пассажиры».
– Чабан собакам велел овец пасти, – произнес Кентавр.
Это означало, что мы действуем в полном соответствии с планом нашего командира. Больше вопросов у меня не было.
Помимо двух дурацких пневматических пугалок, Хашим расщедрился на пару травматических бесствольных «ос». С близкого расстояния такое оружие может пробить череп. В кабине также имелись саперная лопатка и охотничий нож. Да, с таким арсеналом немногие согласятся сопровождать столь дорогой груз.
– Отдохни, Миша, – сказал я, снимая машину с ручного тормоза.
Как-никак я хорошо выспался, поэтому поведу первым. Утреннее извилистое шоссе было на редкость спокойным и ровным. Похоже, в Изгории с дураками и дорогами был относительный порядок. Но здесь был Хашим, неизвестный человек, именующий себя Эль-Абу, и тонны наркотиков. Интересно, сколько у нас в кузове? Неизвестность тяготила меня. Впрочем, мне было не привыкать. Служба в специальной разведке приучила меня, что самый точный, грамотно составленный план на практике претерпевает серьезные изменения. И мы всегда действуем по обстановке. Сейчас мне велено вести машину.
Глядя на ровную, изредка петляющую дорогу, я старался отогнать ненужные мысли и вновь предался воспоминаниям. Почему, собственно говоря, жизнь сложилась так, что сегодня я, взрослый мужик, с двумя просветами на погонах, тащусь в неизвестность, а за спиной у меня не один килограмм «белой смерти», которая завтра должна продаваться во дворах школ, институтов, а также на дискотеках и в молодежных клубах?..
Гвардии подполковник Валентин Вечер (пара штрихов к портрету)
Таких, как я, в армии называют инвалидами. Придумал остряк какой-то, а остальные подхватили. Инвалид в том смысле, что у меня нет «руки». Огромной такой, волосатой. В виде папы-генерала или дяди-министра. Тем не менее к тридцати шести годам я дослужился до подполковника. Как началась моя армейская биография?
Точно вчера это было. На дворе середина восьмидесятых. Настроение было тоскливое. Оно и понятно, скука кругом. Какие перспективы у провинциального пацана вроде меня? Особо заманчивых не было. А я, не слишком по своему возрасту умный, готов был хоть к черту в пасть. Потому, когда в военкомате спросили, готов ли я отправиться в Демократическую Республику Афганистан, я не задумываясь кивнул головой. Не потому, что такой храбрый. Просто перемен хотелось. Как в песне Виктора Цоя. Причем любых, хороших, плохих, только бы не завязнуть в этой шняге. В школе я демонстративно не вступал в комсомол. Уж больно рожи противные были и у райкомовских, и у нашей школьной комсовой элиты. В военкомате мне сказали, что для поступления в суворовское училище я обязательно должен стать комсомольцем. У меня аж скулы свело.
– А можно, – говорю, – я вступлю в ВЛКСМ уже в училище?
Военкоматовский майор почесал плешь и согласился. Как-никак я уже успешно прошел медкомиссию, имел разряды по боксу, стрельбе и легкой атлетике. Однако лысого майора я обманул. В суворовском о моем несоюзном положении никто не вспомнил, других забот хватало. Всполошились лишь к концу выпуска, когда узнали, что я собираюсь поступать в Рязанское десантное. Но я и тут выкрутился.
– Я собираюсь вступать в Коммунистическую партию, – довольно нагло заявил я.
А в уставе компартии был такой пункт, придуманный, видимо, для иностранных товарищей, которые в комсомоле состоять не могли. Он гласил, что в партию может вступить любой гражданин, имеющий рекомендацию трех членов КПСС. Не важно, состоит он в комсе или нет…
– Дерзишь, суворовец Вечер, – сказал на это офицер-воспитатель.
– Скажите, товарищ капитан, – испытывая небывалый прилив наглости, продолжил я, – а в Афганистан только комсомольцев и коммунистов посылают?
– Будет тебе, дураку, Афганистан, – хмуро ответил воспитатель, глядя на меня, как на безнадежно больного.
Ограниченный контингент советских войск был выведен из ДРА, когда я учился на третьем курсе Рязанского десантного училища. Многие мои однокурсники облегченно вздохнули… Мир, перестройка, гласность. Свобода педерастам и жвачным животным. На книжных прилавках «Плейбой» и пособия по черной магии. Америка – друг, Китай – старинный друг и сосед, остальные – добрые знакомые. В газетах на полном серьезе всякие заумные дядьки и еще более заумные носатые тетки призывают распустить армии в связи с ее полной ненужностью и обременительностью для бюджета. Ну, разве что кремлевский почетный караул для декора оставить. Но то ли куда-то не туда эта свобода двинулась, то ли дали ее не тому, кому надо было, но… Заполыхали «горячие точки». И на границах, и на окраинах, и в самом центре. Поэтому, как только получил я лейтенантские погоны, сразу отправился по стране, по самым разным пылающим регионам: Вильнюс, Баку, Москва в 91-м, далее спецоперация в Афганистане, Приднестровье, Осетия, Абхазия, Москва 93-го, Югославия и, наконец, Чечня. Везде мы выполняли приказ. Спасали страну, людей. Беженцев вывозили, хлебом с ними делились. Было, конечно, и другое, но на то и война. Нам же иной раз «правдивая независимая пресса» такое приписывала, что… Поначалу меня это злило, хотелось весь боекомплект по репортерам выпустить, а в окна их редакций пару гранат кинуть. Потом привык, перестал внимание обращать. Как и Чабан. Помню, после Вильнюса, уже в часы отбоя, встретил я Якова Максимыча. Еще час назад он шутил, первогодков подбадривал, дескать, нормально все, ребята. Выполняем приказ, не даем экстремистским элементам страну нашу развалить, на то мы и спецназ ВДВ. Час прошел, и у Чабана лицо хмурое, челюсти сжаты, глаза не смеются, смотрят зло. Однако держит себя в руках майор, срываться не имеет права.
– Что-нибудь случилось, Яков Максимович? – спрашиваю я.
Чабан молча положил передо мною скомканную газету с черно-белыми фотоснимками и репортажем из Вильнюса.
– Пишут, грамотеи столичные, будто мы девушку раздавили бронемашиной, – глядя в пол, произнес Чабан. – А в гробу ту девчонку хоронили целую, с руками, ногами и головкой. По телевизору вся страна видела… И вот в ихней газетенке, полюбуйся.
И ведь в самом деле. Боевая машина если только по ноге проедет, одно мокрое костяное крошево. А если всего человека, то и вовсе лужа. Это и ежу понятно.
– Все видят и молчат, – продолжил Чабан.
И сам замолчал. Так и сидел, глаз не поднимая. У Чабана у самого дочка, сейчас уже замужняя барышня, а тогда ей лет двенадцать было… Так молча еще по кружке спирта махнули и разошлись. И каждый знал, что девушку с нежным, плохо запоминающимся нерусским именем никто не давил. Убили ее другие, не десантники. А потом подбросили, чтобы фотографировать, на телевидение снимать и орать. То же самое в Тбилиси было, с саперными лопатками. Я там, правда, не был. Там другое подразделение. Так вот – медицинская экспертиза установила, что погибшие демонстранты скончались отнюдь не от колото-резаных ран. Кто-то от проникающего ножевого, кто-то от сильного удара тупым предметом, а кое-кто и от огнестрельных ранений. Вот так! А вы попробуйте, ради эксперимента уроните саперную лопатку себе на ногу, тогда узнаете, что это такое. Тем не менее миф о саперных лопатках и зверях-десантниках гулял тогда по всему земному шару… И еще одно, на сей раз очень циничное замечание. Человек пять десантников, обученных штыковому бою и вооруженных этими самыми лопатками, порубили бы в капусту и разогнали уцелевших демонстрантов в течение трех-четырех минут. У нас этому обучаются на совесть.
Таких, как мы, называют псами войны. Мне не слишком нравится это определение. Какие мы псы?! Мы люди… Несмотря ни на что.