Лиле засмеялась, шепнула в ухо: «Мальчишка!» – и прижалась, зарылась пальцами в волосы, приникла губами к шее. Сакс еще успел подумать: жаль, что летом ночи короткие.
А потом она уснула. Верно, устала, ей сегодня пришлось и колдовать, и от стражи бегать, и он еще… первым… Сакс даже зажмурился, так сладко было думать, что она – только его, ничья больше. И зря она так, он же не просто так сказал. Она правда – единственная, не надо ему никого больше.
Тихонько сняв с себя ее руку, Сакс встал. Чуть полюбовался светящимся в темноте телом, укрыл плащом. И вернулся к тому месту, где купались. Зашел в воду, умылся. Кровь тоже смыл и вздрогнул, подумав: ей же больно было, а так за него цеплялась, словно сразу – хорошо.
– Нет, не надо мне никого другого, – сказал вслух не то озеру, не то сам себе. – И что война? Фейри и замуж идут, и детей рожают. Вот кончится война, и поженимся… выйдешь за меня, Лиле? Я тебя никогда не обижу, и железом не трону, и сорочку красть не буду, только если сама меня любишь… Любишь же, правда?
Озеро не ответило, лишь плескала вдалеке рыба и шелестела осока.
– А я всегда буду – только тебя. И если вдруг с кем… даже если жениться – все равно, ни с кем другим счастья не будет. Так и зачем оно…
Сглотнув невесть откуда взявшуюся горечь, Сакс еще раз умылся и вышел на берег. Собрал с кустов одежду, понюхал Лилино платье – точно ли земляника? Точно. Земляника, хвоя и немножко свежий снег. А потом вернулся к Лиле, забрался к ней под плащ как был, нагишом, и обнял. Она пошевелилась, умостилась к нему тесно-тесно, снова закинула поверх него руку и довольно выдохнула:
– Эри…
Глава 5 Лиля
На третий раз Лиля упросила своего личного архангела Михаила сотворить чудо и вывести ее через служебный вход. Правда, сначала пришлось съесть две маковые сдобы Светочкиного приготовления и ответить ей на сотню вопросов о локации и самочувствии, высказаться о моратории на смертную казнь и падении мировых цен на макрель, а под конец клятвенно пообещать неделю гулять, принимать витамины и делать по утрам зарядку. Очень хотелось самой задать сто и один вопрос, особенно о том, как можно сделать игровых персонажей такими… такими живыми. Куда более живыми, чем девяносто девять из сотни реальных, настоящих и уж точно живых посетителей ИЦ в Битце. Но Лиля испугалась. Вдруг Михаил скажет, что это зависимость или еще какая хрень, и запретит ей играть?
Черт. До чего неподходящее слово, «играть», думала Лиля, шагая к метро «Новоясеневская». Играть чужими жизнями и чувствами, пусть нарисованными, но… Если бы здесь был хоть кто-то, похожий на Эри! Если бы этому кому-то пришло бы в голову хоть посмотреть на белесую мышь…
«Не сходи с ума, девочка», – голос разума подозрительно походил на Настасьино контральто.
«Нельзя сойти с того, чего нет», – рассудительно ответила ей Лиля и зажмурилась, подставляя лицо теплому апрельскому солнцу, вспоминая то, июньское, и горячие губы псевдоанглийского мальчика. Или мужчины? Семнадцать здесь и семнадцать там – две большие разницы.
Вот попроси здесь мальчика зайца поймать – поймает он, как же! Не говоря уж про ободрать и приготовить! Лиля невольно улыбнулась, вспомнив двух пойманных Саксом зайцев. Первого они сожгли, потому что, пристроив над углями тушку, невесть с чего начали целоваться и спохватились, когда заяц совсем сгорел. Зато второго не дожарили – очень уж хотелось есть, а Лиля вовремя вспомнила, что горячее сырым не бывает.
А как он держался, когда на третий день пути (приехали бы куда раньше, если бы поторопились, только не хотелось – торопиться!) из-за кустов высунулись аж три классических отца Тука и сурово поинтересовались: кто, куда и зачем? При этом двое зловеще ухмылялись, а один до того выразительно поигрывал дубинкой! Лиля впервые порадовалось, что все здесь нарисованное. Встреться ей такие экземпляры в реальности – влезла бы на ближайшую елку без разбега! На самую макушку, и плевать, что высоко! А Эри и бровью не повел. Нет, никакой он не мальчик. Настоящий мужчина, просто еще молодой.
А она – трусиха. Было страшно ночевать в лесу, хотя, казалось бы, нечего бояться в игре. Было страшно идти к повстанцам, мало ли что там за люди? Но за Саксом и в лагерь пошла. Только не поняла, почему они называют это лагерем? Обычная деревенька в лесу. От той, где жил Эри, отличается лишь тем, что домики маленькие, вкопаны в землю по самые слепые оконца, и женщин почти не видно. И скотины мало, всего пара лошадок, несколько коз на привязи и стадо гусей на опушке, под кустами ирги и боярышника.
Сакс тут же высмотрел деревенского шерифа, позвал ее: пойдем, отец уже извелся, надо успокоить! Да и тебе он рад будет. Тут стало совсем неприятно. Ну не должен, не должен нарисованный персонаж так себя вести! А если ведет – то какая же это игра? Она и сбежала. Пробормотала, что пора ей, и сбежала. Правда, не удержалась, пообещала вернуться. И вернется! Эри – он ведь такой…
«Такой, ага», – фыркнула воображаемая Настасья, обозвала ее мечтательной дурой и смылась. А Лиля достала из сумки детективчик в мягкой обложке, про страшную тайну древнего артефакта, и села в вагон. Надо было кровь из носу сегодня явиться в родную библиотеку, к ненаглядным гадюкам и пыльному Достоевскому. Детективчик был тут весьма кстати: пусть гадюки плюются ядом в ни в чем не виноватую Екатерину Лесину и ее «ширпотреб», а не в «лодыря и трутня, парткома на тебя нет». Что за дрянь такая партком, Лиля знала исключительно из Довлатова и уроков истории, но была твердо уверена: там заседают именно такие антикварные гадюки в крепдешиновых блузах.
К «Молодежной» детективчик кончился. Почти последнюю страницу Лиля дочитывала на эскалаторе, чуть не сшибла старичка-одуванчика с палочкой и чуть не получила этой же палочкой по голове, вдобавок к матерной фиоритуре в три колена.
Гадюки в библиотеке встретили ее приветливыми оскалами. На «здрасьте» не ответили – впрочем, как всегда, – лишь глянули на детективчик, театрально потеряли дар речи от возмущения и отвернулись, жаль, ненадолго. Лиля только и успела повесить куртку в шкафчик да переобуться, как за спиной зашипели хором, в хрустальную терцию:
– Явилась, краса! Иди в запасник, вчера вернули Гончарова – лохмотья одни, чинить надо.
Лиля вздохнула, проглотила «и вам здравствовать» и покорно свернула в узкий проход между стеллажами. За три года работы здесь она твердо усвоила: единственный способ выжить в «дружном» коллективе – не отвечать на шпильки и не протестовать, что бы ни велели делать.
Ее остановило шипение Инны Юрьевны, змеюки особо ценной и редкой, каплей яда убивающей половозрелого слона:
– Делом займись, а то одни мужики в голове. Еще и сюда таскаются, все пороги истоптали, спрашивают, когда наша красавица соизволит на работу выйти!
Мужики?! Лиля чуть не засмеялась в голос. Какая проницательность! Вот были бы физиономии у гадюк, если б в библиотеку явился Эри! Его кельтская коса, куртка из оленьей кожи и здоровенный сакс за поясом, по которому он и получил прозвание, привели бы их в полный восторг. До валокордина и коллективного письма в партком.
Змеюка, не получив реакции на яд, решила жертву додушить. Никак возомнила себя дикой бразильской анакондой – это при росте-то в сто пятьдесят сантиметров с каблуками и шиньоном. Потопала этими самыми каблуками, толстыми, ортопедическими, от Gabor, и фыркнула:
– Снова грязи нанесла! Помой за собой, королевна.
Лиля вздохнула. За собой, конечно. Как поставила швабру четыре дня назад, так та и стоит. Уборщицы нет, ставку на правах главной забрала Инна Юрьевна, но не ей же мыть, в шелковой-то блузке и с высшим филологическим! И остальные дамы к швабре не притрагиваются, у них тоже блузы и образование.
– Не волнуйтесь, Инна Юрьевна, – сказала Лиля.
Хотелось добавить: в вашем возрасте опасно, но не стала. На весь день заведутся, не остановишь. А Гончарова и правда нужно чинить.
В покое ее не оставили даже в запаснике. Анаконда явилась следом, уселась напротив Лили и принялась зудеть. Должники не оповещены о сроках возврата, книг на ремонт полкоробки, а клей уже заканчивается. Хотелось бы знать, что наша принцесса себе думает – ей будут за просто так деньги платить? Или хахали все мозги застили?
– Что за хахали-то, Инна Юрьевна?
Она улыбнулась как могла мягко. Было в самом деле интересно. За все ее двадцать два года из хахалей был только Сенька, и тот – друг с песочницы, с ним и спать как-то неловко.
Анаконда поспешила плюнуть ядом:
– А я всех твоих хахалей наперечет знаю? Сопляк, лет семнадцать. Подсудное дело, между прочим, – с малолетками вязаться! Ни стыда, ни совести.
Лилю перекорежило. Сопляк?! Подсудное?! Вот то, что у них было с Эри, это называется «вязаться»?! Щука ты сушеная! Три года надо мной издеваетесь, хватит уже.
Она отложила Гончарова в сторону. Аккуратно. И улыбнулась. Так, как Настасья учила, – о, Настасья много чему учила, целый курс актерского мастерства.
– Инна Юрьевна, а у меня с прошлого года еще две недели от отпуска остались, правильно?
Щука недоуменно сощурилась.
– И я их взять могу по необходимости, правда? – Лиля улыбнулась еще ласковее, пододвинула к себе ручку и чистый лист из пачки, всегда лежавшей на столе.
– Не можешь, – усмехнулась щука. – Я тебе ничего не подпишу. Взяла моду гулять!
– А и не надо, – согласилась Лиля. Быстро написала на листе несколько строк. – Я увольняюсь по собственному желанию. Прямо сейчас. А те две недели в счет отработки.
Вскочила на ноги и пошла прочь. Ощущение было такое, будто сбросила рюкзак с кирпичами. В полтонны. А работа… работу можно и новую найти. Уж Инны Юрьевны там точно не будет, а все остальное переживем.
Щука, может, и шипела что-нибудь вслед, но Лиля уже не слышала. Ей было хорошо.
Она выскочила из библиотеки, улыбнулась солнцу и стянула с головы нахлобученную было шапочку. Прятать ее в рюкзачок не стала – понесла в руке, небрежно помахивая. Купила мороженое в ближайшем киоске. И не торопясь направилась к метро – до сбора на Арбате было еще часа три, можно погулять. Мороженое поесть. Кажется, никогда ничего вкуснее не ела, чем это мороженое!
Буквально через десяток шагов она услышала странный звук: щелчок, второй. Не сразу сообразила, что так щелкает фотокамера. Удивленно обернулась – прямо в объектив. Длинный, «никоновский».
– Великолепно! Не двигайтесь, прошу! – послышался знакомый голос, фоторазбойник отбежал на два шага, присел, нацеливая на нее камеру. – Умоляю, только не двигайтесь!
Лиля послушно замерла – с зажатым в одной руке, у самого рта, мороженым и дурацкой ярко-красной шапочкой в другой. А тут еще налетел ветер, растрепал завязанные в хвост волосы.
– А?..
Она не понимала, откуда он тут взялся. Бегает вокруг, щелкает, что-то восторженно бормочет. Ненормальный. Не выдержала, засмеялась, испачкала нос мороженым, само мороженое уронила, но все никак не могла остановиться. Он все снимал, а она смеялась от солнца, легкости и свободы, до слез. Опомнилась, лишь когда ей в руку сунули платок, а руку приложили к лицу.
– У тебя шоколад на носу.
Заглянули в глаза, изучающе и будто голодно. У фотографа глаза были темными, почти черными, сам он был смуглым и улыбался тепло и свободно.
Пока Лиля вытирала слезы и шоколад, он что-то говорил. Приятное. О случайностях, которые не случайны, о редкостной модели, судьбе.
– …Илья Блок, можно просто Ильяс.
– Блок должен быть Александром! – решительно заявила Лиля. – Илья Блок – это неправильно!
Снова рассмеялась.
– Увы, – он тоже засмеялся и развел руками. – Нет в жизни совершенства.
– Совершенство – это скучно. – Она задрала голову к небу, раскинула руки и покружилась на месте. Остановилась. – А я – Лиля.
– Надеюсь, не Брик? – Он сделал испуганные глаза.
– Даже не Юрьевна и Маяковского не люблю, – улыбнулась она. – Лиля Тишина.
– Тишина? – Он сделал ударение на последнем слоге. – Подходящая фамилия для флейтистки.
– Над этим все смеялись в музыкальной школе. – Лиля прищурилась на небо. Погулять еще, как планировала, или пойти пообедать? – Извините, Ильяс. Мне пора домой, велели режим соблюдать.
– Режим – это гулять и вовремя кушать, а не домой. – Он оглядел ее, словно необработанный кусок мрамора: прикидывая, что бы такого лишнего отсечь. – Здесь есть милый ресторанчик. Вегетарианский, – поспешил он добавить. – И Филевский парк, верба… Прости мою настойчивость, но он, – Ильяс погладил свой «Nikon», – влюблен. И всерьез. Ты ведь не откажешь?
Отказать она не смогла. Этот здоровенный бородатый дядька – не дядька даже, не больше тридцати, интересно было бы глянуть без бороды, – так трогательно заглядывал в глаза! Словно щенок. Чушь, конечно, за щенка не сойдет даже молча и в темноте, пахнет не так, и властностью от него несет за километр. И благородным безумием художника, что Лиля всегда понимала и уважала. Ну и парк с вербой, конечно. Любопытство.
У Москвы-реки действительно вовсю распушилась верба. Ильяс снимал Лилю – с вербами, лодками, утками и кудрявым младенцем лет полутора, одолженным у обалделой от такой наглости мамаши, – пока «совершенная модель», уставшая смеяться его шуточкам и просто так, от радости жизни, не взмолилась о пощаде и не призналась, что ей еще нужно на Арбат. Ильяс немедленно выразил готовность подвезти, но она покачала головой. Ни к чему это. У него еще наверняка дела, и у нее – свои. А фотографии… и так сделал сотню кадров, не меньше. Любопытство, правда, заедало, но спрашивать напрямую, как и зачем он нашел ее в тот раз на Арбате, не стала. Не хотелось услышать ложь, а в том, что скажет правду, она сомневалась.
– Увидимся, – сказал он, открывая перед ней дверь в метро.
Ни телефона, ни адреса. Ну да, увидимся. Или нет.
На мгновение стало обидно, но Лиля быстро это бестолковое дело прекратила. Чихать на фоторазбойника! Через неделю можно будет снова в центр. И к Эри. Он не пахнет парфюмом за двести баксов, не целует ручки, а вместо ресторана кормит недожаренным зайцем. И вообще сопляк, дело подсудное. Было бы, если б он был настоящим, а не горстью пикселей. А на все чихать! Она имеет право хоть раз в жизни сделать то, что нравится, не оглядываясь на других.
Глава 6 Сакс
Время рассчитали неправильно. Тени уже удлинились и переползали лесную дорогу, а обоза все не было. Три часа в засаде, еще немного – и его пристрелят свои же. Нечаянно. И так еле убедил их рискнуть.
– Долго еще? – послышалось внизу, под кленом.
Мэтов племянник Хью, прозванный Ушастым за чуткий слух и сходство с ушастой белкой, шумно почесался.
– Заткнись и слушай, – очень тихо шикнул на него Охотник, тот самый, с состязания лучников.
– Еще не поздно… – снова завел свое ворчание Половинка.
– Тихо. Едут, – радостно и зло прошептал Ушастый.
Отряд из полутора десятков повстанцев, засевший в рябиннике по сторонам дороги, затих и растворился в желто-зеленых, с крупными красными гроздьями зарослях. А вскоре за поворотом послышалось бряцанье, скрежет и скрип телег, конское всхрапывание и беззаботный солдатский треп. Стража не ожидала ничего опаснее бешеного зайца и прокисшего эля, слишком давно никто не нападал на обозы с десятиной. Так давно, что с обозом пускали всего по дюжине стражи. Конечно, для небольшого отряда и это было много – если учесть, что солдаты в кольчугах и с хорошим оружием. А у повстанцев лишь то, что взяли трофеями и что сделали свои кузнецы. Жаль, Дунк так и не пришел в себя, он бы сковал крепкие мечи…
Эти последние мгновения перед боем Сакс готов был думать о чем угодно, лишь бы успокоить бешено бьющееся сердце. Хорошо хоть рука на тетиве не дрожала.
А обоз уже весь вылез из-за поворота, и первые два конника почти дошли до метки… Так. Его, как договорились, – правый. Стрелять под лопатку, чтоб сразу и наповал.
– Бей! – крикнул он, спустив тетиву и выдергивая вторую стрелу.
Еще десяток стрел вылетел из кустов справа и слева от дороги. Перепуганные лошади заржали, заметались, одна – под Саксовой целью – упала, перегородив дорогу. Трое солдат рухнули сразу, еще двое – через миг. Дальше стало сложнее, стража подняла щиты, самый проворный успел выстрелить прямиком в листья, прежде чем схватился за торчащее из бедра древко, – а из леса продолжали лететь стрелы.
– Остальных добить! – скомандовал Сакс, когда в обозе не осталось ни одного не раненого солдата.
Добивали деловито, стараясь не повредить кольчуги. Последний из трех Асгейровых лучей, в самом начале боя успевший спрятаться под телегой, оттуда грозился божьим гневом, но вроде огнем не бросался и никого не заколдовывал.
Сакс положил руку на плечо Мэту, уже нацелившемуся в луча оторванной от телеги оглоблей.
– Погоди. Возьмем с собой. – И добавил для луча: – Вылезешь, щучий потрох, будешь жить. Нет – пристрелю.
– Глупо, – буркнул за спиной Половинка. – С лучами только и связываться, тьфу.
Буркнул тихо, но Сакс услышал. И не только Сакс – Мэт тоже пробормотал что-то вроде «оборони Матерь» и дважды сплюнул, отгоняя сглаз. Кто-то еще из остатков того же отряда, что Половинка, заворчал: на кой им в лагере луайонский выкормыш?
Не дожидаясь, пока щучье отродье вылезет, Сакс обернулся к Половинке:
– Когда спрошу совета, тогда и дашь. – А потом к Мэту: – Дунка не жалко? Они прокляли – вот пусть и лечат.