– Может, ветер?
– Может, и ветер. А иначе кому бы стенки простукивать? Нашим-то не до стуков. Весенние маршруты – с них крепко на сон тянет… А у вас, Андрей Павлович, бессонница?
– Слишком тихо. В Москве я любил по ночам работать, никто не мешает. А здесь тишина давит. Мёртвая.
– Пустая.
– Странное место, всё никак не привыкну. Сорок домов, целый посёлок. И только двое гидрологов да нас семеро.
– Считай, шестеро. Ревизор на Макус с Саулисом ушёл, четвертый день нету. Чего его туда понесло?
– Не наши дела.
– Тоже верно. У него свои дела, у нас свои.
– И вот что забавно – поближе друг к другу сбились, в один дом, потесней.
– Топить меньше.
– Завидую вам, Мартыныч. У вас очень практический склад мышления. Много времени сберегает, думаешь только над тем, что есть, а не над тем, что помстилось.
– Снова вроде как шум?.. Да, одряхлел дом. И срублен недавно, лет десять всего, для дома это не срок. Дома без людей быстро дряхлеют. Неужели я спутал? Не должно бы. У нас, кто всю жизнь при рации, слух острый. И спутать, стенки кто простукивает или это дом от старости… А ну-ка, попробовать.
– Тише! Разбудите всех.
– Что вы, тут хоть из пушки… Ишь ты, и вправду! Эй, малый, ты чего выскочил?
– Ёжики. Тут где-то. Андрей Палыч, посветите.
– Какие ёжики, Задонский? О чём вы?
– Ёжики, точно, чего вы смеётесь? Я знаю, у нас дома двое жили. Чуть ночь, так и пошли стукотить по избе. Это они мышей ловят. Нужно в ящик посадить, а то в спальник залезут, ну их!
– Совсем обалдел малый спросонок! Ветер это. В здешних местах только люди да клопы выживают. Зимой морозы под пятьдесят, откуда ёжикам взяться?
– Вы уж, Мартыныч, не знаю за кого меня держите! Думаете, мне не обидно? Ветер! Ветра-то третий день нету. Сами говорили, после циклона всегда затишье. Не так, что ли?
– Было, говорил.
– Это мы здесь стучали. Случайно. Идите спать, Задонский, у вас с Хазановым завтра трудный маршрут.
– Опять небось на ту буровую? У, холера, вся это геология, связался я с вами! И тянет его туда, и тянет, будто ближе буровых мало!.. Мартыныч, возьму тушёнки жестяночку, а? Организм требует. Не полопаешь, не потопаешь. А топать туда, вон Андрей Палыч сам знает, не даст соврать – двадцать три кэмэ в один конец!
– Возьми, что ж с тобой сделаешь… Ёжики – приснится же такое! Вот за что я Север люблю, никакой гадости здесь не водится. Ни змей, ни скорпионов там всяких… Андрей Павлович, а парень-то верное наблюдение сделал.
– О Хазанове? Не удивительно, что его туда тянет. Обнаружить в таких местах бесхозную буровую, не каждый день такое бывает. Это всё равно что в городе найти сто рублей. Даже двести.
– Верно, двести рублей редко находят.
– Их редко теряют.
– И это верно. Только я про другое. Ветра-то в самом деле нету. И вчера не было… А?.. Ладно, прямо спрошу. Чего вы ищите, Андрей Павлович?
– То, чего не терял. Как и все геологи. Как обычно оформляется техническая документация на буровые работы?
– Ну, журналы у них там. Смену сдал, смену принял. Сколько метров пробурили, какие породы. Вам лучше знать, вы же учёный.
– Учёный я не этому. Гидрогеохимия и разведочное бурение – разные вещи. Эти журналы что, толстые, тонкие?
– Да изрядные, как хорошая книга. Штуки по три на каждую буровую. Когда работы здесь закругляли, у Шубина целая библиотека собралась… Так вы, Андрей Павлович, не геолог? Как же вы здесь оказались?
– Да как и вы, случайно. Вряд ли вы в молодости предполагали, что всю жизнь просидите у рации по таким вот медвежьим углам.
– Это как посмотреть. Сами-то мы, Чесноковы, с Поволжья. От голода подались в Мурманск, на строительство порта, я тогда ещё пацаном был. На кораблях к радиоделу и приспособился. С Кренкелем на Северной Земле зимовал, от самого Отто Юльевича Шмидта собственную его книгу с дарственной надписью имею. Потом, правда, к людям потянуло. Да тут своих надо было кормить, старика-то моего в трюме придавило, мать осталась с двумя сестренками. А там и война… Так оно всё и бывает. В молодости поманивает туда, где людей поболее. А к старости к тишине тянет. Только вам-то, Андрей Павлович, рановато тишины искать. Сколько вам – лет тридцать пять?
– Тридцать четыре.
– Завидная пора. И молодой ещё, и уже не дурак. Оно, правда, и в молодости в тишине немного побыть, сам с собой, очень это дело полезное… Так вы, значит, полагаете, что они где-то здесь?
– Они? Что вы имеете в виду?
– Документы с той буровой. Что ж, хорошее рассуждение. Если этих журналов нету там, где им положено быть, где-то же они есть.
– Если они вообще есть. Кто такой Шубин?
– Шубин?
– Да, Владимир Семенович.
– Начальник нашей экспедиции.
– Спасибо, Мартыныч, теперь я знаю, кто у нас начальник. В своё время он руководил здесь буровыми работами, это я тоже знаю. Что он за человек?
– Очень я затрудняюсь, что вам на это ответить. Одно дело, если бы он у меня про вас спросил. А вы про него – совсем другое. Потому что вас я неполных две недели знаю, а с ним три года, считай, бок о бок прожил. В этом же доме. Я у себя, при рации. А он – в том вон углу его койка стояла, за фанерной отгородкой, вы её разломали, когда верстак под свою лабораторию делали.
– У начальника партии не было своей комнаты?
– А откуда бы её взять? В каждом доме людей было что селедок. Триста пятьдесят человек работали, представьте-ка! Это мы сейчас, как князья. А тогда чуть ли не вповалку спали. В той комнате, где вы с Хазановым разместились, производственный отдел жил. В той, где я и Задонский, – бурмастера. Где журналист и ревизор – геологи. А в той, где студентка, механики. Такие жеребцы были, весь дом голыми бабами залепили, фигуристками, и сейчас вон висят… Пойду, однако. Запрос Игоря Константиновича и вашу радиограмму я передал. Ложиться надумаете, дровишек подкиньте. И лампу задуйте, чего керосин жечь!
– Скажите, Мартыныч, вы вообще никому не доверяете? Или только мне?
– Почему, доверяю. Если вообще никому не доверять, нужно одному жить. Про вас я, Андрей Павлович, ничего такого не знаю, чтобы не доверять. Но и ничего такого, чтобы доверять, тоже. Да и сами-то вы – не захотели же сказать, чего вы тут ищите и зачем вам знать, что за человек Шубин.
– Не захотел? Нет. Всё – догадки, и только. Когда здесь работы прекратили – летом, зимой?
– В конце ноября. Как на Талнахе разбурились, увидали, что руды много, так нас и прикрыли.
– Холодно было?
– Не так холодно, как мело. И сильно, хорошо помню. На двор, бывало, надо – прямо беда. Зима в тот год выдающаяся была, циклон за циклоном. Когда решение о консервации Имангды вышло, нас всех за полдня вертолётами в город перебросили, синоптики всего на неполные сутки окно дали. А бурстанки уже потом, по весне, тракторами утаскивали.
– Кто руководил вывозкой – Шубин?
– Нет, он к весне уже начальником экспедиции стал. Прежнее начальство-то поразъехалось. Кого на повышение взяли, кто премию за Талнах получил, на материк подался. В Тюмень, на нефть, много наших уехало. Вот Шубина и поставили, человек опытный. И вроде как бы для утешения: работал, работал, а вот поди ж ты, не повезло.
– Значит, с тех пор он здесь не был?
– С тех пор здесь никто не был. Разве что шатун какой забредал. Андрей Павлович, если бы документы с той буровой отыскались… это я так, к примеру… зачем они вам?
– Честно говоря, над этим я как-то не думал. Ситуация заинтересовало меня так, чисто теоретически.
– Ну, подумайте. Сбили мы разговорами сон. Пойду послушаю, что там в эфире…
VII
– Подожди, выгляну… Никого. Наконец-то разошлись!.. Сейчас я зажгу лампу… Как смешно ты моргаешь!.. Ну, здравствуй, Ольга!
– Здравствуй… Игорь Хазанов!
– Просто Игорь. А теперь зайди в свою комнату и выйди.
– Зачем?
– Делай, что говорю!
– Ну? Вышла.
– Это вы, Ольга? Тоже не спите? Какая приятная неожиданность!
– Ты что, заболел?
– Да, в такую ночь жалко тратить время на сон! Суровая северная природа охвачено ощущением близкой весны, всё замерло в ожидании, когда первый луч солнце из-за чего-то там высунется! Присаживайтесь, давайте вместе встретим этот дивный момент!.. Вот теперь можно разговаривать нормально. Что же ты? Проходи.
– Ты ведёшь себя, как школьник.
– Не всегда. Или правильнее сказать – не во всём?
– Не везде. Достань чего-нибудь пожевать.
– Осмелюсь предложить, держим только для ценителей – тушёнка свиная!.. Чёрт, банки смазаны, как снаряды. Подстели что-нибудь.
– Светает… Жутко всё-таки: эта улица без единого следа, доски на окнах… О чём они разговаривали – ветер, ёжики какие-то, Шубин?
– Не прислушивался. У меня было более интересное занятие.
– О, Господи! Здравствуй, Хазанов!
– Игорь. Просто Игорь.
– Хазанов!.. Убери, пожалуйста, руки.
– Ты хочешь сказать, что для просто Игоря мы ещё недостаточно близко знакомы?
– Хазанов!.. Убери, пожалуйста, руки.
– Ты хочешь сказать, что для просто Игоря мы ещё недостаточно близко знакомы?
– Да нет же!.. Я хочу сказать… хочу напомнить тебе, что мы давно уже не в Ленинграде, что нет факультета, зрителей и зрительниц, что мы почти одни на краю земли, в этом Богом и людьми забытом посёлке. И тебе уже не нужно быть остроумным и блистательным Хазановым. Даже передо мной. А теперь поцелуй меня и не будем больше об этом.
– Подожди, мне нужно подумать. Хорошенького ты обо мне мнения! А если нет? Если тот блистательный, как ты сказала, Хазанов это и есть я?
– Плохо, милый. Значит, я очень ошиблась.
– Послушай, ты всё перепутала. Это же обычно наоборот: сначала узнают человека, проверяют – хорош ли, достоин ли… И только потом…
– Так распределяют премии. И ценные подарки. А я не подарок.
– Это я уже понял. Ну, а каким бы ты хотела увидеть меня?
– «Заполярная правда».
– Что?
– Газета. «Новости навигации…» «Месячник по озеленению…» Анонс: «Десять дней одного года». Ничего себе анонс, я ещё в школу ходила.
– Ты не ответила на мой вопрос.
– Отвечу, потом… «Увеличить выпуск цветных металлов» – отчёт о партийно-хозяйственном активе.
– Очень оптимистический лозунг! Особенно если учесть, что в то время комбинат был на грани консервации. А с ним и город. Какой это год? Ну, правильно. Тогда это называлось «замораживание производства на прежнем уровне». Ешь, чего ты ждёшь?
– Вилку.
– Пардон, мадам. Держи.
– Спасибо. Консервация свинины – куда ни шло. А как можно законсервировать город?
– Было бы желание! Так же, как этот посёлок. Доски крест-накрест на окна и будьте здоровы.
– Бросовый ход. Как нам объясняли на лекциях…
– Если ты такая отличница, то должна знать, что бросовый ход – это поиск, давший отрицательный результат. Девять скважин показали руду, десятую и бурить толком не начали – о каком отрицательном результате может идти речь?
– Почему же прекратили работы?
– По официальной версии – нерентабельно. Строить на Талнахе двухкилометровой глубины рудники рентабельно, а брать здесь руду открытым способом невыгодно. Далеко, видите ли, от города. Положить сто двадцать километров дороги – такая уж неразрешимая сложность!
– Ты считаешь, что прекращение здесь работ было ошибкой?
– Ошибка – это когда человек выбрал не ту профессию, женился не на той, доверился не тому. А когда речь идёт о таком пустячке, как месторождение сверхдефицитных цветных металлов и о таких средствах, которые на этом можно выиграть, не знаю, можно ли это назвать просто ошибкой!.. Тебе мама никогда не говорила, что нехорошо читать за едой?
– И в постели. Чтобы слышать это пореже, я и выбрала геологический факультет… Смотри-ка – про нас!
– Вот как – в газете десятилетней давности?
– Про Имангду. «Далеко в тундре ведёт разведку рудоносной энтрузии коллектив геологов-буровиков, которым руководит Владимир Семенович Шубин. Результаты бурения позволяют с уверенностью говорить, что металлурги нашего комбината скоро получат ключи от богатых подземных кладовых природы. На снимке: В.С.Шубин осматривает керн, только что поднятый из глубин земли…» Какой он здесь молодой!.. Осторожно, в масле.
– Очень поучительно. Тот, кто стремится к славе, должен помнить, что газетой с его физиономией могут вытереть консервную банку. Или ещё что-нибудь, не такое приличное… Хотел бы я знать, из какой скважины этот керн! Где ты взяла газету?
– В углу, там ещё много. Зачем ты их тащишь на стол? Хотя бы встряхни, пыли там, наверное, за столько-то лет!
– Смотри, вот ещё про Имангду. «Закончено бурение разведочной скважины Т-3, вскрыт перспективный пласт…» И вот: «Вести из тундры. На Имангде керны с высоким содержанием меди и никеля принесли ещё две буровые скважины…» И здесь!..
– Знаменитое, оказывается, было место. Почти в каждом номере.
– До Талнаха это было единственной надеждой города. Обрати внимание на тон сообщений: «богатые подземные кладовые», «керны с высоким содержанием меди и никеля». И так легко отступиться!
– Ты говоришь про Шубина?
– Не только. Не он один принимал это решение.
– Послушай, Игорь… та скважина, дальняя… почему она тебя так заинтересовала?
– Потому что она ключевая. Если бы я задался целью проверить, с чем имею дело, с рудным телом или со случайными вкраплениями руды, я поставил бы скважину именно там. Так поступил бы любой элементарно грамотный геолог. И надо же, что документов как раз этой скважины нет!
– Но, может быть, она не показала руду?
– Объясняю научно: этого не может быть. Всё сходится: геофизические показания, идентичность структур с богатейшими месторождениями Канады. Был такой учёный Неверов, он предсказал Талнах. Он же предположил, что Имангда может быть продолжением Талнаха. Мне говорили, он очень интересовался Имангдой, даже приезжал сюда. Если здесь нет руды, то геология как наука ничего не стоит. А я ничего не стою как геолог. Это во-первых. А во-вторых, документы всё равно должны быть. Завтра на многие вопросы я смогу ответить точнее. Вернее, уже сегодня.
– Ты снова – туда? Но ведь из фондов ещё не ответили на твой последний запрос.
– Да я заранее могу сказать, что будет в радиограмме. Документы утеряны во время эвакуации партии. Вертолёт разбился. Или пожар. Что-нибудь в этом роде… Но, может, мы оставим в покое дела? В такую-то ночь!.. Кстати, не хочешь прогуляться со мной? Очень оригинальное свадебное путешествие – полсотни километров на лыжах по весенней тундре.
– Нет. Прогуляешься с Задонским… Хороший ты парень, Игорь Хазанов. Смелый, сильный, решительный. И вроде бы даже умный. Правда, не Грегори Пек…
– Ну, ты тоже не Софи Лорен.
– Когда наши девчонки узнали, что мне отсюда пришёл вызов, чуть не поумирали от зависти.
– Я рад, что тебе нравится твоя преддипломная практика.
– Разве я сказала, что она мне нравится?.. Не трогай меня.
– Не нравится? Что?
– Ты, милый.
– Ну и логика у тебя! Может, объяснишь, в чём дело?
– Сейчас объясню. Так у тебя, говоришь, было много женщин?
– Не помню, чтобы ты меня об этом спрашивала.
– Теперь спрашиваю.
– На этот вопрос всегда отвечают одинаково. У меня было много женщин, но люблю я только тебя.
– Ах-ах!.. Так вот, хочешь знать, что я думаю по этому поводу?
– Интересно.
– Я думаю, что у тебя было гораздо меньше женщин, чем тебе этого хотелось бы. И чем ты стараешься это показать.
– Так. Подумал. Можно спросить, как ты пришла к этому выводу?
– Это же так просто! Посмотри на себя – победитель! Какие уж разговоры о делах, в такую-то ночь!.. Пойду, а то поссоримся. Спокойной ночи. Желаю тебе приятно встретить тот дивный момент, когда высунется первый луч солнца.
– Подожди. Я не хотел тебя обидеть.
– Ещё бы хотел, только этого и не хватало!
– Не уходи. Ты права. Знаешь, у меня в самом деле плохо всегда получалось. С женщинами. Ты первая, когда мне не хочется тут же сбежать и вымарать телефон так, чтобы не разобрать. Я часто мечтал, чтобы так – свободно, гордо… Так, как пришла ко мне ты. Ты права, донжуан из меня никудышний. С каких пор это стало пороком?
– Это достоинство. И довольно редкое по нашим-то временам!.. Откровенность за откровенность. Хочешь знать, каким бы я хотела тебя увидеть? Только это не очень приятно, заранее предупреждаю.
– Чего уж там. Чуть больше, чуть меньше. Выкладывай.
– Жалким, побеждённым. Несчастным.
– Да, в такую ночь жалко тратить время на сон! Представляю, что бы ты сказала, если бы увидела меня таким.
– Я сказала бы: «Здравствуй, Игорь…» Удачного маршрута. Я буду ждать тебя… Игорь Хазанов!..
VIII
Егоров рассчитывал провести на Макусе всего день, переночевать там и утром вернуться в посёлок на Имангде. Но ночью погода испортилась, задуло так, что гудело в печной трубе. Ездовые собаки повизгивали в сенях. За ночь избу завалило снегом до окон, дверь удалось открыть с трудом. Снаружи ничего не было видно в трёх шагах, снег уже не падал с неба, а носился над тундрой широкими кругами.
– Это не надолго, – объяснил Эрик Саулис. – На неделю, не больше. Это в феврале, бывает, метет по месяцу.
Он был высокий, крепкого телосложения, с рыжеватой бородой и светлыми голубыми глазами. К своей работе относился очень серьёзно, дважды в день выходил в снежную замять, ручным ареометром замерял скорость ветра, мерной рейкой глубину снежного покрова. Все данные записывал в журнал, а потом по рации передавал их на Имангду. Рация была маломощная, слышимость плохая. Саулис повторял сообщения по несколько раз и уходил со связи только тогда, когда убеждался, что всё понято правильно. Всё свободное от мелких хозяйственных дел время молча лежал на койке, заложив руки за голову и глядя в потолок. На расспросы Егорова отвечал односложно и словно бы неохотно, но не потому, что ему было что скрывать, а от природной неразговорчивости.