Последний раз мы виделись во время моего визита в Брок-холл. Он изменился: стал спокойным, довольно печальным, я уверен, что все дело в браке. Филип всегда был религиозен, а теперь стал и того больше, но не в духе экзальтированных, распевающих псалмы капитанов кнута и пряника. И ни намека на то, чтобы подставить другую щеку, по крайней мере врагам Короля.
Ты мог бы сделать этот вывод при виде его пушек — он за свой счет оснастил их угломерами, тоннами тратил порох и ядра из своих личных запасов, у него прекрасная репутация. Конечно, никаких громких побед один на один ему одержать не довелось — не выпало шанса, — но шлюпочных операций и захватов приватиров было без счета. А кроме того, легкий налет пуританизма: никаких женщин на борту, грог гардемаринам сокращается при первом же случае и никаких непристойностей за его столом.
— Я знаю, что ты тоже оставлял маленьких мальчиков без грога, и тебе не нравятся женщины на борту, и все же ты не пуританин. Кроме того, ты говоришь сальности наедине с другими капитанами и поешь скабрезные песни, когда пьян.
— Да, — сказал Джек, пожав плечами — но я строг ради дисциплины и порядка. Пьяные гардемарины или мичманы раздражают, а ссоры по поводу женщин могут всю команду вогнать в печаль, я уже не говорю про опустошение их карманов до такой степени, что они продают свое рванье, крадут судовую мебель и разрушают здоровье так, что не могут работать на мачтах или с пушками. Брок же строг из моральных соображений. Он ненавидит само по себе опьянение, супружескую измену и внебрачные связи, потому что все три из них грех, и не против корабля, а против Бога. Когда я, к примеру, говорю женщины, я имею в виду, проституток, орды которых приплывают в лодках, стоит судну бросить якорь.
— Я этого никогда не видел.
Джек улыбнулся. Было много чего на флоте, чего Стивен никогда не видел.
— Верно, поскольку ты плаваешь со мной, а на судах, которыми я командую, подобное не дозволяется. Но, конечно же, ты должен был заметить рой лодок и орды отребья вокруг любого военного корабля в порту?
— Я предполагал, что это посетители.
— Некоторые. Жены и семьи моряков, или возлюбленные, но большинство — шлюхи. Двести или триста за раз, иногда шлюх набирается больше, чем самих матросов. Потаскухи лежат в каждом гамаке отдыхающей вахты, поедая еду парней и присваивая их деньги, пока судно не выйдет в море снова. Как ты знаешь, перегородок там нет, и это впечатляющее зрелище не очень приятно для настоящих супруг и детей женатых моряков. Большинство капитанов позволяет это, только обыскивают женщин на предмет алкоголя. Говорят, что это хорошо для поднятия духа матросов. И большинство офицеров и мичманов тоже берут девочек. В бытность мальчишкой помню, кают-компания и мичманский кубрик на старом «Ресо» были полны ими всякий раз, когда мы бросали якорь, и о тебе могли подумать, что ты ничтожный слабак и ханжа, если у тебя не было «этого». Такое раскрывает юнцам глаза, смею тебя уверить.
Прибыл ужин — одинокое блюдо трески.
— Доктор, сэр, — сказала Маурья. — Я думала, что вы в своей комнате и собиралась принести поднос туда. Джентльмен нашел вас?
— Какой джентльмен, моя дорогая?
— Иностранный джентльмен, о котором я сказала. Он поднялся наверх, пока я была занята на кухне. Несомненно, он все еще сидит там.
— Пойду, посмотрю, — сказал Стивен.
Джентльмена там уже не оказалось, но он явно не скучал, просматривая бумаги Стивена: это было проделано ловко, почти незаметно обывательскому взгляду, за исключением того, что профессиональные умения джентльмена не распространялись на перестилание кровати с аккуратностью сестры милосердия и там, где он искал под матрацем, имелась неприметная выпуклость. Но у Стивена глаз был наметан: он заметил неестественную аккуратность медицинских заметок на своем столе и перестановку одолженных книг.
— Джек, — сказал он, когда они съели треску, — дела обстоят не совсем так, как бы хотелось. Одно время американцы подозревали тебя в связях с разведкой, теперь переключились на меня. Я не верю, что они будут действовать без доказательств, а никаких доказательств нет. Но есть ряд французских агентов в Америке — один из них только что обыскал мою комнату — и с ними ситуация другая. Не исключено, что всё обернется весьма неприглядно.
— Но, конечно, они ничего не смогут сделать тебе в Соединенных Штатах? Это же не Испания.
— Может и так, но все же у меня есть подозрение, что они могут попытаться, и я хочу принять меры предосторожности. Когда мистер Хирепат придет завтра, пожалуйста, передай ему эту записку, а когда прочтет, забери и брось в огонь. В ней говорится, что в настоящее время дальнейшие встречи между нами нежелательны, и я прошу его раздобыть для нас пару карманных пистолетов. Как думаешь, Джек, он сделает это?
— Да, — сказал Джек, — думаю да, если только можно упомянуть про французов. Он ненавидит французов так же, как и я.
— Тогда просто коснись их в разговоре, дипломатичный намек, не более. — Хирепат не то, что Джонсон, совсем не то. — Я уже выразил пожелание, чтобы швейцар не пускал людей, которых он не знает, кроме того я позаимствовал вот это из кабинета мистера Чоута.
Он развернул носовой платок и показал ампутационный нож с тяжелой ручкой и коротким обоюдоострым лезвием.
— Мы используем его для ампутаций, — заметил он.
— Выглядит довольно скромно, — сказал Джек.
— Господь с тобой, Джек, дюйм стали в правильное место творит чудеса. Человек ужасно хрупкое создание, — сказал Стивен, внимательно изучая лицо Джека: возможно не стоило затевать этот разговор — лихорадка могла вернуться. — Многие вообще были убиты всего лишь ланцетом, не более того, хотя и не всегда намеренно. Но ты не должен принимать всё, что я сказал как нечто большее, чем просто подозрения. Мы должны быть готовы даже к маловероятному варианту развития событий, и пара карманных пистолетов никогда не помешает.
Когда Стивен шел по небольшому городу на встречу с Джонсоном, подозрения такие отчетливые ночью и утром, чрезвычайно усилились.
На другой стороне оживленной главной улицы он увидел Луизу Уоган: его внимание привлекли мужские головы, поворачивающиеся вслед за ней, и он заметил, что двое из числа ее поклонников — пленные лейтенанты Королевского флота с подходящими именами Каин и Авель. Самого Стивена Луиза заметила мгновение спустя, и, бросив на него странный взгляд, значение которого было трудно понять, хотя угадывались беспокойство, испуг и враждебность, метнулась в ближайший магазин — лавку табачника.
— Спасибо, моя дорогая, — сказал Стивен.
Он послал ей воздушный поцелуй и пошел дальше, держась за лейтенантами приблизительно в тридцати ярдах, отметив, как задорно они крутят свои трости и приветствуют знакомых. Разнообразные экипажи останавливались и отъезжали от отеля Франшона или просто ожидали, и прежде чем он поравнялся с одним из них, из экипажа выскочил Понте-Кане. Вид у него был растерянный, он звал доктора. Увидев Стивена, француз подбежал к нему.
— Быстрее, доктор Мэтьюрин! — закричал он. — Тут даме плохо, здесь в экипаже — кровь, кровь! Он схватил его за руку, подталкивая к открытой двери. Из экипажа выскочили еще двое, и двое вышли из подъезда отеля. Они приближались, окружая его, и все это время Понте-Кане продолжал кричать. — Быстрее, быстрее, поспешите!
— Другую руку, — бормотал тем временем низенький юркий француз, — Оглуши его скорее, держи за шею, закидывай в карету!
Стивен бросился на землю, откинувшись назад со всей силой и крича:
— Держи вора, держи вора. Карманники. Каин и Авель, спасите, спасите!
Он производил адский шум, сопротивлялся, хватаясь за руки и за ноги. Он повалил одного из противников и укусил так, что тот закричал от боли. Они с силой оторвали Стивена от земли и понесли, но было уже слишком поздно. Вокруг поднялся шум, собралась толпа, Каин и Авель колошматили всех тростями, а Стивен, не переводя дух, продолжал свое:
— Держи вора! Карманники!
Английский подвел Понте-Кане, и его «твоя сам грабитель» прозвучал неубедительно. Толпа разозлилась. Необычайно быстро французы запрыгнули в карету, и она прогрохотала прочь, сопровождаемая сердитыми криками.
— Вы не ранены, сэр? — спросил Авель, помогая Мэтьюрину подняться на ноги.
— Вас ограбили, сэр? — спросил Каин, отряхивая его.
— Все хорошо, благодарю вас, — ответил Стивен. — Пожалуйста, одолжите булавку, эти головорезы порвали мне пальто.
— Я рад, что сломал свою трость об чью-то жирную голову, — сказал Каин.
— Приятно Вас видеть, — сказал Джонсон, когда Стивен появился.
Стивен был бледен и все еще дрожал от ярости, но ум его был остер и ясен: он сыграет роль оскорбленного гражданина.
— Мистер Джонсон, сэр, — вскричал он, — я хочу подать официальную жалобу огромной важности. Я подвергся нападению на улице, перед этим отелем, перед вашим отелем, сэр, со стороны группы головорезов-французов во главе с Понте-Кане. Они попытались похитить меня, силой усадить в карету. Завтра утром я первым делом зарегистрирую такую же жалобу у британского агента по делам военнопленных. Я требую защиты по законам вашей страны и личной безопасности, распространяющейся как правило на взятых в плен офицеров. Требую, чтобы в отношении Понте-Кане было проведено расследование, а его приспешники опознаны и наказаны. И как только я увижу агента по делам военнопленных, он подаст то же самое требование на самом высоком официальном уровне.
— Мистер Джонсон, сэр, — вскричал он, — я хочу подать официальную жалобу огромной важности. Я подвергся нападению на улице, перед этим отелем, перед вашим отелем, сэр, со стороны группы головорезов-французов во главе с Понте-Кане. Они попытались похитить меня, силой усадить в карету. Завтра утром я первым делом зарегистрирую такую же жалобу у британского агента по делам военнопленных. Я требую защиты по законам вашей страны и личной безопасности, распространяющейся как правило на взятых в плен офицеров. Требую, чтобы в отношении Понте-Кане было проведено расследование, а его приспешники опознаны и наказаны. И как только я увижу агента по делам военнопленных, он подаст то же самое требование на самом высоком официальном уровне.
Джонсон был чрезвычайно обеспокоен, и попросил доктора Мэтьюрина прилечь на кушетку, выпить немного бренди или, по крайней мере, стакан воды. Он выразил крайнее сожаление об инциденте и, конечно же, обещал внести самый строгий протест французскому начальнику. Все еще играя роль чиновника, получившего жалобу от оскорбленного гражданина, Джонсон с ловкостью опытного политика долгое время говорил в общих чертах и ни о чем: о прискорбности таких разбирательств, ужасных последствиях войны, необходимости мира, мира справедливого и прочного. Стивен наблюдал, пока тот говорил, и, хотя мог сдерживать свое нетерпение от бессмысленного потока слов и гнев от неумелого нападения, не мог так же хорошо контролировать свои глаза: этот бледный, немигающий взгляд рептилии заставлял Джонсона нервничать и сбивал с мысли. В итоге Джонсон свел разглагольствования к неловкому заключению, встал, прошелся взад-вперед по комнате, открыл окно, попросил рабочих на балконе производить поменьше шума и затем, вернув самообладание, заговорил уже совершенно другим тоном.
Говоря конфиденциально, с глазу на глаз, он попросил, чтобы доктор Мэтьюрин понял затруднительность ситуации. Он, Джонсон, только маленький винтик в очень большой машине, и если в военное время те, кто наверху, сочли подходящим предоставить французским агентам значительную степень свободы, слишком большую, чем согласуется, по его мнению, с суверенитетом страны, то заявить протест это максимум, что он может сделать. И в ответе, несомненно, будет написано, что это сделано на взаимных основаниях — американским агентам на французских территориях молчаливо разрешена аналогичная степень свободы.
— С другой стороны, — сказал он, — я наверняка смогу защитить своих собственных агентов, в этом можете быть абсолютно уверены. Таким образом, прошу для вашей же безопасности разрешить зарегистрировать вас как консультанта.
— Ну что еще? — крикнул он в ответ на стук в дверь.
— Экипаж у подъезда, сэр, — сказал слуга. — И мистер Майкл Хирепат все еще ждет.
— Я не могу встретиться с ним сейчас, — сказал Джонсон, подойдя к своему столу и взяв пачку корректуры в гранках. Передай ему это и скажи, что я надеюсь увидеть его послезавтра. Нет, постой, отдам ему сам, когда буду выходить. — Дверь закрылась, и он продолжил. — Чтобы зарегистрировать вас как консультанта, например, по каталонским делам, необходим самый минимум, небольшая памятка о ситуации там, исторический фон. Этого будет достаточно — как раз, чтобы удовлетворить совесть госсекретаря. Я не буду давить на вас сейчас, вы встревожены и, осмелюсь даже сказать, весьма сердиты. Но я настоятельно прошу вас уделить этому вопросу самое серьезное внимание и дать ответ послезавтра, по моему возвращению. До этого момента я гарантирую, что повторения утреннего инцидента не будет. А теперь, если позволите, я вызову для вас карету. Хотя, я тут подумал, внизу ждет Хирепат, и вы можете вернуться домой вместе с ним: после случившегося вам не следует возвращаться домой одному.
Майкл Хирепат ничего не знал об утреннем происшествии, если только не был двуличным монстром, но Стивен знал молодого человека достаточно долго и хорошо, чтобы быть уверенным, что никакой он не монстр, разве что, возможно, по части эрудиции. Пока они шли, Майкл с готовностью поведал об изменившемся отношении своего отца к его обучению в медицинской школе, чему, как он полагал, был обязан исключительно великодушию доктора Мэтьюрина, и о своей будущей учебе. С еще большей готовностью рассказал о книге, показал черновые образцы, восхищался печатью, любовным взглядом окидывал титульный лист и, приостановившись в толчее движения, громко декламировал некоторые отрывки.
— Вот образец, мой дорогой сэр, — сказал он, — с которым, я льщу себе, вы в целом согласитесь:
Стивен внимательно выслушал и зааплодировал.
— Это может быть итогом обычных отношений между мужчиной и женщиной, — сказал он. — Каждый стремится преклоняться перед тем, кого он сам создал. Женщины часто ждут, что на яблонях вырастут апельсины, а мужчины ищут постоянство в целиком выдуманном идеале: как часто женщина оказывается не более, чем утренним туманом.
Тем временем доктор потихоньку вел Хирепата дальше, иногда проходя ярдов по сто от стихотворения до стихотворения. В возникшей во время разговора паузе Стивен спросил о Кэролайн — с которой все оказалось хорошо, за исключением небольшой сыпи, — и о миссис Уоган, которая несколько была не в духе и отказывалась от еды, но вскоре будет исцелена при виде изданных стихов Майкла. Говоря как медик с медиком, Хирепат предложил физическое объяснение подобного состояния духа и тела Луизы и, продолжая эту тему, они перешли к обсуждению книг, которые Майклу следует прочитать.
— Но больше, чем любую книгу, — сказал Стивен, — я бы рекомендовал личный труп. Ваш учебный кадавр, который вы будете терзать как захотите. Все эти случайные головы и конечности, равнодушно засоленные женой швейцара, достаточно хороши для грубых исследований, но для тонкой работы дайте мне индивидуальный свежий труп, желательно нищего, чтобы избежать жира, любовно сохраненный в лучшем винном спирте двойной очистки. Вот вам красноречивые тома — листайте их днем и ночью — они стоят целой библиотеки обычных книг. Кстати, вон ваш отец на противоположной стороне дороги. Уверен, что он поможет вам с трупом, это достойный человек. Разве вы не разобрались в своем отце, мистер Хирепат?
Они уже приближались к «Асклепии», когда из неё вышел пожилой джентльмен, несущий корзину, однако Майкл Хирепат настолько пребывал в радостных грезах о своей книге, что не замечал отца до тех пор, пока тот не ответил поклоном на приветствие Стивена. Одновременно с поклоном он бросил на Стивена многозначительный взгляд, приложил палец к губам и, показалось, что торговец словно засеменил на цыпочка, хотя на самом деле это было не так — просто общее впечатление от осознания тайны.
— Он несет корзину, — заметил сын, — осмелюсь предположить, приносил тете Путнэм мягкопанцирных крабов.
— Разве вам не следует освободить его от ноши? — спросил Стивен. — Предусмотрительный эгоизм, не меньше, чем сыновняя почтительность, требует такого поведения. Хорошего дня и благодарю за компанию.
— Джек, как дела — спросил Стивен.
— Превосходно, превосходно, но что это, Стивен? Ты побывал в мясорубке?
— Понте-Кане попытался затолкать меня в карету, но из этого ничего не вышло: Каин и Авель пришли мне на помощь. Скажи, как мистер Хирепат отреагировал на мою просьбу?
— С тобой действительно всё в порядке, Стивен? Никаких повреждений?
— Вполне хорошо, спасибо. Пальто порвано, но я заколол булавкой. Что сказал друг Хирепат?
— Он говорил как друг, как хороший друг, проклинал французов и всю их деятельность, потом ушел и вернулся с вот этим в корзине. — Джек наклонился и достал футляр с пистолетами и принадлежностями. — Вот. Сделано в Лондоне, лучшее от Джо Мэнтона. Настолько превосходная пара, что лучше и не пожелаешь, я игрался с ними последние полчаса, переставив кремни вот так. Ты не подашь свое пальто? — сказал он, наклоняясь к шкатулке для шитья. — Делов-то, пришить карман.
— Восхищаюсь умением моряков шить, — сказал Стивен, наблюдая за ним.
— Мы бы выглядели сборищем пугал, если бы ждали, пока это сделают за нас женщины, — сказал Джек, делая стежок. — Мальчишкой я служил на «Голиафе», когда тот нес флаг адмирала Харви, синий на грот-мачте. От нас требовалась невероятная аккуратность: высокие сапоги, белые бриджи, шляпы с позументами, черные шейные платки. Любой, кто не проходил адмиральского осмотра, нес вахту за вахтой. Четырехчасовой сон очень тяжел, когда ты мальчишка, таким образом, мы усердно работали иглами и ваксой. Но где я действительно научился шить, так это на «Резолюшн», когда капитан Дуглас меня разжаловал. Полагаю, я рассказывал тебе.