Луиза унаследовала дом Брэди, старейший в городе. Если бы она не была единственной наследницей матери, она, может, вернулась бы в Кембридж и закончила бы свое образование. Она изучала биологию и даже подумывала о медицинском факультете, но после болезни матери, после длительной борьбы с раком кости, она не хотела снова переступать порог больницы. Перед смертью мать начала бредить. Она повторяла, что прожила чужую жизнь, что какой-то человек из ее другой, настоящей жизни приходит к ней и сидит возле ее постели по ночам, когда больничные коридоры пусты и желтый фонарь освещает автомобильную стоянку под окном.
— Это я сижу возле тебя, — говорила Луиза, беря хрупкую руку матери. — Больше здесь никого нет. Это я.
— Да, да, я знаю, — шептала мать. — Потому я и люблю тебя так сильно.
Раньше она никогда не говорила о любви. Мать Луизы была не склонна демонстрировать свои чувства, и, услышав от нее такие нежные слова, Луиза расплакалась. Теперь, после смерти матери, Луиза всегда нажимала на газ, проезжая мимо муниципальной больницы. Ей казалось, если она не проскочит мимо, то останется здесь навсегда.
Луиза собиралась уехать из города, как только определится с планами на будущее. У нее было время подумать. Дом слишком велик для одного человека. Первоначальная постройка за долгие годы обросла беспорядочным нагромождением пристроек. Вы натыкались на комнату там, где меньше всего этого ожидали: под лестницей, за гаражом или под венцом крыши. На заднем дворе стоял сарай, который одно время служил жильем, сдавался школьным учителям, а теперь давал приют лопатам да мху. Люди в городе говорили, что старый дом имеет тайную историю, а еще говорили, что старое кривое дерево на Ленточном лугу посадил Джонни Яблочное семя, яблоки с него называют приворотными, из них получаются отменные пироги и превосходный сидр. В прежние времена это дерево называли Деревом жизни и верили, что Блэкуэлл будет существовать до тех пор, пока живо это дерево. От него взяли несколько отводков, которые сами стали большими деревьями и росли в разных местах города. Запасные деревья на тот случай, если главное погибнет от тли или удара молнии. Никто в Блэкуэлле не хотел полагаться на удачу.
Весной Луиза взяла старый материнский джип и поехала на Урожайный холм, большой питомник возле Месс-Пайк. Она вернулась с запасом удобрений, семян, цветочной рассады всех видов. После того как в течение многих месяцев Луиза в больничной палате смотрела, как умирает ее мать, ей безумно хотелось видеть, как что-то растет. Она надела свой плащ из москитной сетки, подпоясалась отцовским ремнем из кожи угря и приступила к работе, начав с избавления от сорняков в заброшенном саду. У Луизы не было в городе друзей, было только несколько знакомых, карточные партнеры ее родителей. Но даже старожилы перебирались во Флориду или хотя бы в Ленокс, где веселее коротать длинные снежные зимы, а летом нет нехватки в партнерах по картам.
Несмотря на то что Луиза выросла в Блэкуэлле, она всегда была здесь чужой. Застенчивая, рыжеволосая, веснушчатая, уже поэтому она отличалась ото всех. Кроме того, родители забрали ее из местного детского сада и отдали в школу в Ленокс, где, они полагали, образование лучше. Поэтому у Луизы не завязалось никаких отношений в городе. Она знала латынь и греческий и удостоилась чести быть зачисленной в Рэдклифф, но ни разу не бывала в баре Джека Строу, а в кофейне только выпивала чашку чая на ходу да съедала ломтик приворотного пирога или знаменитого торта «Прошу прощения» — его пекли по секретному рецепту, который когда-то открыла бабушке хозяина кофейни одна дачница. Луиза ни разу не ходила на матч школьной футбольной команды, хотя «Блэкуэлльские медведи» входили в десятку сильнейших команд штата, не бывала она и на балетных представлениях, которые устраивал городской совет и которые привлекали людей даже из Коннектикута и Нью-Йорка. Она разговаривала с людьми, даже с родственниками, так, словно они иностранцы. Она посетила несколько праздников в честь Хэлли Брэди, ежегодно проводившихся в августе, чтобы почтить память родственницы Луизы, которая основала этот город, без которой его поселенцы не пережили бы даже первую зиму. Но чаще всего Луиза летом уезжала куда-нибудь — то в Мэн, в лагерь, то во Францию, учить язык. Одно лето она снимала дом в Провинстауне[5], работала там официанткой и делила жилье с друзьями по колледжу, которые, как казалось, ей нравились, пока она не узнала их получше, но если уж говорить совсем начистоту, то все как раз наоборот.
Живя в доме Брэди, Луиза испытывала такое чувство, будто она одновременно находится и дома, и в гостях. Она не поднималась на чердак с тех пор, как девочкой играла в переодевание. Она не могла заставить себя без грусти войти в спальни, где спали ее тетя и мать. Иногда она мечтала, чтобы дом сгорел. Тогда она наконец уедет из города. Она получит свободу и поедет в Вену, купит там сезонный билет в оперу, а еще лучше — помчится в Орегон, где много зелени и редко идет снег. А вместо этого она сидит на месте и строит планы, как возродить старый сад. Она любила строить планы. Она всегда смотрит, куда прыгнуть, так что для Вены и Орегона время еще не подоспело. Ей потребуется не один месяц, чтобы проштудировать путеводители и составить приемлемый план действий, который в конечном итоге станет ее будущей жизнью.
После недели трудов сорняков в саду не осталось, земля была удобрена. Однажды ночь Луиза развела костер и смотрела, как горят в мусорном баке сорняки, а искры летят в небо. После этого она собрала камни, которые валялись кругом, обломки гранита с вкраплениями слюды. Она сложила их в кучу, чтобы потом сделать из них сад камней, если не уедет в Портленд. Она работала без устали. Она обнаружила, что работы по саду приостанавливают поток ее мыслей, и ей понравилось такое воздействие тяжелого труда. Она стерла руки в кровь и, отыскав старые кожаные перчатки матери, надела их. Но и они не помогли. Вечером, когда она сняла перчатки, ее пальцы кровоточили. Она окунула их в кувшин с теплой водой и оливковым маслом, потом смазала принадлежавшим матери кремом с запахом лимона.
Как-то Луиза пришла в хозяйственный магазина купить белой краски. Она хотела освежить старый забор вокруг сада. Она даже не подозревала о его существовании, пока не разделалась с сорняками. Забор обветшал, и она надеялась, что слой свежей краски продлит его службу. Люди считали всех, кто имеет отношение к семейству Брэди, богачами, но это была лишь видимость. Во время долгой болезни матери все сбережения почти полностью растаяли. Луиза была согласна вести экономный образ жизни. Она никогда не страдала пристрастием к роскоши.
Девушка, сидевшая на кассе в хозяйственном магазине, была примерно одного возраста с Луизой, хорошенькая и толковая.
— Привет! А мы ведь, кажется, знакомы? — неуверенно сказала она Луизе.
— Рада вас видеть, — ответила Луиза, не особенно вслушиваясь в ее слова, так как люди, которые живут одни, отвыкают слушать других, их голова заполнена безмолвным диалогом с собой. В ту минуту Луизу занимали мысли о краске, внутри нее шел спор, какую выбрать: «Шервин-Уильямс» или «Бенджамин Мор». Приняв решение, она подошла к полке с «Бенджамином Мором».
— Мне два галлона белой, пожалуйста.
— Нет, мы точно где-то встречались.
Кассиршу звали Аллегра Мотт, она была из местных. Ее брат Джонни вместе с Луизой ходил в детский сад, однажды в солнечный день он ударил ее по голове, и она расплакалась, что, собственно, и побудило ее родителей отправить Луизу в частную школу Ленокса. Несколько недель после этого у нее на лбу красовалась шишка.
— А вы в курсе, что на вас москитная сетка? — осторожно осведомилась Аллегра. Она не раз слышала о странностях Брэди. Все Брэди отличались странностями. А некоторые были сумасшедшими на всю голову. В старые времена женщина из семейства Брэди всем в городе рассказывала и клялась, что спала с Джонни Яблочное семя, словно это Мик Джаггер. Многие из этой семьи бесследно пропали, утонули, нелепо вышли замуж, вообще вели себя странно.
Аллегра чуть улыбнулась и коснулась головы, показывая, что Луиза забыла снять накидку из москитной сетки, которую смастерила для защиты от мух.
— Ах, черт! — Луиза быстро стянула накидку и свернула ее в клубок. — Я немного отвыкла от мух. Убийственные твари. Весь день провожу кверху задницей, вот и защищаюсь как могу.
— Что ж, разумно, — проговорила Аллегра, заворачивая краску.
Ей не терпелось скорее сообщить брату, что вернулась любовь всей его жизни.
Луиза обнаружила, что по утрам мух меньше, поэтому приступала к работе еще затемно. Блэкуэлл славится своими певчими птицами, и в этот час они просыпались в своих гнездах. Ласточки, пересмешники, жаворонки. Все они сообщали миру, как им радостно жить. Поскольку сад находился на возвышенности, Луиза во время своих трудов могла видеть верхушку горы Хайтоп. По непонятным причинам этот вид вызывал у нее комок в горле. Ей казалось, что она равнодушна к родному городу. Она не относится к числу восторженных, сентиментальных девиц. И все же, глядя на гору, она испытывала глубокое чувство, похожее на то, которое испытала, когда мать в последние минуты жизни сжала ее руку. Луиза понимала — так мать благодарит дочь за то, что она бросила учебу и вернулась в Блэкуэлл, за то, что долгие часы сидела в больнице у постели умирающей, за то, что не уставала повторять «все будет хорошо», хотя было ясно, что хорошо уже не будет.
Ей не терпелось скорее сообщить брату, что вернулась любовь всей его жизни.
Луиза обнаружила, что по утрам мух меньше, поэтому приступала к работе еще затемно. Блэкуэлл славится своими певчими птицами, и в этот час они просыпались в своих гнездах. Ласточки, пересмешники, жаворонки. Все они сообщали миру, как им радостно жить. Поскольку сад находился на возвышенности, Луиза во время своих трудов могла видеть верхушку горы Хайтоп. По непонятным причинам этот вид вызывал у нее комок в горле. Ей казалось, что она равнодушна к родному городу. Она не относится к числу восторженных, сентиментальных девиц. И все же, глядя на гору, она испытывала глубокое чувство, похожее на то, которое испытала, когда мать в последние минуты жизни сжала ее руку. Луиза понимала — так мать благодарит дочь за то, что она бросила учебу и вернулась в Блэкуэлл, за то, что долгие часы сидела в больнице у постели умирающей, за то, что не уставала повторять «все будет хорошо», хотя было ясно, что хорошо уже не будет.
Когда сад был обработан, а красная земля подготовлена, Луиза посадила виноград, огурцы, томаты «Зебра». Добавила куст желтых роз, дицентру великолепную, ирисы и несколько грядок латука. Установила трельяжи для перца и огненно-красной фасоли. Она не представляла, что работы будет так много. К вечеру она так уставала, что не было сил приготовить ужин. Намазывала холодную консервированную фасоль на ломоть хлеба или заваривала лапшу быстрого приготовления, запасы которой обнаружила в кладовке — мать, которая, пока Луиза жила дома, придавала огромное значение здоровой пище, после отъезда дочери в Кембридж питалась этой лапшой.
Между тем по городу распространился слух о том, что Луиза Партридж вернулась и разгуливает в москитной сетке. Кто-то думал, что она окончательно свихнулась, кто-то — что причиной ее поведения являются алкоголь или даже наркотики. Как-никак она пожила в Кембридже. Спорили не о том, попадет она в психушку или нет, а о том, как скоро она туда попадет.
Но если Луиза что и выпивала, так это бокал белого вина, лежа в ванне и отмокая от садовой грязи. Из всех порошков она позволяла себе таблетку успокоительного, чтобы легче засыпалось. У матери в аптечном шкафчике она нашла валиум. На полках стояли десятки пустых бутылочек. Не оставалось сомнений: пока Луиза училась в Рэдклиффе, мать не употребляла ничего, кроме лапши быстрого приготовления, сыра и снотворного. Это печальное открытие окончательно убедило Луизу в том, что она напрасно уезжала в Провинстаун, чтобы провести там лето с людьми, которые не были ей даже симпатичны, вместо того чтобы остаться дома и поработать с матерью в саду. Может, тогда Луизе удалось бы узнать ее.
Всю неделю беспрерывно лили дожди. Весенние дожди, когда капли стучат в окна, а по улицам бегут ручьи. Можно было надеяться, что мух смоет потоками дождя, но их количество только возросло. Луиза была раздражена так, что находилась на грани нервного срыва. Она снова пришла в хозяйственный магазин и нашла прибор, который, как говорилось в инструкции, отпугивает мух. Прибор стоил почти двести долларов, но Луизе было все равно. Несмотря на плащ из москитной сетки, вся кожа у нее была в красных следах от укусов.
— Брат сказал, что он никогда не был влюблен в вас, — сообщила Луизе Аллегра, которая получила повышение в должности и теперь значилась менеджером. — Он сказал, что я сильно ошибалась на этот счет.
— Вот и хорошо, тем более что я понятия не имею, кто ваш брат. — Когда Луиза чувствовала себя неуверенной или обиженной, ее равнодушие превращалось в надменность. Можно было подумать, что она считает себя лучше других просто потому, что живет в этом огромном, обветшалом доме. Но внезапный румянец, к которому так склонны рыжеволосые, выдал ее. Она была сильно взволнована. Ей вдруг вспомнился солнечный день. Она — ученица блэкуэлльской начальной школы. Сильный удар по голове. Джонни Мотт.
— Передайте ему, пусть идет к черту, — глухо сказала Луиза, забирая покупку.
— С удовольствием, — ответила Аллегра. — Непременно.
На следующей неделе часть растений погибла, увяла буквально за ночь. Это было несправедливо и очень обидно, что все ее труды оказались напрасны. Луиза снова поехала в питомник, чтобы пожаловаться. Ей сказали, что гибель растений могут вызвать разные причины — нехватка удобрений, избыток влаги, тень, тля. Выяснилось, что садоводство является куда более рискованным делом, чем предполагала Луиза. У нее не осталось чеков, поэтому деньги ей не вернули. Ей предложили купить другие растения взамен погибших. Хотелось чего-то более жароустойчивого, влагоустойчивого, вредителеустойчивого. Она выбрала сирень, выносливый сорт, мелкие азалии, фасоль и томаты. На этот раз чеки она сохранила.
Она высадила все новые приобретения в один день, надорвав себе спину. Завершив посадку, Луиза была не только грязна как черт, но и зверски голодна. Ей не помешало бы выпить. В доме не оказалось ни еды, ни вина. Только лапша быстрого приготовления, сыр и снотворное. Ей почудилось, что она превращается в собственную мать, какой та была в горчайшую пору своей жизни, а ведь Луизе только двадцать два года, не шестьдесят. Луиза бросила вызов всем, выехав в город на материнском джипе, который почти насквозь проржавел. В городе имелись пиццерия, кофейня и «Хайтоп Инн», лучшее заведение в Блэкуэлле, обычно заполненное туристами, которые не нашли пристанища в Леноксе или Уильямстауне. Луиза включила радио. Передавали «Когда голуби плачут» Принса. Она почувствовала себя старой, немодной, больше не студентка, а кто — непонятно. Она спешила в бар Джека Строу. Это будет первый вечер, когда она выйдет в люди.
Бар Джека Строу был непритязательным местом, со стенами, обитыми деревом, приток посетителей здесь наблюдался только в летнее время и по выходным. По пятницам у Джека Строу играли в дартс, что пару раз, когда схватка продолжалась на автостоянке, заканчивалось трагически. Луиза сообразила, что одета совершенно неправильно. Из материнского шкафа она выхватила легкий жакет Шанель, но надела его поверх белой майки с джинсовыми шортами, которые носила еще в школе, и не переобув резиновых садовых сапог. На лице ни грамма косметики. Рыжие волосы собраны толстой резинкой в конский хвост, в волосах запутались травинки.
— Привет! — присаживаясь, сказала она хозяину. Луиза подумала, что в одиночестве лучше сидеть у барной стойки, чем за столиком, который предназначен для двоих.
— Привет! — не оборачиваясь, ответил хозяин. — Он следил по телевизору за тем, как играет «Ред сокс».
— Бокал белого совиньона, пожалуйста, — попросила Луиза.
— Может, шардоне? — предложил хозяин. Обернувшись, он увидел девушку, которую все считали если не совсем чокнутой, то на пути к этому, и сразу переменил тон. — Если вы настаиваете на совиньоне, я поищу в кладовой. Если, конечно, ничто другое вас не устроит.
— Хорошо, шардоне, — с готовностью согласилась Луиза. Она смутилась, заметив пятна грязи на своих руках. — И еще горячий сэндвич с сыром и картошкой фри.
В детстве это была ее любимая еда, только вместо белого вина она пила шоколадное молоко. Чтобы помыть руки, Луиза вышла в туалет. Тут она обнаружила, что жители Блэкуэлла весьма часто как влюбляются, так и охладевают друг к другу, а если их любовь не находит отклика, то они проявляют мстительность. Все стены были исписаны именами и телефонными номерами и сопровождались подчас крайне язвительными комментариями по поводу длины определенной части мужского тела или по поводу ее отсутствия. Подчас несколько дам демонстрировали в своих оценках полное единодушие.
Когда Луиза вернулась к стойке бара, ужин уже ожидал ее. Заведение начинало заполняться. Недавно была создана компания «Каяки на Угорьной реке», пришло несколько лодочников оттуда. Закончилась смена в больнице, ремонтная мастерская Келли закрылась на выходной. Кто-то запустил музыкальный автомат. Снова зазвучала «Когда голуби плачут». Несколько мужчин столпились в углу бара. Один из них посмотрел на Луизу, что-то шепнул приятелю, и оба рассмеялись.
Луиза ненавидела свои рыжие волосы. Она покраснела до их корней.
Подозвав хозяина бара, она спросила:
— Почему вы не скажете этому типу, чтобы не глазел на меня?
— Вот сама и скажи, — ответил хозяин, явно не блиставший рыцарскими манерами. — Между прочим, он полицейский.
Луиза расплатилась и пошла к выходу. Половина сэндвича осталась недоеденной. Луиза понимала, что выглядит смешно. Может, это и вывело ее из себя.
— Пошел к черту, — сказала она мужчине, стоявшему у выхода.
Он в изумлении обернулся. Поблизости все замолчали. По телевизору начали показывать фильм. Матч закончился.
Луизе вдруг подумалось, что мужчина слишком хорош собой, чтобы удостоить ее персону какими-либо скабрезными замечаниями. Высокий, худой, с темными волосами, просто красавец. Даже такая застенчивая девушка, как Луиза, могла ощутить, какой жар исходит от него. Наверняка он поймет ее неправильно. Она почувствовала себя голой и глупой и выскочила на улицу. Правильно она делала раньше, что не заходила в бар Джека Строу. Это просто помойка. Она тяжело дышала, идя к старенькому материнскому джипу. В воздухе вились тысячи мух, и, если побежать, они набьются в нос, в легкие — того и гляди задохнешься. Из всех времен суток мухи предпочитали сумерки. Сердце у Луизы колотилось. Красавец смотрел из окна ей вслед, но она завела машину и уехала. Если он хочет вручить ей пригласительный билет, пусть сначала найдет.