— А разве вы не философ, сэр?
— Нет, сэр. Я не могу вынести, видя, как горят призы. С половины моей доли от этих последних двадцати четырех — двадцати четырех, сэр, клянусь честью! — я бы купил себе неплохую практику в Танбридж-Уэллс, а с полной долей практика мне вообще больше не нужна, стал бы помещиком. Как я надеюсь, что этот злосчастный «Чезапик» выйдет, чтобы мы могли вернуться к нашему легализованному пиратству.
— Значит, вы не сомневаетесь в исходе?
— Не больше, чем хирурги «Герьера», «Македониана», «Явы» и «Пикока». Но в любом случае, это положило бы конец мучительному созерцанию, как мое состояние улетучивается в адском дыме и пламени.
— Я должен вернуться к своему пациенту, сэр, — сказал Стивен. — Хорошего вам дня.
На орудийной палубе капитан Броук также беспокоился за Диану Вильерс. Он сказал своему первому лейтенанту — высокому круглоголовому человеку, немного глуховатому, который с тревогой нагнулся, чтобы уловить слова капитана:
— Мистер Уатт, мне пришло в голову, что на учениях этим вечером мы не будем очищать палубу полностью от носа до кормы — не следует тревожить леди в каюте штурмана. Это всего лишь морская болезнь, и вне всякого сомнения, завтра ей станет лучше, но сегодня не нужно ее тревожить, так что пусть переборки каюты останутся. С другой стороны, мне хочется продемонстрировать капитану Обри, что мы умеем, поэтому прошу подготовить несколько мишеней.
— Так точно, сэр, — сказал Уатт и убежал — восемь склянок полуденной вахты уже пробило, и нельзя было терять время.
Те, кто не подслушал слова капитана, заметили торопливость лейтенанта и сделали свои собственные выводы. В любом случае, в течение двух минут вся команда уже знала, что произойдет, и орудийные расчеты собрались вокруг своих орудий, проверяя станки, тали, брюки, ячейки с ядрами, банники и клинья, щелкая и меняя кремни. Они знали репутацию капитана Обри как тигра по части больших пушек, а его бывшие соплаватели преувеличивали смертоносную точность и скорость стрельбы капитана Обри, превращая фактические три бортовых залпа за три минуты и десять секунд в три залпа за две минуты, и уверяли, что каждый выстрел попадал в цель.
Матросы не вполне верили в эти россказни, но хотели, чтобы судно показало себя хорошо, и делали то немногое, что могли, потому что пушки «Шэннона» всегда содержались в идеальном состоянии, но, тем не менее, немного жира с камбуза могло облегчить движение блока или колес и, возможно, сэкономить секунду-другую.
В одну склянку первой собачей вахты Стивен присел рядом с Дианой: еще довольно сильно качало, и она все еще лежала неподвижно, ужасный цвет лица, но когда барабан пробил дробь боевой тревоги, она открыла глаза, и выдавила из себя бледную улыбку.
Тревога, и экипаж разбежался по боевым постам. Корабль мгновенно приобрел воинственный вид: триста тридцать человек, собранных в четко организованные группы вдоль ста пятидесяти футов длины. Мичманы, младшие лейтенанты и офицеры морской пехоты осмотрели подчиненных и доложили мистеру Уатту:
— Все на месте и трезвые, сэр, с вашего позволения.
А мистер Уатт, сделав шаг назад и сняв шляпу, повторил доклад капитану Броуку, который отдал ожидаемый приказ:
— Очистить судно от носа до кормы по правому борту. Красный катер спустить.
В несколько секунд все переборки, кроме Дианиной, исчезли, катер ухнул на воду с грузом пустых бочек, а крики боцмана перекрыли пронзительный свист дудки, которая торопила тех, кто работает с парусами, прочь от пушек, для поворота через фордевинд, после чего «Шэннон» начнет плавный поворот, который направит залп правого борта в цель, расположенную с наветренной стороны.
Солнце стояло еще высоко на западе, задувал превосходный брамсельный зюйд-ост, и освещение было великолепным, но волнение чуть сильнее, чем нравилось Джеку для точной стрельбы. «Шэннон» повернул, и первая мишень — бочка с развевающимся на шесте черным флагом, показалась прямо по правой скуле, на расстоянии трехсот или четырехсот ярдов. На орудийной палубе знакомые приказы: «Тишина, дульные пробки долой, выкатить пушки, целься», — все чисто формально, поскольку команда действовала автоматически, выполнив эти движения уже много сотен раз. Джек видел не только скоординированную непринужденность, но и палубу позади каждой пушки, глубоко продавленную бесчисленными отдачами, изборождённую колеями, слишком глубокими для полировочных камней.
— Три румба, мистер Этох, — сказал Броук штурману, а затем, вынимая часы, — огонь по готовности.
Нос «Шэннона» отвернул по ветру: цель росла на скуле. Выпалила носовая пушка, через долю секунды с кормы как один долгий раскат грома последовал перекатывающийся бортовой залп. Столбы белой воды взметнулись вокруг цели, дым потек внутрь корабля и по палубе — самый возбуждающий запах в мире, — а в дыму расчеты принялись неистово орудовать инструментами, баня, чистя, перезаряжая и выдвигая пушки.
— Боже мой, — вскрикнула Диана, садясь в постели при первом же залпе, — что это?
— Они всего лишь упражняются с пушками, — ответил Стивен, спокойно махнув рукой, но его слова, если не жест, потонули в чудовищном реве второго залпа и низком рычании откатывающихся пушек. Первый залп сбил флаг, второй — уничтожил бочку полностью. Но пока обломки цели проплывали вдоль траверза, расчеты без малейшей паузы снова трудились над пушками, тягая двухтонные чудовища, поворачивая их при помощи гандшпугов, наводя орудия. Наводчики смотрели в прицел. Затем неземная тишина, пока они ждали гребня волны, первого намека на спуск, и вот третий бортовой залп раскрошил оставшиеся обломки.
— Ей-Богу, они уложатся в четыре, — громко сказал Джек.
Орудия снова выкатили, наводя их до упора в сторону кормы.
Носовая пушка уже не могла стрелять, но оставшиеся тринадцать послали два английских центнера железа в чернеющие далеко кормовой раковине правого борта жалкие остатки мишени.
— Закрепить орудия, — сказал Броук и повернулся к Джеку, — четыре минуты и десять секунд, если ты простишь мне носовую пушку, что есть четыре залпа по одной минуте и две с половиной секунды каждый.
Если бы это был кто-то другой, то Джек сказал бы, что он лжет, но Филип не лгал.
— Поздравляю, — сказал Джек, — честное слово, поздравляю. Восхитительная работа: у меня никогда не получалось настолько хорошо.
Он действительно искренне восхищался, но менее достойная часть Джека Обри чувствовала себя несколько огорченной: он всегда считал себя чуть выше Филипа в морском деле, а теперь тот сравнял или даже побил его наиболее лелеемый рекорд. Утешением служило то, что два замка дали осечку, чего никогда бы не случилось с фитилями, и что у Филипа имелось пять лет для обучения команды, чего никогда не случалось у Джека. Но это была очень впечатляющая стрельба и, видя радостные, потные лица, со скрытым триумфом взирающие на него со средней части корабля и квартердека, он искренне добавил:
— В самом деле, восхитительная. Я сомневаюсь, что любое другой корабль на флоте смог проделать это также хорошо.
— Теперь давай посмотрим, что могут карронады, погонные пушки и стрелковое оружие, — сказал Броук. — Если ты уверен, что это не потревожит миссис Вильерс.
— О нет, — сказал Джек. — Она вполне привыкла. Сам свидетель, она управляется с охотничьим ружьем как мужчина. И припоминаю, она стреляла тигров в Индии — ее отец служил в тех краях.
Броук окликнул катер, который выбросил новые мишени, и карронады, погонные пушки, и стрелковое оружие начали работу. Видеть это было восхительно, еще и потому, что Броук моделировал все виды чрезвычайных ситуаций: он отзывал из расчетов марсовых, абордажные команды и пожарных, но расчеты, невозмутимые посреди суматохи, продолжали работать, лишь едва-едва замедляясь от нехватки рабочих рук.
Внушительное зрелище, которого можно достичь только крайне умелым и долгим обучением, при условии хороших отношений между офицерами и матросами. Оно стало еще более внушительным, когда Броук развернул корабль и выпалил другим бортом, а мичманы, сбросив сюртуки — и с видимым рвением и вниманием на лицах — из своей медной шестифунтовки.
Последняя размещалась непосредственно над гамаком Дианы — на расстоянии вытянутой руки от ее головы, — и при высоком, блеющем звуке выстрела женщина снова подскочила.
— Стивен, — сказала она, — закрой иллюминатор, там ягненок. Должно быть, я выгляжу просто отвратительно. Мне стыдно за такое убогое зрелище и такую скуку. Очень, очень жаль… — но после второго залпа он в полутьме увидел ее улыбку — блеснули зубы.
Диана взяла его за руку.
— Боже, Стивен, дорогой, я только сейчас начинаю осознавать, — проговорила она. — Мы спаслись, мы убежали далеко-далеко!
Глава девятая
Джек проснулся при смене вахты под знакомый скрежет песчаника и стук швабр и понял, что ветер ночью стих, но на мгновение не мог осознать, ни на каком он корабле, ни в каком океане. Когда же восхитительный факт их спасения заполнил сознание, он улыбнулся в темноту и сказал:
— Нет никаких сомнений: мы удрали.
Света едва хватало, чтобы различить фигуру Филипа Броука, неторопливо передвигавшегося по скудно меблированной капитанской каюте, где висел гамак Джека. Возможно, сбивающее с толку непонимание места и времени возникло потому, что он редко спал в гамаке, разве что в бытность помощником штурмана. Броук уже встал и оделся — Джек видел блеск золотых эполет, — а теперь на цыпочках вышел прямо в скрежет больших двуручных полировочных камней прямо над головой и в «бум-бум-бум» ютовых, досуха вытирающих квартердек. Джек слышал, как Броук поздоровался с часовым у двери каюты и еще раз — с вахтенным офицером, молодым Прово Уоллисом из Новой Шотландии, в ответ на его приветствие.
Все еще улыбаясь, Обри снова погрузился в розовые грезы между пробуждением и дремотой. Дело было не только в теперешней безответственности, но и в том, что напряжение минувшего дня, не отпускавшее его без видимой причины всю ночь, ушло. Теперь Джек мог взглянуть на прошедшую цепь событий как на что-то уже свершившееся. Гнев на бегство старого Хирепата — Джек видел, как тот настегивал лошадей — утих полностью, заслоненный удачей. Удача все время, удача на каждом шагу. Потом подумал о старости, с сопутствующими возрастными изменениями, и задался вопросом: а что будет с ним? Примеры предстали перед внутренним взором: не только деградация мозга, физическая немощь, подагра, камни и ревматизм, но также хвастливая и лживая болтливость, глубокий злой эгоизм, робость, если даже не трусость, грязь, похоть, жадность.
Старый мистер Броук был довольно скуп. Господи, а ведь в его сыне нет ничего подобного! В ходе карьеры Джек в критических ситуациях, чтобы сохранить достаточную численность команды, сжег или отпустил немало призов, но двадцать четыре кряду — это выше его понимания, и это он чрезвычайно чтил. Правда, Филип сравнительно обеспечен, но и более богатые люди не против получить еще десять-двадцать тысяч гиней — вспоминался отвратительный спор между Нельсоном, Кейтом и Сент-Винсентом об их адмиральских долях в призовых деньгах. И более чем пренебрежением к деньгам, Джек восхищался способом, которым Филип убедил своих офицеров и команду, да так, что они приняли мнение и разделили его взгляды. Любовь к призовым так укоренилась во флотских офицерах и моряках, что это казалось почти противоестественным. С другой стороны, всем «шэннонцам», а не только их капитану, пришлось проглотить захват «Герьера», «Македониана», «Явы» и «Пикока» — очень горькая череда пилюль. Настроение при воспоминаниях испортилось, и Джек сжал кулак. Как же мало сил! Он чувствовал руку, туго забинтованную поперек груди — сегодня боли почти не чувствовалось, но и силы никакой — едва достаточно, чтобы взвести пистолет.
Броук обучил матросов очень хорошо, должно быть, исходный материал был хорош. Он неправ относительно кремневых замков, но даже с учетом этого, артиллерийская подготовка «Шэннона» превосходна. Превосходна. Другого слова не подберешь. Особенно Джек впечатлился стрелками на марсах: старший офицер морской пехоты выдал нарезные карабины нескольким самым лучшим, и те проявили себя великолепно, а вертлюжные пушки, выплюнувшие картечь вниз на гипотетическую палубу, и того лучше. Настоящие хорошо управляемые машины для убийства. У него возникло неловкое чувство, что он никогда не уделял марсам должного внимания… Нельсона никогда особо не заботило использование боевых марсов в сражении, частично из-за опасности пожара, а до недавнего времени все, что говорил Нельсон, являлось Библией для Джека Обри. Но с другой стороны, вспомнилась «Ява», последовавшая в битву в соответствии с изречением великого человека: «К черту маневры: идите прямо на них», — ему пришло в голову, что, хотя Нельсон был всегда прав, когда дело касалось французов и испанцев, у него, возможно, сложилось бы другое мнение, поучаствуй он в войне с американцами.
Тут вошел Броук.
— Доброе утро, Филип, — сказал Джек, — как раз думал о тебе и великолепной демонстрации артиллерийской подготовки, которую ты показал.
— Рад, что тебе понравилось, — ответил Броук. — Нет никого, чье мнение я ценил бы выше. Вопрос в том, достаточно ли этого по стандартам «Конститьюшн»?
— Что до этого, — сказал Джек, — то не могу сказать точно о темпе стрельбы, поскольку часов в руке не держал, но полагаю, стрелял он довольно быстро — что-то около двух минут для первых бортовых залпов, а потом даже лучше. Не так быстро как «Шэннон», это уж точно, возможно, в соотношении три к четырем или даже пяти, но довольно быстро. И точность просто невероятная. Исколошматили нас очень, очень жестоко. Все же, если по-справедливости, думаю, у тебя может быть преимущество: твои расчеты стреляли в неспокойном море: при продольной и поперечной качке, тогда как у «Конститьюшн» было намного более спокойное море и волны по большей части прямо в корму. В целом должен сказать, что «Шэннон» превзошел бы «Конститьюшн» в стрельбе, хотя с ее двадцатичетырехфунтовками это было бы непросто. Что же касается «Чезапика», то знаю не больше тебя — никогда не видел, чтобы Лоуренс делал нечто большее, чем просто накатывать пушки, не открывая огня. Но проделывал он это довольно шустро, и, уж конечно, потопил несчастный «Пикок» у реки Демерара.
— Что ж, — сказал Броук, — надеюсь вызвать его сегодня на бой. У нас последняя бочка воды, больше оставаться я не могу, и хочу ему это сообщить.
Стюард Броука осторожно кашлянул у двери — какой контраст с манерой Киллика врываться, его грубым: «Жратва готова», — сопровождаемым кивком подбородком или жестом большим пальцем, или всем вместе взятым.
— Если желаешь, Джек, то первый завтрак готов, — продолжил Броук. — Я уже поел. И поскольку знаю, что ты предпочитаешь кофе, то заказал кофейник. Надеюсь, тебе понравится.
Не понравился. Стюард Филипа мог бы быть тактичен как кошка, но Джек отдал бы всю тактичность и любезность за кофе, сваренный Килликом. Начиная с «Явы» не пил он приличного кофе. Американцы были добры, вежливы и гостеприимны, настоящие моряки, но имели очень странное представление о кофе: какая-то жидкая бурда. Человек мог заработать водянку прежде, чем успел поднять себе настроение хотя бы на полградуса. Странные люди. «Их страна приближается», — отметил он, просмотрев в окно. Налив другую чашку жалкого жидкого напитка, Джек отнес ее на квартердек.
Быстро светало. День, полный надежд. С устойчивым бризом с норд-веста «Шэннон» входил в залив для утреннего наблюдения за «Чезапиком», возможно, последнего, как сказал Филип. Ритуал мытья палубы уже закончен, и судно являло собой прекрасный вид отлично выскобленной палубы, аккуратно свернутых тросов, горизонтально выровненных реев, мерцающих свежим снегом мачт и парусов. Впереди по крайней мере еще час, прежде чем старшина ютовых призовет уборщиков. Разумеется, «Шэннон» не является «плюнь-и-полируй» кораблем. Потертый, конечно, и потрепанный, особенно паруса, но чистый и пригодный к службе. Джек не видел меди нигде, за исключением великолепного колокола впереди, сверкающей шестифунтовки на квартердеке и прицелов на остальных пушках: на оживленной палубе матросы занимались чем-то связанным скорее с войной, чем с наведением лоска.
Одни обкалывали ржавые ядра, другие делали шкимушки, маты и бензели. Передняя помпа хрипела, выбрасывая за борт тонкую струйку. Клетки с курами уже подняли. Гордый петух закукарекал, хлопая крыльям в первых лучах солнца, а курица кудахтала: «Снесла яйцо, яйцо, яйцо!».
Филип беседовал с американским капитаном, из числа пленных, а неподалеку довольно большая группа людей толклась вокруг карронад, некоторые под руководством двух седых канониров с косицами до талии медленно их накатывали и откатывали. «Шэннонцы» знали, что капитан терпеть не может грубых выражений и упоминания имени Божьего всуе, и поскольку Броук стоял в пределах слышимости, то инструктаж носил несколько противоестественный характер, будучи необыкновенно терпеливым и мягким.
— Доброе утро, мистер Уатт, — сказал Джек первому лейтенанту. — Вы не видели доктора Мэтьюрина?
— Доброе утро, сэр, — ответил тот, поворачиваясь здоровым ухом. — Полностью разделяю вашу мысль.
— Рад этому, — сказал Джек и более громким голосом, — вы не видели доктора Мэтьюрина этим утром?
— Нет, сэр. Но какао ждет его в кают-компании.
— Уверен, это его порадует. А что за люди около карронад? На «шэннонцев» не похожи.
— Это ирландские чернорабочие, сэр. Мы сняли их с галифакского капера, который снял их с американского капера, а тот — с уотерфордского брига. Бедняги едва осознавали, где очутились, но когда узнали, что они на «Шэнноне» и получили немного грога, то выглядели довольными и что-то кричали на своей тарабарщине. Капитан позволил им вступить в команду, хотя очень трудно обучать их обязанностям, поскольку только трое немного говорят по-английски. Но надеюсь, парни будут полезны, если дело дойдет до абордажа: между собой они бились жестоко — видите тех троих с проломленными головами — явно понимают с какой стороны браться за топоры и пики. Доктор Мэтьюрин, сэр, доброе утро. Надеюсь, ваше какао было еще горячим?