— Входим в Барьер! Как меня все это достало! Вы там хоть все вместе. А я один тут. И дверь не откроется до окончания полета. Обеспечение безопасности, понимаешь! А окончания этого нет и не предвидится. А еще у меня кофе не кончается и батончик. Я спятил, да?
Капитан сегодня разговорился. Обычно перебрасывается фразами только с Надин. На сколько нас хватит? Ну вот, начинается. Я скриплю зубами, мне плохо. Очень плохо…
Шевеловский еле переставляет ноги. Собирает по салону свои проволочные тахионы. Яблочного размера.
— Ты думай давай, профессор! Не могу я больше так! За что все это?
Санька сплевывает на пол кровавую слюну. Наверно, прикусил язык.
Шевеловский вытирает пот с испещренного морщинками лба и снова скрепляет элементы модели. Руки бегают ловко. Что и где должно находиться — профессор уже знает до автоматизма. Все-таки он настоящий фанатик. Я иду умываться и по дороге в туалет поднимаю закатившийся в самый дальний угол «тахион». Куда их столько? Штук сорок наклепал.
Освеженный, подхожу к профессору. Он берет из моих рук шар и ставит на место. В глазах Шевеловского тоска. Видно, что решения проблемы пока нет. Нервно играют желваки, вены на руках вздулись.
— Я перепробовал все варианты. Если вот эти вектора рассчитаны верно, то получается, что на наше тахионное поле действует еще какая-то сила. По крайней мере равная по напряженности. Но я не могу понять, откуда она может исходить.
Шевеловский показывает мне свою модель. Водит длинными пальцами по проволоке.
— Смотрите. Это поле обволакивает наш корабль и переносит его со сверхсветовой скоростью в рассчитанный навигационными системами пункт назначения. Тут ошибки быть не должно. Маршрут правильный. Я сверил.
Профессор показывает испещренный графиками и диаграммами листок. Бингер, сморщив лоб, одобрительно кивает. Он больше не отходит от Шевеловского ни на шаг. Возомнил себя ассистентом.
— Двигатели также в норме. Создание поля не прекращалось ни на минуту, — продолжает профессор. — Слышите монотонный шум? Это они. Толкают корабль вперед. Но что-то не дает ему перемещаться. Что?
— А мы валетом! Хрясь! — Санька с Лупей играют в новую игру.
Карты просвечивают, но им все равно. Держат их как белье перед вывешиванием. Ведь салфетки мягкие, стойком не стоят.
— Даже собаки паршивые вернулись! А мы не-е-е вернемся никогда-а-а! — Санька запел. В Лагуне он часто поет. То про гоп-стоп, то про девочку-пай. И на Надин смотрит. Ждет, когда оценит его талант.
— Что было изменено в конструкции систем корабля после полета животных? Ну, что же? Наоборот, проверенные механизмы не изменяют. — Шевеловский устало садится в кресло, глубоко вздыхает.
— Собакам, блин, обеспечили безопасность. Собаки, блин, важнее людей.
— Нет, — говорю я, снисходительно улыбаясь. — Главный инженер сказал, что…
Я вспоминаю еще одну важную деталь моей беседы с организаторами полета!
— Профессор! У нас могли убавить для безопасности напряженность поля, про которое вы только что рассказывали?
— Внешнего? Могли, но зачем?
— Чтобы не было перегрузки.
— Для этого усиливается внутреннее поле. Постойте!
Шевеловский бледнеет. Вскакивает с места, хватает меня и начинает трясти. Он свихнулся?
— Внутреннее поле! Внутреннее поле! Вот в чем проблема! — профессор кричит на весь салон.
Санька с Лупей испуганно смотрят на него. Бингер отскочил и выпучил глаза.
— Оно оказалось слишком усиленным. Именно оно создает противодействие на несущее. Это оно!
Профессор весь трясется. В таком состоянии нам его видеть не приходилось. Все молчат, раскрыв рты, и пялятся на мечущегося Шевеловского. Тот минут через двадцать успокаивается, по очереди обнимает нас всех, включая выбежавшую на безумные крики Надин, и вновь принимается за свои расчеты.
— Ну, пипец, блин! — Санька растерянно смотрит на меня. — Это мы что, починим все?
В его глазах появляется надежда, он подходит к проволочным тахионам и начинает их гладить.
— И вас вылечат, — говорит он шарам и немного приплясывает.
Все возбуждены. Нервно наматывают круги возле профессора. Надин принесла ему фирменный коктейль. Шевеловский выпивает напиток залпом и продолжает писать. Бингер шикает на всех, чтобы угомонились.
Свет погас. Чудное место…
— Смотри, Ваня, я огурец откусил, а он снова целый! Как так происходит? Я все понять не могу! — Лупя редко болтает. В основном ест да спит. Вот кому тут должно нравиться.
Мне тоже лезут в голову всякие мысли. Вот ведь оно — вечная жизнь, отсутствие старения, пища, которая не кончается. Ну что еще надо? Коллектив малость изменить? Добавить, скажем, сюда Гарика, Оксанку, Расковского. Вычесть тех, кто есть, кроме Шевеловского. И Надин. А может, приезжать сюда дела делать? Время растянуто, никто не мешает. Или африканских детей привозить группами. Откармливать и обратно отправлять. А Барьер боли? Как быть с ним? Нет. Все происходящее слишком ирреально, чтобы можно было использовать рационально.
— Профессор, простите, а почему в Чудном месте изменения отборочные? Волшебство, или как там все это назвать, не на все распространяется? Вот сломанное становится целым, еда пошляется, на свои места предметы становятся. А мы свободны от тих метаморфоз. Положения в пространстве не меняем, контроль над действиями есть. Словно все подчинено разуму. Но чей он? — Мне не хочется отвлекать Шевеловского, но иногда от этих странных вещей становится жутко и хочется найти хоть какое-нибудь объяснение.
Профессор смотрит мне в глаза. Он очень серьезен. Сквозь стекла очков пробивается упорный, немного отрешенный взгляд.
— Знаете, Иван, я сам по нескольку раз в день задаю себе все эти вопросы. Размышляю до головной боли над этими явлениями. И боюсь, что вряд ли смогу понять весь спектр происходящего. Но мне безумно интересно все это, меня захватывает возможность познания неведомого. Я прожил непростую жизнь. На мою долю выпало немало испытаний, но это самое главное. Только тут появилась возможность раскрыться. Зависимость от времени, материальных средств отпала. Тут мы все смотрим на себя словно со стороны. Каждый занимается своим делом…
— Да. Лупя, вон, огурцы жрет, Ванька мечтает все, Бингер кряхтит и задницу чешет, — весело подхватывает нашу беседу Санька. — Все при делах.
— Ты сам задницу чешешь, — обиженно отвечает Бингер, и голова его начинает подергиваться.
Шевеловский чуть прикусывает нижнюю губу и отстраненно произносит:
— Мы все совершали в жизни ошибки. Каждый из нас. Иногда несли зло. Вольно или невольно… Может, все это плата.
В глазах профессора тоска и боль. Как тогда, когда он рассказал мне про аспиранта. Шевеловский случайно обнаружил в работе своего ученика интересную идею, смелую и оригинальную, развил ее и добавил как главу в свою диссертацию. Вроде ничего страшного, так бывает везде. Мы учимся друг у друга, подхватываем мысли. Но аспирант тот уж больно остро отреагировал на все это. Сиганул из окна общежития. С восьмого, что ли, этажа. Профессор, естественно, винит себя…
Ну, если так-то рассуждать, то…
Лупя, вон, раз сто плакался про спаленную хибару. Заснули пьяные: то ли папиросу не потушили, то ли обогреватель. Лупя на четвереньках выполз, а приятель его задохнулся угарным газом.
А Бингер… Он тогда санитаром в поликлинике подрабатывал. Молодой был, неопытный. И ввел что-то не то бедолаге-пациенту. Или с нормой перебрал? Врачебная ошибка. Может, у того организм был слабый. Это так себя Бингер успокаивал. В итоге человек инвалидом стал. Жизнь под откос…
Про Санвку и говорить нечего. Девка, драка, заточка, труп. Не хотел. Случайно. «Тот хрен сам на нож напоролся». Знаем. На криминальные новости два круглосуточных канала выделено.
Я… Не хочу вспоминать. Слабость. Трусость. Безволие… Всякой грязи было…
Может, прав профессор. Платим не спеша. С перерывами на еду и сон.
Надин везет обед. Санька приосанивается, поправляет волосы на висках. То, что он при ее появлении всегда волнуется, почти незаметно. Саша умеет скрывать свои слабости и недостатки, хоть и получается у него это слишком наивно.
Едим сегодня все вместе. Разговор не клеится. Все чувствуют, что профессор в раздумьях. Каждый мысленно хочет помочь ему хоть как-то. Пожелать удачи, что ли? Даже Надин не ушла, как обычно, а стоит чуть в сторонке и смотрит на нас.
После слов Шевеловского о делах забираюсь на последнее кресло, достаю райтер и пытаюсь писать. Ведь создать что-то вроде хроники — это тоже дело. Возможно, даже нужное. И пусть даже это никто не будет читать, я напишу…
Просыпаюсь, оглядываюсь вокруг. Лупя храпит. Остальные тоже спят. Шевеловский один бродит туда-сюда по салону, грызя ручку.
— Сергей Евгеньевич, вы бы отдохнули. На свежую голову всегда лучше соображать. Вон бледный весь.
Профессор рассеянно кивает мне.
— Да, Иван, да, конечно.
Я снова погружаюсь в сон. Обычка длится часов семь. Как раз чтобы выспаться. Мозг здесь очень устает, я замечаю это…
Просыпаюсь снова от кашля Бингера. Шевеловский до сих пор проводит свои расчеты. Скорчился над блокнотом, как скупой рыцарь, спину не разгибает.
Кто-то тычет в шею костлявыми пальцами. Бингер. Сонный. Взлохмаченные волосы редкими копнами глядят во все стороны.
— Вставай, Иван! У нас собрание. Важное. Решать будем.
— Что случилось? Что решать? — Краем глаза кошу на Шевеловского. Точно, не спал. Вид сомнамбулы.
Все стоят вокруг профессора. Надин наливает ему крепчайший кофе.
— Не жалей сахарку-то, не жалей. Его у нас бесконечно в геометрической прогрессии, — говорит Бингер, подергивая веком.
Санька хмурной. Молчит. Лупя тоже.
Профессор пьет кофе, не отрываясь от записей. Наконец поджимает голову и ровным, но изможденным тоном произносит:
— Друзья мои! На основании новых данных, — он бросает короткий взгляд на меня, — я построил алгоритм возможного выхода из сложившейся ситуации. Расчеты, безусловно, не могут быть точны — у меня нет соответствующей техники, но тем не менее я предлагаю проверить их на практике. Риски присутствуют…
— Какие риски? Мы уже там! Мы демонов видим! — перебивает Санька. — Мы согласны, профессор! Делай что хочешь, только прекрати этот кошмар, эти провалы, боли, волшебство хреново, от которого крыша едет на восток! Нам же нечего терять, а?
Вид у Саньки боевой. Грудь выпячена, вздымается в такт каждому слову. Он оглядывает остальных.
— Я «за»! — бросаю я уверенно.
— Я тоже согласен на проверку гипотезы, — Бингер часто кивает.
Лупя просто поднимает руку. В ней бутерброд со здоровенным куском колбасы.
Слезное воркование Надин:
— Я боюсь! Я устала! Я не хочу погибнуть вот так!
— Не дрейфь, киска, я с тобой, — бросает Санька.
— Надо посоветоваться с капитаном! — говорит Надин, даже не взглянув на Саньку.
— Обязательно! Это следующий шаг после вашего согласия на риск. Без его действий ничего не выйдет.
— Пойдемте, — Надин зовет Шевеловского с собой.
Мы ждем. Время тянется еще медленнее, чем обычно. Мы скучковались и молча смотрим друг на друга. Санька нервно кусает губы, тормошит обивку кресла. Голова Бингера от волнения трясется — он подставляет сухую ладонь к виску. Лупя тихонько доедает остатки хлеба, переступая с ноги на ногу.
— Вы совсем там спятили? Может, еще наружу выйдем? — вскрикивают громкоговорители, и мы от неожиданности вздрагиваем. — Вы понимаете, что мы можем взорваться на хрен, со всеми вашими экспериментами? Перераспределить поля! В ручном режиме? Нет тут такого режима! Все компьютер делает! Автоматика корабля! Подсчеты велись годы! Балансировка, сверка. А вы тут раз-два на коленке!
Санька рвется в кабину пилота, сжимая кулаки. Хватаю его за свитер и пытаюсь успокоить.
— Волчара трусливая! Совсем мозги засохли!
Снова тишина. Ждем. Санька маячит как зверь туда-сюда, пинает кресла. Бингер заламывает руки, ежеминутно пытается сесть, но снова вскакивает и вытягивает вперед шею. Лупя, тот уже уселся, смотрит в пол.
— Ну! Предположим! — продолжают динамики. — Перенаправлю на внешнюю. А если пробой поля? А если мы без защиты останемся? Клетки вскипят!
Снова мучающая пауза. Слышно только наше неровное дыхание.
— Хрен с вами! Запущу! Все равно нас нет уже! На какой уровень, говоришь? Процентов на семь? Продольную напряженность менять? Нет! Если бы я знал, где мы! Мы нигде!
Стоим. Ждем.
Входит профессор, за ним Надин. Она бледная как полотно, глаза большие, но все такие же красивые, ясные.
— Все. Пробуем! — Шевеловский сглатывает, садится на свое место, откидывает отяжелевшую голову и закрывает глаза.
Несколько минут ничего не происходит. Но вот мозг начинает напрягаться, кровеносные сосуды словно натягиваются. Мысли начинают безумную карусель.
Черные тени вновь побежали по стенам салона. Они завывают, свистят. К нам тянутся уродливые лапы. Санька весь напрягся, сжал в руке пластмассовый ножик. Бингер и Лупя прижались друг к другу, глаза закрыты, трясутся. Меня тоже колотит, закрываю глаза. Только вой и стоны. Закрываю уши…
Сквозь сомкнутые веки вижу каких-то людей. Они смотрят на меня безумными, полными отчаянья глазами. Их много. Над ними летает что-то громоздкое, бесформенное.
Бьюсь головой о спинку переднего кресла, отгоняя кошмарные виденья. Заставляю себя открыть глаза. Шевеловский держится стойко. Умственное напряжение видно в каждом вздохе.
Провал…
Прихожу в себя. Встаю и, шатаясь, направляюсь к профессору.
— Что?
Шевеловский бледен. Губы дрожат.
— Не вышло. Чего-то не хватило. Какого-то импульса. Какой-то энергии.
Он обхватывает седую голову руками и тихо плачет. Оглядываюсь. Остальные без сознания. Пластмассовый нож валяется на зеленом ворсе.
Тени исчезли. По коже бегает едва заметный ток, щекочет виски.
— Бьет током немного. Так и должно быть?
— Уменьшилось внутреннее поле до минимума. Дальше системы защиты не позволяют, — профессор замолкает, вытирает слезу. — Энергии не хватило. Не хватило…
Пришел в себя Бингер. Бочком ковыляет в туалет. Стараюсь не глядеть на мокрые штаны. Завсхлипывал Лупя.
— Чуть не обделался, на хрен, хорошо, что не ел. — Санька пытается встать, но ноги не держат, и он отворачивается к окну.
Заорал динамик:
— Надеюсь, вы там все живы еще? До предела выжал! Больше никак! Руки вон ходуном ходят. Эти — черные — почти осязаемые. Стонали…
— Я чай пролил, — комментирует вернувшийся Бингер.
— Знаем. Я сам чуть не пролил, — без тени иронии отвечает Санька.
Профессор смотрит в черноту иллюминатора. На вопросы не отвечает.
Замечаю Надин. Она не у себя. Сидит в кресле впереди, укутавшись в плед, и дрожит. Вижу, что Санька хочет подойти к ней, но не решается, терзает себя.
Становится легко. Я улыбаюсь. Напряжение скатывает, как' морская волна. Мягко, одурманивающее…
Лагуна… Доплыли…
За стеклом иллюминатора проплывает рейс 3469-й. Весь в иероглифах. 3468-й, значит, прозевал. Глубоко, сладко вздыхаю. Мы не одни.
— А мы бубнями! Во! Э! Ты мне в карты не пялься!
Санька снова бодр и весел. Лупя обдумывает очередной ход.
Надин уходит к себе. Через некоторое время в салон врывается запах жареной картошки.
Шевеловский поворачивается ко мне.
— Что на нашем корабле не так, как у собачьего? Что?
Я вяло пожимаю плечами.
— Не хватило ничтожной малости! Стремящейся к нулю! Именно эта энергия сместила баланс. Она причина катастрофы! Инженеры просчитались, Иван.
Шевеловский поднимается и шаткой походкой идет в хвост корабля.
Думать о плохом не хочется, но профессора слишком долго нет. Волнение пробивает брешь в медовом потоке нирваны.
Я стучу в кабину.
— Сергей Евгеньевич! С вами все хорошо?
Ответа нет. Стучу настойчивей.
«Культурный уровень Шевеловского не позволил бы не ответить на вопрос! Что-то случилось», — ударила в голову тревожная мысль.
— Саша! Быстро сюда!
Санька ломится в дверь, но ответа нет.
— Ломаем! — кричу я. — Без профессора нам конец.
Он бледнеет, понимая мои слова.
Вместе обрушиваемся на серебристую дверь. Табличка «туалет» падает на пол.
— Давай еще раз! — ору Саньке в ухо.
Плечо вываливается из сустава. Жгучая боль. Я вою.
Щеколда трещит. Мы вваливаемся в кабинку. Шевеловский сидит в углу. На запястьях рваные раны. Чем он умудрился?
— Надин! — кричу я. — Аптечку!
Мы тащим Шевеловского на его место. Кровавый шлейф остается на зелени ковролина бурой тропой.
— Бинты!
Профессор без сознания. Что-то бубнят динамики. Мечутся Лупя и Бингер.
Боль. Тело профессора выскальзывает из моих рук. Меня трясет. Иглы вонзаются в шею, грудь, плечи.
Черные тени машут гигантскими крыльями, хохочут…
Барьер боли! Нет! Только не сейчас!.
Санькины руки тянутся, чтобы подхватить меня. Темнота…
Я открываю глаза.
— Бинты! Бинты! — кричу как сумасшедший.
— Не надо бинты! — Санька останавливает подбежавшую Надин.
— Ты что? Он еще жив! — ору я.
Провал. Словно схватил оголенные провода. Темнота…
Озираюсь по сторонам. Профессор что-то тихо говорит окружившим его. По выражению лица видно, что ему стыдно за происшедшее. На запястьях ни царапины. Я хватаюсь за плечо. Не болит.
Уфф… Чудное место! Спасибо тебе! Спасибо!
Я небольшими глотками пью ароматный чай. Больше ничего не хочется. Даже крекеры не лезут.
Профессор смотрит в окно. Мне хочется его поддержать, но я не нахожу слов.
— Бингер! Хорош мухлевать! Откуда у тебя, блин, два туза пиковых? Два, блин!