— Я, наверное, выгляжу как идиот, — пробормотал он в смятении.
Она кивнула, снова засмеялась и сказала:
— Да. Будьте осторожны. Тут тина глубокая.
Она встала и направилась к нему.
Бен Левий почувствовал, что его действительно затягивает, словно он стоит на зыбучем песке. Пытаясь вытащить ногу, он утопал глубже. У него изо рта вырвались проклятия, а бледная кожа стала красной от напряжения. Женщина снова засмеялась, подошла к самому краю берега и протянула ему руку. Бен посмотрел на нее озадаченно. После всего, что он слышал о жене рыбака, он колебался.
— Я не кусаюсь, — сказала она.
Бен Левий удивился силе, с которой она потянула его и вытянула на безопасную твердую почву. Он был скользкий от ила, нелепый дурак, смехотворное зрелище. Но она больше не смеялась. Тут он разглядел, как она прекрасна, и понял, почему Кален Джейкоб принял ее за существо из сказки, когда увидел обнаженную в воде. Бен тут же позавидовал Калену и захотел оказаться на его месте.
— А я как раз вас ищу, — сказал он.
— Напрасно. Я замужем. — Жена рыбака улыбнулась, но совсем чуть-чуть.
— Я — писатель, — пояснил Бен. — Собираю фольклор, местные легенды, разные истории.
— Вот, значит, чем вы занимались в реке?
Оба расхохотались. Она отвернулась, пока он разбирал одежду и одевался. Он предложил ей разделить с ним трапезу, и она, присев, взяла один из сэндвичей, приготовленных Рут Карсон, но ела только хлеб. Он стал задавать ей вопросы, те, которые обычно задавал людям во время бесед. Обычные вопросы из анкеты — где и когда родились, когда приехали в Блэкуэлл, когда вступили в брак.
— Я не люблю говорить о себе, — прервала она.
Он боялся ее обидеть и не хотел, чтобы она ушла, поэтому они стали говорить на другие темы, преимущественно о Бене. Вдруг он поймал себя на том, что рассказывает ей о своем брате. Наконец, он добрался в своем рассказе до того момента, когда брат кричал от боли, а Бен спрятался в туалете, чтобы не слышать этого крика. У него перехватило горло, он вынужден был отвернуться. По другую сторону этой истории начинались его отчаяние и одиночество. Может, потому, что эта женщина застала его почти голым, ему казалось, что она видит его насквозь, и он смог наконец открыть самое тайное в себе. День заканчивался, и женщина занервничала, когда начала сгущаться темнота. Он попросил ее сказать что-нибудь о себе, только одну вещь, и она сдалась и назвала свое имя. Ее звали Сьюзен. Засмеявшись, она добавила:
— Только не говорите никому. Это секрет.
Он кивнул, но она потребовала клятвы, и Бен поклялся.
Той ночью он не мог заснуть. Он вспоминал, как брат мечется в постели в лихорадке, теряя сознание. Он вспоминал прекрасную женщину у реки и то, каким живым ощутил себя в ее присутствии. Утром он вновь отправился на ее поиски. Он нашел ее, и они сидели рядом на берегу реки. Ее присутствие ощущалось с невероятной остротой, и в то же время она была недоступной. Она была одновременно рядом и далеко. Она опять не ответила ни на один из его вопросов. День был слишком короток, они и не заметили, как наступил вечер. Внезапно она заявила, что ему пора уходить. С наступлением темноты она опять изменилась, стала взволнованной. Бен должен поторопиться, повторяла она. Нужно успеть вернуться к миссис Карсон, пока никто здесь не появился. И впрямь в гаснущем свете Бен заметил, что к берегу приближается лодка.
— Это ваш муж? — спросил он. Это действительно был старина Келли — на расстоянии не более трехсот ярдов от берега, на носу лодки укреплен фонарь.
— Это его вы считаете моим мужем? — Сьюзен рассмеялась и спровадила его.
Вечером Бен отправился в таверну Джека Строу. Он нуждался в компании.
— Ну, нашли персонажей? — спросил у него Джошуа Келли.
— Кое-кого.
— А ее видели? Дядину жену? — непременно хотел знать Джошуа.
— Она говорит, что она ему не жена, — признался Бен.
Он размышлял: может, он должен сделать что-то, чтобы освободить Сьюзен? Он все время думал о ней. Хотя он никогда не воображал себя героем, любой мужчина, имей он хоть половинку души, непременно стал бы мечтать о том, чтобы вызволить ее и сделать своей.
— Так и говорит? — Джошуа поставил перед Беном выпивку за счет заведения, так как все равно готовился объявить себя банкротом. — Вот что значит привезти жену из сумасшедшего дома в Браттлборо, штат Вермонт.
Бен Левий возвращался домой глубокой ночью, совершенно сбитый с толку. Он не понимал, почему не может выбросить из головы женщину, которую не знает совсем нисколько. Сентябрь уже стоял на пороге, и после захода солнца становилось холодно. Бен дошел до дома Рут Карсон, прошагал мимо и пошел дальше через лес и заросли кустарника к реке. Он утратил власть над собой, как человек, погрузившийся в сон. О том, чтобы проснуться, не могло быть и речи. Теперь он понял, что влюбился, рухнул в любовь, как камень, брошенный в реку. До сих пор он не знал, что такое чувства. Он пришел на то место, где повстречался с ней, а вскоре пришла и она, села рядом. Они сидели в темноте, держась за руки. Она сказала ему, что у нее есть муж.
— Ты можешь поехать со мной в Нью-Йорк, — сказал Бен. — Там никто не знает, что у тебя есть муж.
— Но я-то знаю, — ответила Сьюзен.
Она встала, сняла с себя одежду. Черное пальто, черные ботинки, черное платье. Она легла на землю, не обращая внимания ни на грязь, ни на холод. Он чувствовал себя как человек, который тонет: захлебывался, задыхался, погружался все глубже. Когда все кончилось, она отстранилась и сказала:
— Если бы я была с тобой, ты отпустил бы меня на волю.
Она велела никогда больше не искать встречи с ней и никому не называть ее имени. Не успел он возразить, как она соскользнула с берега в воду, оставив одежду на берегу, и поплыла. Бен бежал за ней, звал, но она нырнула и, скрывшись под водой, быстро уплыла. Бен помчался через лес, но, добравшись до хижины рыбака, увидел возле двери старика Келли с фонарем в руках. Ничего не оставалось, как вернуться в город.
Утром завтрак, который Рут приготовила для Бена, не полез ему в рот. В этот день он планировал совершить путешествие по другим городкам Беркшира, но вместо этого весь день просидел в раздумьях на крыльце. Его сводили с ума и стрекот сверчков, и влажноватый воздух. Он убеждал себя, что должен вернуться туда, где родился, добраться до Олбани или Амхерста и сесть там на ближайший поезд. В сумерках он снова пошел к реке. Там рыбак, Гораций Келли, чистил форель и забрасывал рыбу в коптильню.
— Потеряли что-нибудь, мистер? — спросил Гораций, завидев Бена Левия в дорогих туфлях, в рубашке, застегнутой на все пуговицы, и с заранее приготовленным выражением на лице. — Боюсь, вы свернули с Уолл-стрит не в ту сторону.
— Я хотел поговорить с вами насчет Сьюзен. — Бен вовсе не хотел говорить с рыбаком о Сьюзен, само с языка сорвалось, и ее имя тоже.
— Насчет Сьюзен? — переспросил Гораций Келли. — Значит, она сказала вам свое имя. Да вон она, там.
Бен оглянулся. Там никого не было.
— Да вот же. — Рыбак указал на веревку, протянутую между деревьями. На ней висел джутовый мешок и раскачивался из стороны в сторону, словно под порывами сильного ветра. Но никого ветра не было. Вечер выдался тихий.
— Ну же, смелее, — расхохотался рыбак. — Скажи ей, что хочешь забрать ее с собой. Ты ведь за этим пришел, так ведь?
— Не понимаю, что тут смешного, — ответил Бен Левий.
— Ясное дело, не понимаешь. Еще бы ты понимал.
Бен заметил в куче тряпья возле коптильни черное пальто и ботинки Сьюзен. Он посмотрел на рыбака, который снова занялся разделкой своего улова. Бен подошел к джутовому мешку и открыл его. Внутри извивался большой черный угорь, пытаясь вырваться на свободу. Бен захлопнул мешок.
— Это она, — сказал рыбак. — Все еще хочешь ее?
Бен присел на стул рядом с рыбаком.
— Я поймал ее как-то ночью и оставил у себя, — проговорил Гораций.
Бен догадался, что с ним рядом сумасшедший. Он подумал — еще неизвестно, кто сидел в сумасшедшем доме в Браттлборо, рыбак или его жена.
— Она была так прекрасна, что я не смог отпустить ее, — продолжал рыбак. — Хотя она умоляла меня. Твердила, что у нее есть муж, что он ждет ее, что она должна быть с ним. Я переловил тысячи угрей, но его так и не поймал. Я каждую ночь хожу ловить, потому что знаю — он крутится где-то поблизости, поджидает ее. Я видел, как они разговаривали. И не только разговаривали.
В голове Бена Левия промелькнула мысль о Джером-авеню, о деревьях одного-единственного вида, которые растут там. Он вспомнил мать, спящую на кушетке, похороны брата, тот вечер, когда он прекратил писать роман, множество бутылок, выпитых по дороге в Олбани. У него заболело сердце.
— Что до меня, то с меня довольно, — сказал рыбак. — Я хотел зажарить ее сегодня. Или положить в коптильню. Но тут как раз пришел ты. Что ты дашь мне в обмен на Сьюзен?
— Что до меня, то с меня довольно, — сказал рыбак. — Я хотел зажарить ее сегодня. Или положить в коптильню. Но тут как раз пришел ты. Что ты дашь мне в обмен на Сьюзен?
Бен Левий рассмеялся, разговор был совершенно сумасшедший.
— У меня ничего нет, сэр.
— Неужели? — Рыбак оглядел его с головы до ног. — А ботинки? Я согласен взять твои ботинки.
— Ботинки в обмен на Сьюзен?
Рыбак кивнул. Бен Левий снял ботинки. Рыбак встал, взял джутовый мешок и швырнул его к ногам Бена. Бен подобрал мешок и пошел через лес. У него мелькали предположения — а что, если рыбак выстрелит ему в спину или вдруг Сьюзен прячется в хижине и побежит за ним? Но в лесу было тихо. Бен шагал босиком. Земля был холодной, между деревьями сгущалась темнота. У излучины, где они встречались, Бен вошел в воду. Нью-Йорк казался далеким сном, а темная река и джутовый мешок в руках — единственной реальностью. Бен развязал мешок. Сначала ничего не произошло, а чуть погодя из него выполз угорь и забился в прибрежный ил. Это был большой угорь, гораздо больше обычного, и другой такой же поджидал его на мелководье. Бен Левий понаблюдал за ними и пошел в город, к Рут Карсон.
Рут нашла для него в церкви пару ботинок в корзине одежды, собранной для бедных. Бен прождал семь дней в надежде, что Сьюзен вернется к нему. Он поручил Калену Джейкобу и другим мальчишкам обшарить все укромные места вдоль реки, которые им были известны, но безрезультатно. Бен попросил пастора отправить на поиски отряд и даже заставил шерифа связаться с соседними городами. В конечном итоге все пришли к одному выводу. Никто в Блэкуэлле не удивлялся тому, что жена рыбака сбежала от него, — это должно было произойти. Она была молода и прекрасна. Такой человек, как Гораций Келли, не мог удержать ее надолго.
Покинув Блэкуэлл, Бен и думать не думал о том, чтобы собирать легенды в городах, расположенных вдоль дороги до Амхерста. Он сел в поезд, купив билет на деньги, которые взял у Рут Карсон по ее настоянию. Он опоздал больше чем на неделю, но никто из руководителей Программы поощрения писателей не вменял ему это в вину. Люди в сельской местности часто сбивались с дороги. Виноваты были недостаточно точные карты. На Новый год Бен пошел в отель «Плаза». Он рассказал приятелям о семье банкира, которая живет на церковном дворе, об одноглазой рыси, которая гуляет на поводке, о таверне, хозяин которой застрелился после пожара. Только о жене рыбака он не сказал ни слова. Эту историю он оставил при себе и ничуть не удивился тому, что проиграл пари, и вынужден был угощать не только победителя, который выиграл с историей о пасечнике, ужаленном пчелами тысячу раз, но и всю честную компанию, и не один раз.
Поцелуй меня и скажи 1945
Ханна Партридж славилась своим садом. В том году она высадила более восьмидесяти саженцев томатов. Она трудилась весь июнь напролет, ползая по земле на четвереньках. Ее рыжевато-золотистые волосы стали красными от маслянистой почвы. После того как Ханна вечером мылась, ванну нужно было отчищать. С наступлением августа урожай начал созревать. Из всех родственных белладонне растений только томаты не являются ядовитыми, да и у тех листья могут стать смертельной отравой, если заварить их на манер чая. Томаты в Массачусетсе не считались пригодными в пищу вплоть до середины девятнадцатого века. Потом появились сотни различных сортов. Прогуливаясь летними вечерами, соседи Ханны могли уловить горьковатый зеленый запах вьющихся стеблей. Люди заглядывали в огромный двор, где сумерки отливали зеленью и простирались длинные тени. Если в первых влажных волнах наступающего вечера стоять очень тихо, то, кажется, можно услышать, как растут саженцы.
Большие фермы, окружавшие город, позакрывались, поля стояли голые, амбары пустые. Еда, если не была выращена своими руками, стоила немыслимых денег. Даже в маленьких городах, таких как Блэкуэлл, говядину и масло отпускали по норме. Только что закончилась война, и множество молодых людей, которые в иное время работали бы на фермах, воевали за океаном. У тридцати горожанок мужья были в армии. Еще двадцать отдали по призыву сыновей. Очень немногие люди утруждали себя в то время приготовлением обедов из нескольких блюд, особенно не до обедов было тем, кто проводил на войну мужа или сына. В кофейне предлагали новое, победное меню, более простое и дешевое. Там сосредоточилось подобие ночной жизни города. Люди ложились спать раньше обычного, опасаясь темноты, окружавшей Блэкуэлл по вечерам.
Ханне было тридцать пять лет. Молодая и симпатичная, она чувствовала, что еще не жила. Почему же ей тогда казалось, что жизнь закончилась? Ее сестра Азурина окончила курсы медсестер и уехала во Францию, где работала в военном госпитале. Азурина находилась в зоне боевых действий, не раз смотрела в лицо смерти, пробиралась по вязким полям к раненым и порой заменяла хирурга, профессии которого никогда не училась, потому что врачей не хватало. Она влюблялась в обреченных на смерть мужчин, проводила с ними страстные ночи и оплакивала одного да другим. «Может, у меня не будет другого случая прожить жизнь, — писала она Ханне. — Если не теперь, то когда же?»
Ханна, сидя по вечерам в гостиной, читала письма Азурины. Окна были распахнуты настежь, работал вентилятор, и все равно было нестерпимо жарко. На Ханне была рубашка, больше ничего. Свои длинные стройные ноги она опускала в таз с водой, чтобы охладиться.
«Зло можно победить только радостью, другого способа нет, — писала Азурина. — Забудь все, чему нас учили раньше».
От жары кожа у Ханны порозовела, светлые волосы она заколола. Колени были все еще испачканы красной землей после целого дня работы в саду. Ханна считала себя внешне непримечательной, особенно по сравнению с сестрой, но в минуты покоя ее лицо излучало сияние. Если бы кто-то увидел ее сейчас, проходя мимо дома и заглянув в окно, он понял бы, что она прекрасна. Но никто ее не видел, и она совсем не заботилась о впечатлении, которое производит. Ночные бабочки ударялись о решетку, убежденные, что летят в правильном направлении, не замечая тонкой сетки, которая преграждала полет. Ханне было их жаль. Ведь только круглая идиотка будет снова и снова биться головой о то же самое препятствие, даже не пытаясь что-то изменить. Идиотка, которой следовало бы оставить дом и отправиться в Париж, но она, похоже, прикована к этому саду и к этим стенам.
Ханна всегда сохраняла невозмутимость, словно камень. У нее была репутация более серьезной из двух сестер, она строго следовала своим правилам, держалась несколько чопорно. Однако люди любили ее. Она обладала сверхъестественной способностью чувствовать, кому требуется помощь, и в нужный момент являлась под дверью, держа в руках то, в чем человек нуждался более всего: горшок горохового супа, бутылку молока, теплое одеяло для больного ребенка, куст флоксов из своего сада. К концу лета запасы ее даров истощались, и ей нечего было давать соседям, кроме томатов. Их уродилось так много, что по ночам они падали с веток, которые клонились под их тяжестью. Удар помидоров о землю напоминал стук града, и соседи, жившие рядом, просыпались. Появилось поверье: если возле твоих дверей остановилась Ханна Партридж со своей плетеной корзиной, твое желание обязательно сбудется. А повелось это с того, что десятилетний Эрик Хильдегард нашел в траве кролика после того, как Ханна побывала возле его дома. Эрик всегда мечтал о ручном кролике и был безмерно счастлив, когда тот появился у самой двери. На следующий день отец построил для кролика загон в саду, и это, пожалуй, было самым-самым большим желанием Эрика, о котором он просто не догадывался: провести целый день вместе с отцом, строить дом для кролика, учиться, как работать молотком и пилой.
Мэй Джейкоб, чей муж Стивен служил в Бельгии и много месяцев не подавал вестей о себе, получила от него письмо в тот день, когда Ханна принесла ей полную корзину превосходных алых томатов, чтобы та наделала сока. На следующий день Мэй рассказала соседям, что положила письмо под подушку и ей приснился муж. Подробностями сна, слишком личными, Мэй поделиться с соседями не рискнула, но свое новое, проникнутое надеждой настроение она считала заслугой Ханны, как и письма, которые стали приходить регулярно.
Ханна ничего не знала об этих разговорах, пока не решила прогуляться до таверны Джека Строу. В поисках места, где можно отдохнуть от жары, она дошла до окраины города, но даже за городом было душно. Таверна Джека Строу с темными окнами и длинной барной стойкой сулила прохладу. На Ханне были легкое платье и сандалии. Войдя, она выбрала место как раз под вентилятором, который свешивался с потолка. Отдышавшись, она заказала холодного пива.
— Как, ты не принесла мне помидоров? — пошутил бармен, Боб Келли. Они вместе учились в старших классах школы и состояли в дальнем родстве. Ханна год или два занималась с Бобом литературой. Он не мог написать сочинение даже под страхом смертной казни. Он был глух на одно ухо, поэтому его не призвали в армию.