— Я помню. Тебя разжаловали на некоторое время в матросы, чтобы излечить от распутства. Весьма странный способ, учитывая твой рассказ о женщинах на нижней палубе, но возможно это возымело результат?
— Результатом явилось то, что я смог сам себе пошить форму для жарких широт. Что уж там говорить о штопке пальто для друга, это мелочь. Нам дали много ярдов парусины, и мы шили во время свободной вахты. Это уж, конечно, были не казначейские обноски, потому что мы числились модным судном — половина команды состояла из настоящих денди — и мы, марсовые вахты правого борта, вшили голубые ленты в швы парадной формы, предназначенной для церкви и построения по подразделениям. А затем я попал в команду парусного мастера, что научило меня намного большему, включая, как ты видишь, использование левой руки. Скажи мне, Стивен, — продолжил он другим тоном, — как ты рассматриваешь сложившуюся ситуацию, как думаешь, что нам нужно делать?
— Ситуацию, сложившуюся сейчас? Ну, полагаю, что французы вычислили меня. Ты знаешь, что по своей линии я нанес им столько вреда, сколько смог, и полагаю, они убьют меня за это, если сумеют. С другой стороны, думаю, что Джонсон сможет меня защитить.
— Из-за твоей дружбы с Дианой?
— Нисколько. Я считаю, что он ничего не знает об истинной сущности наших отношений: для него это просто давнее знакомство, не более. Отношения у них не складываются. Она ненавидит его и как мужчину, и как врага — Диана очень патриотична, Джек, и горюет обо всех наших поражениях.
— Конечно, опечалена, — мрачно сказал Джек. — Любой опечалится, в ком есть хоть капля гордости.
— Она хочет бросить и его, и Америку. Я предложил ей выйти за меня замуж, восстановить гражданство и вернуться с нами во время обмена. Если бы Джонсон узнал про это, то бы вызвал меня на дуэль, потому что очень ревнив и один из тех, кто хочет сохранить свой гарем — они там большие дуэлянты в своих южных штатах, и он много раз побеждал. Или бросил бы меня французам.
Джек подумал, что лучше никак не комментировать брачное предложение Стивена, хотя его обеспокоенность была достаточно очевидной для проницательного глаза.
— Тогда он защитит тебя из симпатии, — сказал он. — И потому что это — правильный поступок?
— Не поэтому. Он важный человек в американской разведке, и его симпатия тут ни при чем: он полагает, что сможет вытащить из меня немного информации и, если я не ошибаюсь, предполагает, что в дальнейшем под нажимом сможет выдавливать из меня все больше и больше, пока, в конце концов, не вывернет наизнанку.
Это обычная практика и знаю, что она часто срабатывает, — продолжил Мэтьюрин. — Но я не намерен участвовать даже в первых стадиях этого процесса. Джонсон дал мне время до понедельника, чтобы принять решение, и я хочу с пользой его потратить. Мне кажется, что наша безопасность заключается в создании шумихи. Я встречусь с нашим агентом по делам военнопленных, расскажу о происшедшем всем нашим знакомым: пленникам и не только, всем иностранным консулам в этом городе, возможно, гражданским властям и редакторам федералистских газет. Тайные операции подобного рода нужно проворачивать тихо: шум — смерть для секретной разведки, особенно в таком городе как этот — с активным, горластым общественным мнением, по большей части решительно настроенным против войны, — и я хочу поднять столько шума, сколько смогу. Например, как тогда утром, когда Понте-Кане пытался схватить меня, а я лег на улице и вопил, пока не собралась толпа. Я полагаю, что такое поведение поможет и в этом случае. Туманные обвинения против тебя рассыплются, и обмен состоится как обычно. Именно так я и потрачу завтрашний день и часть понедельника, которые есть в моем распоряжении.
— Очень надеюсь, что ты прав, — сказал Джек. — Но как тем временем быть с этими кровожадными французами?
— Джонсон дал мне гарантии, что до нашей следующей встречи они не пошевелятся: в конце концов, они не в своей собственной стране. Видишь ли, он держит их над моей головой как угрозу, чтобы заставить согласиться. Вполне разумно полагаться на его гарантии, так как Джонсон не собирается пожертвовать потенциально ценным агентом ради удовлетворения жажды мести Дюбрея. В его интересах сберечь меня до нашего заключительного интервью в понедельник, а после него мы можем сидеть здесь, не выходя из дома, защищенные тем общественным шумом, который я подниму. А если, в самом худшем случае, французы предпримут попытку покушения на меня здесь, то теперь мы можем защищаться.
Джек обрезал нить, вернул починенное пальто и выглянул в окно, где марсели «Шэннона» трепетали в вечернем свете.
— Господь Всемогущий, — сказал он. — Как бы мне хотелось очистить тебя от всей этой грязной, уродливой, закулисной кутерьмы, как же я жажду открытого моря.
С наступлением воскресного утра на улице словно ничего и не изменилось. Туман, образовавшийся ночью, стал только немного легче и прозрачнее, он распространялся неподвижными полосами вдоль причалов, иногда создавая тихие водовороты на углах улиц, где встречался с потоками воздуха. Однако незначительного рассвета было недостаточно, чтобы разбудить доктора Мэтьюрина, и двум сестрам милосердия, с которыми он договорился пойти на раннюю мессу, пришлось колотить в дверь, чтобы он проснулся.
Стивен быстро запрыгнул в одежду, но тем не менее, когда они достигли неприметной часовни в боковой аллее и прокрались в вызывающем воспоминания запахе старого ладана внутрь, священник был уже в алтаре. Затем настало время абсолютного другого бытия, со знакомыми древними словами, окружавшими его, всегда теми же самыми, в какой бы стране ни был (хотя и произнесенными теперь на распространенной манстерской латыни), когда был свободен от времени или географии и гулял мальчишкой по улицам Барселоны, ярко белым на солнце, или по улицам Дублина под моросящим дождем.
Он молился, как молился уже давно о Диане, но даже прежде, чем священник благословил их, перемены, произошедшие во внутреннем его мире, вернули Мэтьюрина обратно в действительность и в Бостон. Будь он сентиментален, то мог бы заплакать. Но и так, ожидая выхода священника из ризницы, он почувствовал сухое жжение в глазах и комок в горле. Стивен сообщил, что он военнопленный, вероятно, его обменяют в последующие несколько дней, и он хочет жениться перед отъездом. Как только сможет, он сообщит отцу Костелло день и час церемонии, которая должна быть выполнена, не привлекая внимания.
Затем Стивен вышел из утопающей в чаду свечей часовни наружу, в холодный туман, и на мгновение задумался. Было бесполезно идти к Диане в это утреннее время, поскольку та редко встает раньше полудня, но нужно сделать много других вещей. Возможно, для начала стоит посетить мистера Эндрюса, британского агента по делам военнопленных: Стивен знал, где он живет, и, ориентируясь на расплывчатую форму башни с часами, отправился в путь.
Мэтьюрин хорошо изучил город и был уверен, что теперь должен пересечь улицу с гостиницей Франшона — дом агента стоял недалеко от нее, в паре сотен ярдов позади. Но широкая улица так и не появилась: вместо этого он оказался в гавани, и более широкое чем обычно море распростерлось у его ног, уходя далеко в серое небо. Прилив и легкая рябь. Влажные причалы были пусты, капли падали с реев и снастей пришвартованных судов, никаких звуков, только цокот копыт нескольких лошадей и отдаленный плеск весел тех немногих бостонцев, которые соблюдали день отдохновения в субботу, или не праздновали его вообще, а теперь гребли ловить рыбу. В будние дни этих маленьких суденышек было множество: «Шэннон» никогда не тревожил их — видели, что он покупает их омаров, сайду, хек и палтус в корзинах.
Наконец на берегу он нашел негра, но тот оказался приезжим, и они вместе блуждали в поисках улицы, которая сбегала вниз и выходила непосредственно на гавань. Никакой дороги: только мерзкие булыжники, лужи, темные склады и окружающий туман. В какой-то момент Стивен подумал, что они должны уже скоро выйти за город. Но через некоторое время появился свет — ряд освещенных окон.
— Давай постучим, — предложил Стивен, — и спросим путь. Мы можем быть уже за пределами города.
Но прежде, чем постучать, он обнаружил, что знает это место, хотя в тумане оно и окрестности выглядели по-другому. Это была таверна, где он встречался с мистером Хирепатом и его друзьями. Таверна была открыта и, когда Стивен толкнул дверь, прямоугольник оранжевого света осветил туман.
— Входи и выпей чашку кофе, друг, — сказал он своему компаньону.
— Но я — негр, сэр, чернокожий человек, — сказал тот.
— Это не самое страшное преступление.
— О, брат, уверен ты здесь чужак, — сказал негр, рассмеявшись и, все еще хохоча, исчез в тумане.
Когда Стивен, утирая губы, вышел, туман истончился настолько, что время от времени показывался красный шар солнца. По крайней мере, география упростилась: он быстро пошел вдоль того, что про себя прозвал Рамбла,[45] вверх к гостинице. Внутри наблюдалось какое-то оживление, но, насколько он мог понять, окна Дианы были темны — никаких огней в глубине балкона, протянувшегося вдоль всего первого этажа. От отеля он сначала свернул в один переулок, где кричал перепутавший время петух, потом в другой, населенный призрачными свиньями, и не только ими. Он прошел мимо нескольких мужчин, бездельничающих в дверном проеме, миновал бесконечную семью, несущую молитвенники. Приблизившись к дому мистера Эндрюса, Мэтьюрин увидел темную смутную тень, которая очень скоро превратилась в карету. Четыре лошади растянулись перед ней, испуская легкий пар из-под попон. Черная карета, карета Понте-Кане. Ни в самих окнах Эндрюса, ни в окне над дверью света нет.
Когда Стивен, утирая губы, вышел, туман истончился настолько, что время от времени показывался красный шар солнца. По крайней мере, география упростилась: он быстро пошел вдоль того, что про себя прозвал Рамбла,[45] вверх к гостинице. Внутри наблюдалось какое-то оживление, но, насколько он мог понять, окна Дианы были темны — никаких огней в глубине балкона, протянувшегося вдоль всего первого этажа. От отеля он сначала свернул в один переулок, где кричал перепутавший время петух, потом в другой, населенный призрачными свиньями, и не только ими. Он прошел мимо нескольких мужчин, бездельничающих в дверном проеме, миновал бесконечную семью, несущую молитвенники. Приблизившись к дому мистера Эндрюса, Мэтьюрин увидел темную смутную тень, которая очень скоро превратилась в карету. Четыре лошади растянулись перед ней, испуская легкий пар из-под попон. Черная карета, карета Понте-Кане. Ни в самих окнах Эндрюса, ни в окне над дверью света нет.
Он начал осторожно переходить дорогу, но голова в окне кареты крикнула:
— Вот он!
Распахнулись двери, из них стали выпрыгивать люди.
Стивен развернулся и помчался назад. Разлегшийся на пути боров едва не привел к падению, и когда Мэтьюрин восстановил равновесие, то услышал свист позади себя и увидел двух мужчин, покинувших свой дверной проем. С пистолетами наготове они бежали, намереваясь перекрыть оба переулка. Между ними и Стивеном была многочисленная семья, но достаточно ли этого для толпы, способной создать эффект столпотворения? Нет. И вот Стивен среди них. Женщина с выражением ярости на лице повернулась к нему, когда он толкнул ее старших мальчиков, но даже теперь человек слева прицелился и выстрелил, попав в ребенка позади Стивена. После краткого оцепенения глава семьи как тигр набросился на стрелявшего с палкой, и Стивен обогнул дерущихся слева.
Купающиеся свиньи и кричащие дети задержали человека справа — из тех, что выскочили из кареты. Стивен взял хороший разбег, но у него ужасно кололо в боку. Мчась вперед, он крутил головой в поисках освещенного дома, церкви, таверны, но смотрел напрасно, поскольку это был нежилой район: запущенные склады с подъемными кранами, высовывающимися из верхних этажей, закрытые офисы и магазины, а топот бегущих ног позади становился все громче и громче. Поросший сорняками навес, внутри него импровизированный свинарник. Протиснувшись через покосившийся забор, он присел там, рядом со свиньей на последнем сроке беременности, очень робкой и со смененной перед опоросом соломой. Согнувшись вдвое, чтобы облегчить боль в боку, он огляделся вокруг в поисках жилья человека, принесшего солому — не видно ни коттеджа, ни вообще какого-либо жилища, только голые стены с трех сторон и никакого выхода. Через несколько мгновений, когда преследователи потеряют его след впереди, это убежище станет безнадежной ловушкой; к тому же туман начал рваться, поскольку легкий бриз колыхал его туда-сюда.
Боль в боку прошла. Мэтьюрин перебрался к ограде, но здесь уже было двое мужчин, бегущих назад. Он нырнул вниз, в крапиву, сжимая пистолет в руке, и скорчив зверскую рожу. Они прошли. Доктор вскочил и побежал сразу за ними, двигаясь свободно, скачками. Боль в боку прошла. Стивен перебрался к ограде, но здесь уже были двое мужчин, бегущих назад. Он нырнул вниз в крапиву, сжимая пистолет в руке, в его глазах появился опасный блеск. Мужчины прошли мимо. Он вскочил и побежал сразу за ними, двигаясь свободно, скачками. Миновал босого мальчика, внимательно на него посмотревшего. Угол улицы не мог уже быть далеко. Но тут позади послышался топот бегущих ног. Одиночка. И хотя теперь Стивен бежал на самой большой скорости, даже рискуя нагнать тех, кто впереди, шаги сзади все приближались. Все ближе и ближе, он уже мог слышать затрудненное дыхание, мог почувствовать направленный в спину пистолет. Все ближе и они поравнялись — индеец-полукровка, глядящий искоса, вопрошающее смуглое лицо, никогда не виденное им ранее. И вот уже сквозь туман показался угол улицы.
— Vite, vite[46] — хрипло прокаркал Стивен, — A gauche. Tu l'attraperas[47].
Человек кивнул, прибавил ходу и с невероятной скоростью свернул за угол. Туман поглотил его. Стивен оглянулся направо и налево: карета стояла все там же: света в доме Эндрюса по-прежнему нет, крики позади дома и впереди: одна группа уже сделала полный круг. Двери кареты все еще были распахнуты, внутри никого, только кучер, едва различимый на козлах.
— Allez, allez,[48] — закричал Стивен.
Подбежав к карете и захлопнув ближайшую дверь, он запрыгнул на козлы, прижал взведенный пистолет к голове кучера и сказал:
— Fouette.[49]
Кучер изменился в лице, подобрал вожжи, крикнул: «Но!» — и щелкнул кнутом. Лошади рванулись вперед, карета покатилась вперед, все быстрее, быстрее и быстрее.
— Fouette, fouette, — твердил Стивен, и кучер заработал кнутом. Первая группа мужчин, с ними высокая фигура Понте-Кане, появилась впереди и, мгновенно поняв ситуацию, перегородила дорогу.
— Fouette toujours,[50] — сказал Стивен, вдавливая пистолет в шею кучера. Они прорвались сквозь живую стену преследователей, а вот уже и переулок, который вел к широкой главной улице. — A gauche. A gauche, je te dis.[51]
Кучер натянул вожжи, чтобы завернуть за угол: преследователи догоняли. Карета завернула, дико раскачиваясь на рессорах, впереди была широкая улица.
— A droite[52] — скомандовал Стивен, поскольку поворот направо быстро уведет их далеко вперед: галопом по хорошей дороге вниз, к гавани. Полупривстав, кучер натянул вожжи, поворачивая лошадей. Готовясь к повороту, Стивен чуть отвел дуло пистолета и возница, мощным разворотом туловища, скинул его с козел.
Стивен вскочил как кошка прежде, чем кучер смог остановить карету, а Понте-Кане и его люди были еще не более, чем неопределенной темной массой, приближающейся к нему. Он побежал вверх по улице, прочь от кареты: но бежать очень быстро не мог — ударился головой о бордюр и его ноги заплетались. Кто-то кричал в тумане впереди.
Вот и отель «Франшон». И что лучше всякой парадной двери, если приходится иметь дело с жаждущими крови французами, с балкона свисала веревка, оставленная рабочими. Рывок за рывком он поднялся по ней, конечно, не как марсовый, взбегающий наверх, но как гибкое, опасное, дикое животное, использующее последнюю уловку перед тем, как повернуться лицом к таким же опасным, но более многочисленным врагам. Вот перила балкона и он уже согнулся там, задыхаясь. Сердце колотилось так, будто занимало все место в груди, перед глазами плыло.
«Он, возможно, пошел сюда», — слышал Стивен доносящиеся снизу голоса французов, спорящих как его схватить.
Очень скоро они заметят веревку. Дыхание выровнялось, и он мог видеть отчетливо. Согнувшись, Стивен быстро прокрался вдоль балкона, высчитывая окна комнаты Дианы. Они были закрыты, ставни опущены. Постучал — никакого ответа. Достав ампутационный нож, он вставил лезвие в щель и поднял задвижку, открыл ставни и постучал по стеклу.
Голос снизу: «Я влезу по ней».
— Диана, — позвал он и увидел как она села в постели. — Быстрее, ради Бога.
Веревка позади уже поскрипывала.
— Кто это?
— Не будь дурой, женщина, — сказал он, негромким, но резким голосом через маленькую щель, которую сделал в окне — разбитое стекло будет настоящем несчастием.
— Открывай быстрее, Бога ради.
Она вскочила, открыла длинное окно, он беззвучно опустил ставень, закрыл окно за собой, задернул занавеску и запрыгнул на край её огромной кровати.
— Взбирайся повыше, ко мне, — прошептала она сквозь покрывало. — Скомкай одежду в ногах.
Она сидела выпрямившись, теплые пальцы ее ног у него на шее. Тихие шаги на балконе. — Нет, это — комната женщины Джонсона. — Послышался голос снаружи. — Попробуй следующие две.
Продолжительное затишье и, наконец, стук в дверь. Голос мадам Франшон. Она очень извиняется, что побеспокоила миссис Вильерс, но предполагается, что вор нашел в отеле прибежище. Может быть г-жа Вильерс что-нибудь слышала или видела? Нет, сообщила в ответ Диана, вообще ничего. Могла бы мадам Франшон осмотреть внутренние комнаты? Ключи у г-жи Вильерс.
— Конечно, — сказала Диана. — Подождите минутку, — Она выскользнула из кровати, набросила на постель несколько полупрозрачных вещичек, открыла дверь и вернулась к разворошенному гнезду из ватного одеяла и бесчисленных подушек. — Ключи там, на столе.
Мадам Франшон потребовались всего несколько минут, чтобы определить, что во внутренних комнатах с закрытыми, неразбитыми окнами и невскрытыми дверями сбежавшего вора не было, но за это время Стивен подумал, что умрет от судорог и удушья. Хуже всего был последовавший поток извинений, и он почувствовал бесконечное облегчение, когда Диана резко оборвала их, закрыла двери за мадам Франшон и задвинула засов.