И потому она удивилась, что, попав в совсем другой мир, почувствовала себя в нем легко.
— Ты что, всегда здесь обедаешь? — спросила Мадина.
Все-таки ощущение легкости сказалось на ней странным образом: она стала задавать дурацкие вопросы. Никита улыбнулся, но совсем не обидно.
— Да нет, — ответил он. — А почему ты так решила?
— Ну… Ты же не знал, что я позвоню. А позвал меня сюда так, как будто встретил знакомую на привычном маршруте.
— Но это же почти так и есть, — кивнул Никита. — И ты действительно моя знакомая, и маршрут довольно привычный.
— Но здесь же дорого… — глупо пробормотала Мадина. — В такие места просто знакомых не приглашают.
От этих ее слов он уже не улыбнулся, а рассмеялся.
— Расслабься, Мадо, — сказал Никита. — Времена, когда я относился к таким приглашениям прагматично, давно прошли. Я могу пообедать с любым приятным мне человеком, не высчитывая при этом, какую пользу извлеку из потраченных на еду денег. Ну, чтобы ты чувствовала себя спокойнее, — добавил он, открывая тисненую папку, — сообщаю, что у меня была назначена встреча с деловым партнером. Но он заболел, представь себе, корью. А я-то уже настроился на респектабельный обед в соответствующей обстановке, и заменять его гамбургером как-то не хотелось. И тут ты звонишь. Очень кстати!
От такого логичного объяснения Мадина в самом деле успокоилась.
— Как дела у Жени? — спросила она.
— У какой Жени? — удивился Никита. И тут же вспомнил: — А!.. Понятия не имею, — пожал плечами он.
— Извини… — пробормотала Мадина.
— Извиняться совершенно не за что. Мужчины моего возраста не задерживают при себе надолго таких девочек, как Женя. — По тому, как изменилось Мадинино лицо, Никита, наверное, понял, что ей не очень нравятся такие слова и, главное, такой взгляд на вещи. Он едва заметно улыбнулся и спокойно объяснил: — Не считай меня бездушным монстром, Мадо. Что такое Женя и чего ей надо от меня, вернее, даже не лично от меня, а вот именно от мужчины моего опасного среднего возраста и выше среднего положения, — это понятно с первого взгляда. Да и без взгляда даже понятно.
— Да?.. — неопределенно проговорила Мадина.
— Да. Этим девочкам нужна материальная поддержка и не только.
— А что еще?
Она снова почувствовала интерес к тому, что говорит Никита.
— Еще — образ жизни, приятный во всех отношениях. Если девочка неглупая, то она понимает под этим не только дорогостоящие подарки, хотя их она в любом случае считает обязательными. Но, повторяю, если она не совсем примитивна, то ожидает также и того образа жизни, который ей не может обеспечить мальчик-ровесник. То есть содержательного общения непосредственно с любовником и с интересной компанией его друзей, еще — каких-нибудь оригинальных путешествий, еще… Да мало ли чего еще! От него она как раз и ждет нестандартных идей. И в том случае, если получает ожидаемое, то может быть очень даже мила, потому что легко внушает себе, что будто бы влюбилась.
— Но, может, она действительно влюбилась.
Мадина вспомнила, как Женя радостно повисла у Никиты на шее — там, в кафе с городскими пейзажами на прозрачных стенах.
— Не может этого быть, Мадо, — все так же спокойно возразил Никита. — Она может внушать себе это только до тех пор, пока эта идея для нее необременительна. Но как только в общении со взрослым дядей возникают проблемы — а они возникают обязательно, за сорок с лишним лет, как ни крути, проблем каждый из нас в себе взрастил немало, — так вот, как только возникают проблемы, девочка моментально смекает, что сильно как-то увлеклась любовью. И начинает считать. Напивается раз в месяц? За колечко с бриллиантом потерплю. Раз в неделю? Пожалуй, этого даже за колечко будет многовато. Тащит в кровать каждую встречную девчонку? За это — хорошенькую машинку. А за что-нибудь похлеще — однокомнатную у метро. Ну, и так далее. Неинтересно все это, Мадо. Очень понятно, потому и неинтересно. Быстро они исчерпываются, такие девочки. Тут Жванецкий совершенно прав: сначала приятно, что она слушает тебя открыв рот, а потом хочется сказать — закрой рот, дура, я уже все сказал. Ну, хватит, — улыбнулся он. — Что за разговор мы затеяли перед обедом! Что ты будешь пить?
— Закажи сам, Никита, — сказала Мадина. — И пить, и есть. Я в этом ничего не понимаю.
— Ладно, — кивнул он. — Здесь отличная кухня. Этакая смесь французского с нижегородским, очень, между прочим, правильная. Именно она в хороших русских домах сто лет назад и была представлена. И все вставали из-за стола сытыми и при этом знать не знали, что такое изжога. Так что лангуста мы с тобой заказывать не будем, а возьмем хорошую стерлядку под каким-нибудь легким французским соусом. И когда ее принесут, то мы, может быть, покраснеем от радости и смущения. Помнишь, как граф Илья Андреевич стерлядь встречал?
— Да, — улыбнувшись, кивнула Мадина. — Когда обед в честь князя Багратиона устраивал?
— А ты еще удивляешься, что я тебя пригласил! — усмехнулся Никита. — Попробуй-ка найди в этом зале — да что там в зале, на всем Тверском бульваре! — хоть одного человека, который с ходу вспомнил бы, кто такой граф Илья Андреевич Ростов, что там за обед он устраивал, что за книжка такая «Война и мир» и даже кто ее написал.
— Ну уж! — возразила Мадина. — Кто «Войну и мир» написал, это все помнят.
— Может, и помнят. Чтобы кроссворды разгадывать. Но уже для того даже, чтобы девчонкам голову дурить своим великим интеллектом, такие книжки не нужны. А для чего они нужны, мало кто имеет представление.
От белого вина, которое официант принес немедленно, голова у Мадины приятно закружилась, и она почувствовала, что на скулах у нее вспыхнули яркие пятна. Никита был более стоек к спиртному, да еще к такому легкому: выпив полбокала, он нисколько не изменился в лице.
— Ну, Мадо, — сказал он, откидываясь на резную спинку кресла, — скажи-ка, пожалуйста, почему вы с Гердом расстались.
— Никита, я не хочу об этом говорить, — ответила она.
Но, наверное, тон у нее был не слишком уверенный, потому что Никита не обратил на ее слова ни малейшего внимания.
— А ты через не хочу, — сказал он. — Ты мне и раньше нравилась своей очевидной человечностью, а сегодня ты меня просто восхитила. Да и Герд всегда вызывал у меня приязнь. Так что мне небезразлично, что у вас случилось. Разлюбили друг друга, что ли?
— Разлюбили?.. — медленно произнесла Мадина. — Я не знаю… Про него не знаю, — уточнила она.
— А про себя?
— Мне казалось, мы очень близки. Я понимаю, это звучит наивно, но ты не смейся. Мне казалось, мы с ним дышим одним дыханием. Мы с ним как будто под куполом каким-то жили и были одно целое. То есть это я неправильно сказала, что мне так казалось. Не казалось, а так оно и было, я чувствовала.
Она замолчала. Ей было трудно говорить.
— И что же потом случилось?
Никита спросил об этом совершенно спокойно, и сочувствия в его голосе не прозвучало. Но это его спокойствие не оскорбляло, а как-то отрезвляло. Мадина посмотрела на него с благодарностью.
— Ничего, — ответила она. — Я забеременела, и он сказал, что ребенка не хочет и никогда не захочет.
— Так ты беременна? — с живым интересом спросил Никита.
— Нет. Выкидыш.
— Жаль, — сказал он. И уточнил: — Тебя жаль. Тебе это, конечно, показалось вселенской катастрофой.
— Никита! — укоризненно сказала Мадина. — Ну зачем ты так?
— Затем, что тебе имеет смысл взглянуть на все это под другим углом зрения. Ты собиралась родить ребенка, несмотря ни на что? И растить его одна?
— Да, — кивнула Мадина.
— Ну так ведь ты в любую минуту можешь это сделать! От любого подходящего мужчины, с которым познакомишься на курорте и с которым без сожаления распрощаешься уже по дороге в аэропорт. В конце концов, просто от донора спермы. Ну что ты так смутилась? Сама сказала, что тебе тридцать лет и ты не девочка, — усмехнулся Никита.
— Нет, ничего… — смущенно пробормотала Мадина. — Но все-таки мне кажется, это не все равно, от кого.
— Пока ты своего возлюбленного живо помнишь, согласен, тебе будет нравиться, что младенец похож на него, и напоминает тебе о ваших счастливых днях, и все прочее в том же духе. Но как только ты его забудешь, а ты его забудешь, — остановил он попытавшуюся возразить Мадину, — чуть раньше или чуть позже, неважно, — так вот, когда забудешь, тебе станет совершенно все равно, на кого похож твой ребенок. Это будет просто твой ребенок, и ты просто будешь его любить, без возвышенных отвлеченностей. Поверь мне, это так. Поэтому успокойся и подумай о другом.
— О чем? — спросила Мадина.
Ни один разговор в ее жизни не вызывал у нее такого жгучего интереса! Только с Альгердасом… Но с ним не интерес был, а совсем другое.
— О чем? — спросила Мадина.
Ни один разговор в ее жизни не вызывал у нее такого жгучего интереса! Только с Альгердасом… Но с ним не интерес был, а совсем другое.
А в разговоре с Никитой она чувствовала именно интерес, и очень сильный, очень какой-то насущный интерес.
— О своей дальнейшей жизни.
— А что о ней думать? — пожала плечами Мадина. — И почему о дальнейшей? Моя жизнь уже есть. Идет себе как идет.
— Мадо! — Никита поставил бокал на стол так сердито, что из него выплеснулось вино и мгновенно впиталось в вышитую белой гладью скатерть. — Тебе нельзя быть такой дурой!
— Почему? — улыбнулась Мадина. — Почему именно мне нельзя быть дурой?
— Потому что ты ею не родилась. И не для того ты прочитала кучу книжек, чтобы в жизни утешаться пошляцкой философией.
— Но чем же мне утешаться в жизни, Никита? — тихо проговорила она. — Я не знаю…
— Да ничем! — так же сердито ответил он. — Рановато утешаться, дорогая. Тебе еще и пожить можно, и очень ярко пожить.
— Я в самом деле не понимаю, как бы это могло вдруг произойти, — сказала Мадина. — Я же не кокетничаю, Никита. Действительно, живу себе и живу, и не представляю, что в моей жизни могло бы измениться.
— Сначала все должно измениться в твоей голове. Это непреложный закон, Мадо. Все изменения нашей жизни начинаются у нас в голове. Происходит такой легкий щелчок — и мы начинаем видеть события совершенно по-другому, чем раньше. Иногда этот щелчок происходит сам собой, чаще — в результате нашего личного усилия, иногда весьма существенного усилия, но алгоритм именно такой: щелчок — новый взгляд — изменение жизни. Это я тебе как человек с математическим образованием говорю, — добавил он.
— Ты математик? — с интересом спросила Мадина.
Все теперь вызывало у нее интерес! Никогда прежде подробности жизни, ее детали не привлекали к себе такого пристального ее внимания. Ей было интересно, какое образование получил Никита, и какие цветы стоят в низкой вазе на столе — похожи на колокольчики, но нежно-лимонного цвета, как необыкновенно! — и что за мелодии наигрывает музыкант, незаметно усевшийся за белый рояль, который стоит в глубине зала между колоннами…
Мадина вдруг вспомнила, когда у нее впервые появился интерес к таким вот подробностям жизни. Когда она разглядывала в магазинчике на Тверской необыкновенные куски разноцветного мыла, и непонятную воздушную стружку, и пахнущие нежно и остро бальзамы, вот когда! Но сразу после этого она встретила Альгердаса, и подробности внешнего мира потеряли для нее всякое значение, и она забыла тот волшебный магазинчик, а теперь вот вспомнила.
— Я даже кандидат математических наук, — ответил Никита. — Правда, по специальности никогда не работал. Но, скажу тебе, дисциплинированный и вместе с тем свободный ум, а именно таким делает ум математика, очень мне в жизни пригодился. Вот что, Мадо, — сказал он, — давай-ка мы с тобой завтра встретимся.
— Опять за обедом? — улыбнулась Мадина. — Спасибо, Никита. Но это не нужно.
— Не за обедом. Ты придешь завтра утром ко мне в офис, и мы решим, что ты будешь делать.
— Где делать? — не поняла Мадина.
— У меня в офисе.
— Никита! — воскликнула она. — Вот это уж точно ни к чему. Эта благотворительность с твоей стороны. Ну что я могу делать у тебя в офисе? Разве что полы мыть. Я-то ведь даже не математик — филфак заканчивала.
— Ничего, — усмехнулся он. — Дороги к разуму бывают разные.
— Но я даже не знаю, чем ты занимаешься!
— Вот завтра и узнаешь. — Никитин тон не допускал возражений. — Тогда и обсудим, чем заняться тебе. А сейчас, извини, я хочу просто поесть, не обсуждая производственных вопросов. Кстати, и еду нашу несут.
Официант расставил на столе маленькие фарфоровые тарелочки с закусками — красиво нарезанными рыбой и мясом, украшенными кружевами из овощей. В фарфоровой же мисочке лежали какие-то темно-бордовые дольки, которые оказались вялеными калабрийскими помидорами. И все это было интересно, во всем этом было очарование внешнего мира, которого Мадина прежде не знала, а теперь вдруг почувствовала свежо и остро.
— Приятного аппетита, Мадо, — пожелал Никита. — О делах — завтра. А ты не помнишь, какое вино подавали на обеде в честь князя Багратиона?
Простившись с Никитой, Мадина стояла посреди Тверского бульвара. Растерянность боролась в ней с воодушевлением.
«Неужели все так и есть? — думала она. — У меня может быть какая-то другая жизнь — яркая, необыкновенная? И для этого надо только захотеть, чтобы она такой стала?»
Она присела на лавочку под большим, с раскидистыми узловатыми ветками дубом. Он был такой старый, что мог видеть Пушкина, когда тот гулял по Тверскому бульвару, и даже, пожалуй, наполеоновский пожар Москвы.
Мадина улыбнулась.
«Осталось только сказать себе: нет, жизнь не кончена в тридцать лет! — подумала она. — Интересно, в самом деле никто на всем Тверском бульваре не помнит, что там написано в „Войне и мире“? Как глупо люди живут! И почему же они потом жалуются, что жизнь у них убогая?»
Думать об отвлеченных вещах Мадине всегда было легко, и она всегда думала о них с удовольствием. Но сейчас следовало подумать о том, каким образом прийти завтра в офис к Никите. То есть не о самом походе в офис, в этом-то не было ничего трудного, а о том, где она проведет сегодняшнюю ночь. В том, что она не поедет сегодня домой в Бегичево, Мадина уже не сомневалась.
Но во всем этом огромном городе не было ни одного человека, к которому она могла бы пойти. Полгода назад она попала в этот город случайно, без целей и планов, и ее пребывание здесь осталось бессвязным, каким-то призрачным. Раньше она этого не замечала, а теперь сознавать это было ей неприятно.
«Пойду на вокзал, — решила Мадина. — Возьму билет на завтрашний поезд, чтобы милиция не приставала, и переночую в зале ожидания. А перед этим погуляю. Может, в театр схожу или хотя бы в кино. Мало ли куда можно пойти вечером в Москве!»
От такого простого и твердого решения и от того, что она приняла его сразу, не сомневаясь и не колеблясь, ей стало легко и приятно.
Мадина встала с лавочки и, никуда не спеша, радуясь каждому своему шагу и скрипу песка на дорожке, пошла по Тверскому бульвару к Никитским Воротам.
Глава 2
Ночевка на вокзале была неприятна главным образом тем, что наутро Мадина даже испугалась немного, взглянув на себя в зеркало.
Правда, лицо ее не выглядело помятым, потому что она совсем не спала. Ложиться на скамью в зале ожидания она побрезговала, а уснуть сидя не сумела. Так и просидела всю ночь — сначала вспоминала прелестную английскую комедию, которую посмотрела в Театре Маяковского по купленному с рук билету, а потом время от времени проваливалась в короткое забытье.
Так что помятостей и отеков Мадина на своем утреннем лице не наблюдала. Но наблюдала другие знаки бессонной ночи, и главным из них был блеск в глазах, который показался ей лихорадочным.
«Если бы ко мне пришел устраиваться на работу человек с такими глазами, я его не приняла бы», — подумала она, причесываясь перед зеркалом в туалете.
Но придавать своим соображениям чересчур большое значение Мадина не стала. В конце концов, она никогда никого не принимала на работу, так что могла и неправильно себе представлять, из каких соображений при этом исходят.
Никитин офис находился на третьем этаже новенького бизнес-центра, ловко вкрапленного между старинными домами Тверской улицы. Вообще-то Мадина могла подняться пешком, но охранник, посмотрев ее паспорт и сверив фамилию со своим списком, сказал:
— На нечетных этажах останавливается правый лифт.
И Мадина постеснялась спросить, где находится лестница.
Наверное, по этажам бизнес-центра перемещалось немало народу, раз лифты были разделены по месту назначения. Впрочем, здешняя жизнь не показалась Мадине чересчур оживленной. Во всяком случае, лифта ожидала она одна. И только когда она уже вошла в его блестящие металлические двери и собиралась нажать кнопку третьего этажа, то услышала оклик:
— Подождите, пожалуйста.
Обернувшись, Мадина увидела мужчину, который показался ей родным братом Никиты — такой же элегантный, хорошо одетый, тщательно подстриженный. Разве что фигура не такая поджарая: когда он торопливо шел к лифту, то было заметно, что живот у него слегка подрагивает в такт быстрым шагам.
Вслед за ним шли еще двое мужчин, в которых даже Мадина со всей своей неопытностью распознала охранников. Но когда они хотели войти вслед за ним в лифт, он распорядился:
— Идите пешком. — И добавил, глядя на Мадину: — Дама меня, надеюсь, не обидит.
При этом он улыбнулся так располагающе, что Мадина улыбнулась в ответ.