— Наши общественные деятели на удивление мало знают о положении в Европе, — заключил Джонсон, и перед тем, как войти в гостиную, доверительно обратился к Стивену:
— Доктор Мэтьюрин, если вы не заняты сегодня вечером, я очень хотел бы переговорить. После обеда я должен увидеться с капитаном Обри — официальный визит по поводу его обмена, и кое-какими французами, но не думаю, что это затянется надолго. Возможно, вы могли бы посидеть, выпить чаю с миссис Вильерс, пока я не вернусь?
— Буду рад, — сказал Стивен.
Он и Хирепат прошли в гостиную, где Диана и Луиза сидели на некотором расстоянии друг от друга и молча курили длинные тонкие сигары. Хирепат, слегка неустойчивый на ногах и слегка воспаривший духом, счел целесообразным продекламировать свою версию стихотворения танской эпохи о чувствах китайской принцессы, по политическим соображениям выданной замуж за варвара — вождя орды, ведущей грубую жизнь во Внешней Монголии. В своем энтузиазме он имел склонность запинаться. Женщины слушали его: Луиза с удивленной и доброжелательной снисходительностью, Диана — с определенным оттенком презрения. Стивен не слушал вообще.
В свое время он пережил много несчастий, но ни одно из них не могло сравниться с этой холодной пустотой внутри. Наблюдения за Дианой подтвердили подозрения, возникшие накануне, и укрепили в первом инстинктивном порыве. Он больше не любит Диану Вильерс, а это для него равносильно смерти. Что-то изменилось в ее сущности, и женщина, которая пила чай и разговаривала, была незнакомкой, и незнакомкой еще большей из-за существовавшей между ними прежде доверительности. Очевидные изменения заключались в том, что гнев, плохое настроение, разочарование и расстройство ожесточили ее: лицо оставалось прекрасным, но выражение его утратило дружелюбие. Луиза Уоган не обладала и десятой долей стиля или красоты Дианы, она была хуже во всех отношениях, но ее жизнерадостность, юмор и готовность радоваться создавали болезненный контраст. Однако самое серьезное изменение было намного более глубоким: как будто Диана пала духом и храбрость начала покидать ее, если совсем уже не покинула.
Безусловно, ее положение было трудным, и требовалась необычайная храбрость, чтобы устоять, но он всегда рассматривал Диану как женщину, как существо необычайной храбрости. Без храбрости это уже была бы не Диана. Но, с другой стороны, отметил он, меняя направление мыслей, следовало рассмотреть и физический аспект: если запор способен уменьшить мужскую храбрость, насколько неблагоприятная фаза луны способна изменить женскую? Он осторожно взглянул на ее лицо, чтобы найти отметки, подтверждающие это суждение и ободриться. И к своему разочарованию обнаружил, что результаты разведки отвергают луну и все ее влияние. Мэтьюрин просто отметил, что впечатление от высокой посадки ее головы, прямой осанки, которыми он так сильно и долго восхищался, теперь казалось немного преувеличенным. Сказывался эффект возмущения, дурного обращения. Если, как он предположил, ее дух действительно подавлен, и если из сильной она стала слабой, то отсюда логично проистекают общеизвестные недостатки слабости. Будет не удивительно найти раздражительность, дурной нрав, и даже, Бог простит, жалость к себе, фальшь. Человек может в целом опуститься.
Торжественно-мычащая декламация Хирепата прекратилась. Причем прекратилась уже некоторое время назад, чего Стивен не заметил, поскольку дискуссия или, точнее, спор Майкла и Луизы о времени кормления Кэролайн и людях, которым можно это доверить, зашел уже далеко.
Спустя некоторое время, Хирепат, поддержанный Дианой, взял верх, и наметилось общее движение в сторону двери.
— Луиза — такая ревностная мать, — сказала Диана. — Можно поклясться, что она просто создана для выкармливания младенцев. Уверена, что это ее самая большая радость. Не так ли, Луиза?
С некоторой теплотой Луиза отметила, что только женщины, у которых были дети, могут оценить такие вещи как следует, и Стивена мучала мысль, что Диана могла бы в ответе коснуться темы происхождения дочери Луизы, но она только сказала:
— О, моя дорогая, прежде чем вы выйдете на улицу, должна заметить, что у вас нижняя юбка торчит. Бессовестно с моей стороны было не упомянуть об этом перед обедом, хотя уверена, никто не обращает внимания на подобное у кормящей матери.
— Господи, Стивен, — сказала она, возвращаясь, — прости меня за такой скучный званый обед. Ты уже и так достаточно натерпелся, но сейчас мы, по крайней мере, сможем поговорить.
Она говорила с той абсолютной открытостью и откровенностью, которым Стивен так завидовал, поскольку, как она предполагала, ей внимало любящее и внимательное ухо. И он, конечно, слушал с серьезным вниманием и одновременно с беспокойством. Его дружба к ней не изменилась, и к ней примешивалась изрядная доля нежности.
Ее отношения с Джонсоном были неустойчивыми с самого начала: это не могло продолжаться, даже если не касаться бесконечного процесса его развода. Джонсон, человек жестокий и опасный, мог быть абсолютно безжалостным; обычно несдержанный, он был слишком богат, чтобы это пошло ему на пользу. А, кроме того, волокита, и его отношение к черным было отталкивающим.
— Я полагаю, истинное обличье, повседневный опыт рабства очень трудно выносить, — сказал Стивен, — особенно в промышленных масштабах большой плантации.
— О, что касается рабства, — сказал она, пожимая плечами, — то уж это мне кажется достаточно естественным: невольников было множество в Индии, ты ведь знаешь. Мне следовало уточнить: его отношение к черным женщинам. Все дети-мулаты вокруг дома в Мэриленде — его, а те, что постарше — его же сводные братья или сестры. Также было несколько окторонок,[39] кузин, полагаю, которые смотрели на меня с таким отвратительным фамильярным, всезнающим видом, что я не могла вынести этого — чувствовала себя так, будто меня покупают. Да он просто первый самец в округе. Этот парень — просто приходской племенной бык.
— Боюсь, он дремлет в большинстве из нас.
— В Джонсоне он не дремлет никогда, уверяю. И в это же самое время он нелепо ревнив, просто турок какой-то. Всё, чего ему не хватает, так это бороды, тюрбана и ятагана, — сказала она, и на ее губах промелькнул призрак былой улыбки. — Ни одной из темнокожих девочек, которым он оказал предпочтение, никогда не разрешат выйти замуж, а мне он закатывал такие сцены за разговор с другим мужчиной, что просто не поверишь. Я действительно полагаю, что он убьет меня и тебя, если увидит, как я делаю это, — она нежно прикоснулась к его ладони. — Боже мой, Мэтьюрин, — продолжала она, сжимая ему руку, — какое это облегчение иметь друга, которому можно вполне доверять и на которого можно положиться.
После одной из таких сцен ревности она бросила Джонсона и приехала в Лондон. Он последовал за ней. Был хорошим, тихим, добрым, полон обещаний измениться, показывал ей письма адвокатов, из которых следовало, что развод совсем близко.
— И он подарил мне эти бриллианты, — сказала она, расстегивая ожерелье и бросая его на кушетку, где оно сверкало и переливалось как фосфоресцирующий кильватерный след. — Камни принадлежали его матери, а он вставил их в оправу. Большой в центре называется Бегума. Я полагаю, позорно признавать, что они имеют на меня влияние, но это так. Полагаю, большинство женщин любят бриллианты.
В Лондоне, или скорее во время их поспешного бегства из него, она узнала, что Джонсон связан с американской разведкой: но даже тогда ни на секунду не могла предположить, что его деятельность так или иначе направлена против Англии. Диана думала, что это нечто, связанное с товарами, акциями и правительственными фондами в Европе, тем более что все тогда были убеждены в скорой войне между Соединенными Штатами и Францией. Однако он запугал ее, сказав, что и она вовлечена, что правительство схватит ее и повесит за передачу бумаг Луизе Уоган, и она как дура согласилась вернуться с ним в Америку. Да, она получала письма для Луизы и передавала их, но думала, что это всего лишь интрижка. Прозрение пришло, когда Луизу арестовали, а саму Диану забрали в Министерство внутренних дел и допрашивали в течение многих часов подряд. Она потеряла голову и бежала с Джонсоном.
Это был глупейший поступок за всю ее жизнь. И вот она во враждебной стране, а Джонсон с дьявольским нахальством ждет от нее помощи в работе против ее соотечественников и радости при вести о захвате кораблей Королевского флота.
— Это пронзает мне сердце, Стивен! Прямо насквозь! Мы так гордились каждым из этих фрегатов, и вот все три потеряны без хотя бы единственной победы, и американцы так ликуют. Я вижу прогуливающихся пленных английских офицеров — это отвратительно.
— Разве ты не стала американской гражданкой?
— О, я подписала какие-то глупые документы, потому как мне сказали, что это облегчит развод, но разве несчастный клочок бумаги может иметь какое-то значение? Джонсон — очень умный человек, но иногда просто невероятно глуп — ждать, что дочь солдата, который всю свою жизнь прослужил королю, выросшая среди солдат и жена солдата, работала против своей собственной страны? Возможно, Джонсон считает, что он Адонис, Байрон и Крез в одном лице и ни одна женщина не устоит перед ним. Он все еще думает, что сможет меня убедить, потому что я написала несколько из его писем французам. Но этого ему никогда не удастся, никогда, никогда, никогда!
— Разве ты не стала американской гражданкой?
— О, я подписала какие-то глупые документы, потому как мне сказали, что это облегчит развод, но разве несчастный клочок бумаги может иметь какое-то значение? Джонсон — очень умный человек, но иногда просто невероятно глуп — ждать, что дочь солдата, который всю свою жизнь прослужил королю, выросшая среди солдат и жена солдата, работала против своей собственной страны? Возможно, Джонсон считает, что он Адонис, Байрон и Крез в одном лице и ни одна женщина не устоит перед ним. Он все еще думает, что сможет меня убедить, потому что я написала несколько из его писем французам. Но этого ему никогда не удастся, никогда, никогда, никогда!
— Его работа действительно так важна?
— Да. Я была поражена. Я думала, что это просто богатый человек, который дурачится, дилетант, но это не так. Он страстно увлечен своим делом — тратит намного больше денег, чем выделяет ему правительство: только в прошлом месяце продал отдаленную плантацию в Вирджинии. Он подает советы госсекретарю, и имеет целый рой помощников, работающих на него. Луиза Уоган была одним из них и будет снова. О, Стивен, я больше не вынесу. Я в отчаянии. Как мне выбраться из этого?
Стивен встал, подошел к окну и встал там, заложив руки за спину, разглядывая рабочих в конце балкона. Ее рассказ получился совершенно правдивым: она была искренна, но не полностью — ничего не сказала о том факте, что находится в крайне сложном положении, положении женщины, которую если не бросили, то, по меньшей мере, потеснили. До сей поры это Диана давала отставку, и новая роль явно не для нее. Она была настолько подавлена, так глубоко обеспокоена, что интуиция ничего не подсказала ей о его, Стивена, душевном состоянии. С другой стороны она, конечно, определенно боится Джонсона. Положение было довольно отчаянным. Повернувшись, Стивен сказал:
— Послушай, моя дорогая. Ты должна выйти за меня замуж: это снова сделает тебя британской подданной, и ты сможешь вернуться в Англию. Джека и меня должны обменять приблизительно через день, поедешь с нами как моя жена. Это будет чисто формальный брак, manage blanc,[40] если угодно.
— О, Стивен, — вскричала она, вскакивая с таким взглядом признательности, доверия, и любви, что это наполнило его сердце виной и раскаянием, — я знала, что всегда смогу на тебя положиться.
Она обняла его, тесно прильнув, а Стивен, скрывая отсутствие бурных эмоций, прижал ее еще крепче Затем Диана отпрянула, лицо ее омрачилось:
— Нет. О, нет. Я забыла, — сказала она. — Американцы полагают, что Обри как-то связан с разведкой, подбросил Луизе какие-то бумаги, когда та была на борту «Леопарда». Бог его знает, правы ли они — я уже не знаю, что и думать. Я никогда, никогда, не смогу поверить, что Луиза шпионка, но если это так, то да поможет Джеку Бог в лапах Джонсона. Никакого обмена не будет.
Они услышали Джонсона, когда тот еще шел по коридору, обращаясь к кому-то на невероятно плохом французском, и у них было время, чтобы надеть маски безразличия. Джонсон извинился, что задержался и, заметив алмазное ожерелье, поднял его.
— Я собиралась убрать его, — сказала Диана.
Ожерелье вспыхивало и искрилось, когда Джонсон перекладывал его из руки в руку, и бесчисленные крошечные призматические огоньки мчалась по потолку как рои метеоритов.
— Да, так и сделай, — сказал он. — Я не вполне доволен застежкой и еще надо сделать шкатулку, чтобы перевозить ожерелье.
Диана без слов вышла из комнаты, унося ожерелье, а Джонсон сказал:
— После обеда я виделся с капитаном Обри. Он так хорошо отзывался о вас, доктор Мэтьюрин, и мы хорошо поладили. Имело место какое-то досадное недоразумение с господами, которые расспрашивали его ранее, но это вскоре разрешится. Я думаю, что они вступили на ложный путь, и дело вскоре будет улажено. Капитан Обри — самый достойный британский морской офицер. Из тех, кто учит наших моряков их ремеслу. Но несколько раз он озадачил меня: не будет ли нескромным узнать, кто такой адмирал Крайтон, с которым он вас сравнивал? Не могу припомнить подобного имени среди соратников лорда Нельсона. И что имел в виду, говоря, что Наполеон убил золотого тельца в России? Мне не хотелось задерживаться сверх необходимого, потому что он, в самом деле, так жестоко изранен, да и доктор Чоут настаивал, чтобы я не утомлял его.
— Упомянутый Крайтон был несомненно гениальным шотландцем приблизительно лет двести назад, который говорил на огромном количестве языков и прозванный среди коллег в шутку «Адмиралом». Поэтому капитан Обри глубоко убежден, что тот служил в Королевском флоте. Что ж касается золотого тельца, то я рискну предположить, что, возможно налицо путаница между заблуждением израильтян и гусем из нашего детства, который нес золотые яйца. Бедная птаха.
— А, понятно, понятно. Да. То есть, он подразумевал, что Наполеон был опрометчив, напав на царя, и только. Как считаете, доктор Мэтьюрин?
— На самом деле я мало что знаю о подобных вещах. Надеюсь только, что вся эта бессмысленная бойня и разрушения скоро закончатся.
— Полностью согласен, — сказал Джонсон. — Вы — сторонник мира, как и я, и мне кажется, что если бы между противоборствующими сторонами имелось четкое взаимопонимание, более точное знание реальных целей и потенциала каждого, то мир был бы заключен намного скорее. И как я недавно отметил, мы в Штатах довольно не осведомлены о тонкостях положения в Европе. Например, только недавно мы узнали о существовании различных организаций среди каталонцев северо-восточной Испании, которые полны решимости покончить с господством Кастилии: мы предполагали, что такая организация всего одна. И затем, конечно, есть еще сложности в Ирландии. Так много скользких моментов, в которых я был бы крайне признателен за ваш совет.
— Боюсь только, сэр, что совет простого флотского хирурга будет мало полезен.
— Вы вовсе не простой флотский хирург, — сказал Джонсон, с лукавой улыбкой И после паузы продолжил. — Я знаком с некоторыми вашими публикациями, репутацией и деятельностью — научной деятельностью. Луиза Уоган рассказывала о том, как огорчала вас перспектива войны между Штатами и Англией, и вашем, позвольте так сказать, недовольстве действиями английского правительства в Ирландии. Но даже будь вы всего лишь простым корабельным хирургом, все равно вы европеец, много путешествовавший европеец, и ваш совет был бы ценен. В конце концов, по существу наши мотивы одни и те же — установление справедливого и прочного мира.
— Полностью разделяю ваше мнение, и согласен с вашими словами, — сказал Стивен, — но прошу простить меня. Несмотря на мое личное уважение, сэр, должен заметить, что технически мы в состоянии войны, и если совет мой окажется хоть сколько-нибудь вам полезен, значит я помогаю врагу, что, согласитесь, звучит крайней неприятно. Простите меня.
— Человек ваших способностей никогда не будет рабом слов, причем слов из жалкого адвокатского арсенала. Нет, нет, прошу, поразмыслите над тем, что я сказал. Я хотел бы проконсультироваться с вами только по пунктам, никак не связанным с флотом.
— У нас есть превосходная поговорка, что человек не может служить двум хозяевам, — сказал Стивен, улыбаясь.
— Верно — ответил Джонсон, возвращая улыбку, — но он может служить цели, которая превыше их. Дорогой доктор, я не приму ваш отказ. — Американец позвонил в колокольчик.
— Попросите, чтобы господа зашли, — сказал он слуге. Потом повернулся к Стивену, — Простите, я на минуту. Мне надо только передать письмо господам французам.
Вошел Дюбрей в сопровождении высокого Понте-Кане. Стивен сразу узнал Дюбрея — в конце концов, он видел его входящим и выходящим из посольства в Лиссабоне и из окна служанки напротив министерства в Париже, хотя сам был почти уверен, что Дюбрей ничего не знает о нем, кроме описания. Дюбрей холодно кивнул, Стивен склонил голову в ответ. Понте-Кане поинтересовался, как дела. Их не представили, и французы, получив конверт, удалились.
— Вы обратили внимание на этого человека? — спросил Джонсон. — Маленького, неприметного человечка? Ни за что не подумаешь, но это просто дьявольское отродье. У французов был агент на канадской границе, который думал, что намного выгоднее получать плату от обеих сторон: они схватили его, и то, что с ним сделали, я даже не стану описывать, хоть вы и медик. Вид тела, уверяю, преследовал меня в течение многих недель. У них есть взгляды, которые я не могу с готовностью одобрить, хотя эти люди умеют достигать цели. Это было грубым нарушением нашего суверенитета, но в эти критические времена мы не можем быть столь строгими с нашими французскими коллегами, как мне бы того хотелось. Однако, давайте встретимся завтра: есть некоторые формальности, с которыми мы можем покончить для обмена капитана Обри. Уверен, в нынешнем печальном положении его не стоит беспокоить, и, когда вы обдумаете все за ночь, то надеюсь, не станете возражать против того, чтобы проконсультировать меня по нескольким пунктам чисто европейской политики.