А что? Вот подняли же на пионера-героя Павлика Морозова руку его родственники, дед и дядька, и за что? За то, что обличал врагов, расхитителей социалистической собственности! Конечно, мать меня не убьет, как убили Павлика, но, если так будет ремнем махать, того и гляди лицо рассечет. Хороша же я буду завтра в школе! А завтра как раз обществознание, мне доклад о социалистической бдительности делать. И пример хороший можно привести: как наш сосед Шаманин, бывший главный инженер строительства, был изобличен благодаря бдительности тех, кто находился с ним рядом в повседневной жизни. Изобличен, арестован и, можно не сомневаться, что скоро понесет суровое, но справедливое наказание.
Вот только ни о чем я не смогу рассказать, если мамаша доберется до меня со своим ремнем. В смысле, не со своим, а с отцовским, но это уже не столь важно. Буду ходить вся в синяках и кровоподтеках. Конечно, я могу выдумать, будто схватилась врукопашную с убегающим Шаманиным… но не факт, что мне поверят. И вообще, вдруг кто-то из учителей проверит? Тогда правда наружу выйдет, будет стыдно. К тому же пионеркам стыдно врать… Нет, лучше не связываться с обезумевшей мамашей.
– Да ладно, опустите ремень, что вы, в самом деле… – пробормотала я, сторонясь. – Не пойду я никуда. Слышали? Не пойду! А у окошка можно посидеть?
Конечно, я не могла вот так отрешиться от чувства долга. У меня оно настолько сильно развито, что умрет только вместе со мной. Не могла я от него избавиться, а потому решила посидеть у окошка, покараулить. Мало ли – вдруг Шаманин и правда решится бежать. А я тут, на страже!
– Сиди, так и быть, – неохотно согласилась мамаша. – Только поимей в виду: коли с места стронешься и убежишь за соседями подглядывать, догоню и изобью до полусмерти.
И я поняла, что она так и сделает, а потому шальная мысль дождаться, пока мать задремлет, и все же ускользнуть к Шаманиным, была мною подавлена в самом зародыше.
– Угомонитесь вы, – буркнула я. – Никуда я не денусь. Буду тут сидеть.
– Слово дай, – потребовала мать.
– Какое еще слово? – удивилась я.
– Свое это… красное пионерское.
– Не красное пионерское, а честное пионерское, – хмыкнула я. – Сами не знаете, мамаша, чего просите. Как я могу вам дать честное пионерское, если у меня нет галстука на шее?!
– Ну так повяжи его, – мрачно потребовала мать, кивнув в сторону моей кровати. Она знала, что галстук, частицу нашего красного знамени, я держала под подушкой, когда ложилась спать.
Ничего, что он мялся. Зато рядом, если не у сердца, так возле головы!
Я не стала больше спорить. Поняла, что она не успокоится. Поэтому я пошла к кровати, достала галстук, повязала его и, взяв за один конец левой рукой, поклялась, что к Шаманиным не пойду, а буду тихо сидеть у окна.
– Ты еще честное под салютом дай! – хихикнул Мирка, и мать тут же подхватила:
– Вот именно, давай честное под салютом!
Пришлось поднять правую руку над головой в пионерском салюте. Но что оставалось делать?
Наконец мать удовлетворенно кивнула и снова улеглась в постель, но ремень отцовский все же положила рядом.
Я села перед окном, но ничего там не увидела, кроме себя в накинутом пальто и нашей ярко освещенной огромной комнаты.
– Свет погаси, что как на сцене, – проворчала мать. – Да и киловатты бегом бегут.
Я щелкнула выключателем, не споря. А что спорить, и в самом деле так лучше.
Из окон Шаманиных падало достаточно света, чтобы я могла различить наше крыльцо, а также стоявший неподалеку, в подворотне, большой автомобиль. Наверное, на нем при-ехали товарищи из НКВД. Наверное, на нем и увезут Шаманина туда, где и положено находиться врагу народа и вредителю процессу социалистического строительства.
Я смотрела, смотрела на этот автомобиль, глаза слипались, я таращила их, но это плохо помогало… За моей спиной ходики ударили один раз. Ага, час ночи.
Этот удар на время меня приободрил, но меня немедленно снова начало клонить в сон. И я уснула… и не помню, честно говоря, сколько времени прошло, как вдруг за стеной, где проходил коридор, раздались шаги, несколько человек прошли, потом хлопнула входная дверь… шаги загрохотали по лестнице… потом кто-то босиком пронесся по коридору, потом еще один человек…
Я вскинулась, суматошно хлопая глазами. Скрипнула родительская кровать: это мать с нее соскочила, и Мирка уже был тут как тут: они стояли рядом со мной и смотрели в окно, и мы все могли видеть, как выводят из подъезда Шаманина и сажают в тот черный автомобиль, который до этого стоял в подворотне, а теперь подъехал к самому крыльцу.
«Подумаешь, какой фон барон! Не велик барин, мог бы и сам дойти!» – фыркнула я, а потом подумала, что, конечно, товарищи из органов лучше знают, что делать. Может быть, они опасались, что Шаманин предпримет попытку к бегству. Конечно, уйти ему они не дали бы, на то есть пули в наганах, но все же…
Итак, его вывели, и автомобиль, развернувшись, отъехал. Мать громко дышала над моим ухом, а Мирка, наоборот, затаил дыхание. Мы видели, что с крыльца соскочила Тонька – из-под пальто торчала ночная рубашка – и побежала за машиной. Потом по ступенькам медленно, как старуха, спустилась Нина Сергеевна, одетая точно так же, и заковыляла в ту же сторону, протягивая в темноту руки. Но она не слишком долго шла, вдруг упала и осталась лежать на улице.
Мать рванулась было от окна, но я догадалась, что она хочет сделать, и стиснула ей руку:
– Вы что, мамаша?! С ума сошли? Врагам народа помогать собрались?! Хотите, чтобы вас с отцом тоже забрали?
Она замерла, и я чувствовала, как дрожит в моей руке ее рука.
Я видела, как вернулась Тонька, подошла к лежащей матери, но почему-то не стала ее поднимать, а легла на землю рядом с ней. И так они лежали в тех самых лопухах, которые Шаманин рисовал и спорил, какого они должны быть цвета, серого или зеленого.
Долго ли так лежали Нина Сергеевна и Тонька, я не знаю, потому что вернулся отец и шуганул нас от окна, но все время, пока мы смотрели, никто из нашего дома не вышел, чтобы поднять Шаманиных или как-то им помочь. Разумеется! Ничуть не удивительно! Все были исполнены праведного негодования, все испытывали законное чувство презрения и ненависти к этим затаившимся пособникам и пособницам мировой капиталистической гидры, которая неустанно тянет свои щупальца к горлу нашей социалистической родины.
Итак, вернулся отец, включил свет, и мы отошли от окна. Я сунулась было к нему расспросить, как оно там происходило при обыске, что нашли у Шаманина – оружие, шифровки, а может, даже радиопередатчик, как и положено шпиону, – но отец посмотрел на меня и медленно покачал головой, не дав даже слова сказать. У него были глаза как у пьяного, хотя, конечно, он в рот не брал сегодня.
– Ложитесь все спать, – выдавил он. – Завтра на работу. Мирка, погаси свет.
И пошел к своей кровати.
Я хотела с ним поспорить, но он снова на меня так странно посмотрел…
– Илюша, – простонала мамаша и снова схватилась за волосы. Ох уж эти мне старорежимные шесты! – Илюша, да что же это такое?! Как же ты…
Тут Мирка щелкнул выключателем, и я только и успела, что увидела красные, как будто заплаканные глаза отца, который затравленно смотрел на мать и медленно качал головой, как будто пытался что-то отрицать.
И вдруг до меня дошло. А ведь мать потому таким криком кричала, что думала, будто это отец написал в органы про Шаманина… ну, что он скрытый враг, что устраивает на стройке саботаж и что из-за его вредительских происков задержалось и удорожилось строительство. Наверное, подумала, что в тот вечер, когда отец со свой тетрадкой и чернильницей на кухню ушел, он и…
Глупости. Отец просто на это не способен. Он не такой. Он слишком слабый. Он этого сделать не мог, он этого не делал!
…Я уже засыпала, когда вспомнила про Тоньку, которая там лежала на земле у крыльца. Ага, это тебе не в боковушке своей на пуховиках валяться!
* * *
Через час Алена проснулась. Сон, словно чай «пуэр», смыл с души страх и усталость. Вообще такая тряска во всех, так сказать, членах, какую она испытала во время своего приключения, достойна презрения, но, с другой стороны, она все-таки женщина… по определению, существо слабое… где-то Алена читала дивную фразу о том, что женщина – слабое, беззащитное существо, спастись от которого невозможно. Автора этого высказывания она не знала, но иногда ей казалось, что это сказано о ней. Нет, ну зачем было красть ее текст и делать ее подопытным кроликом?! Если Дракона доводят до крайности, если над ним начинают ставить какие-то странные эксперименты…
Ну а теперь настала пора посмотреть, ради чего она такого страху натерпелась и что, если называть вещи своими именами, она украла из «нехорошей» квартиры номер 58. А если там деньги?!
Такая мысль впервые пришла Алене в голову, и, честно говоря, нашей писательнице стало даже слегка дурно. Экая пошлость – оказаться вульгарной воровкой! То есть если там не материальные ценности, а какие-то бумаги, документы – это трофей. А вот если деньги, драгоценности… это… это… Это противно.
Алена взяла ножницы и распорола скотч, а потом и полиэтилен. Открылась темная мягкая ткань, в которую было завернуто что-то угловато-гнущееся. Нет, это не деньги, не пачки денег. Это…
Алена ошеломленно смотрела на куски холста, покрытые пятнами темной краски.
Стоп! Да это не холст! Это старая-престарая клеенка… да ведь это те самые обрывки картины, которые ей показывал рыжий Василий около мусорного ящика не далее как вчера днем!
Что, значит, Василий, его сестра и их дед… они и есть те преступники, которых ищет Муравьев?! Которые нападали на Алену и на Ольгу Васнецову?! Которые устроили тайник в заброшенной квартире?! Получается, это они?!
Нет, не получается. Мало того, что в «Ровер» садились не старик, мальчик и девочка, а трое молодых мужчин. Эти обрывки очень похожи на виденные Аленой, однако все же не они. Во-первых, другого размера, побольше. Во-вторых, их не три, а пять. А главное, здесь нет нежных переливов серо-жемчужного и лилового оттенков, все гораздо темнее, и сверху брызги красной краски, словно брызги крови. На всех пяти!
Алена разложила куски на полу, повнимательней всмотрелась и заметила, что местами края разрезов (кромсали, такое ощущение, не слишком острыми ножницами или резали ножом) могли бы подойти друг к другу. Попыталась сложить их, как пазлы. Две подошли край в край, но понять изображение было невозможно. Пятна и пятна, рисунок не читается. Абстракция какая-то. Или нет? Или да?
Почему это нужно прятать? Почему из-за этого поднимается такой шум-крик? И не из-за этих ли обрывков напали в понедельник на Ольгу Васнецову?
Но при чем тут ее муж-милиционер? Муравьев говорил, что это преступление направлено против начальника районного УВД. Возможно, эти обрывки – части какой-то ценной картины, которая была конфискована работниками милиции?
Чепуха. Эта картина была написана в лагере каким-то несчастным зэком, а потом разорвана, разрезана, как рассказывал рыжий мальчишка, внук старого летчика. Какое отношение к этому имеет милиционер Васнецов?
Никакой связи.
Или связь есть?
Но при чем тут текст, который написала Алена Дмитриева?!
Размышлять на эту тему можно до посинения, но посинеть не хотелось бы, особенно учитывая, что сегодня в семь вечера приезжает Вячеслав.
Алена взглянула на часы. Батюшки, уже три! Времени осталось всего ничего. И при этом – полным-полно. Вполне достаточно для того, что она собиралась сделать.
А собиралась она хоть что-то разузнать об обрывках этой картины, которая, очень может быть, стала причиной нападения и на нее, и на Ольгу Васнецову. Если попытаться восстановить в памяти тот пугающий вечер, то можно вспомнить одну странную фразу, оброненную одним из «кожанов»: «Нет у нее ничего». Он приказал своим подельникам оставить Алену в покое… как же это было?.. Алена даже зажмурилась от усердия. Да, он сказал: «Поехали, ребята», – и Алена почему-то подумала, что именно этот тип здесь всем заправляет, а вовсе не болтливый обладатель гнусавого голоса. А гнусавый возмутился, мол, мы же еще и не начали. И тогда тот раздраженно приказал: «Поехали, говорю! Нечего тут ловить. Нет у нее ничего».
Чего у нее не было, но что оказалось у Ольги Васнецовой? Не об этих ли кусках картины шла речь? Ну, это, конечно, весьма смелое предположение, однако пусть будет, все равно другой версии, как принято выражаться в детективах, у следствия нет. В смысле, другой версии нет у Алены.
Предположим, все обстоит именно так. Предположим, именно ради этих обрывков напали на Ольгу Васнецову. Немного, конечно, странно, что она шла вечером, одна, неся какие-то там сверхценные полотна… шла от своей матери, как говорил Муравьев. Или эти фрагменты хранились у ее матери? Как бишь ее? Имя у нее странное, какое-то политизированное… Сталина, что ли? Нет, не Сталина, подымай выше. Вроде бы, Муравьев сказал, что ее зовут Владлена как-то там, отчество вылетело из головы, да и не важно, ну какое имеет значение, как зовут Ольгину матушку? Главное – эти фрагменты…
– Или НЕ главное, – скептически пробормотала Алена. – Или они ну совершенно не главное, а я, как всегда, пытаюсь выдать желаемое за действительное.
Это она попыталась себя охладить. И ей это удалось. Ясно, что те трое мужчин, которые так напугали ее сегодня, не принадлежали к числу жильцов 58-й квартиры. Ясно, что они тут не бывали прежде. Иначе тетка с шавкой (Алена мысленно извинилась, что по-прежнему называет свою спасительницу – ну вот не удосужилась узнать ее имя, как-то не к лицу это было работнице домоуправления, вроде бы предполагается что она знала, куда шла! – этим оскорбительным прозвищем) кого-то из них признала бы, она явно навидалась прежних посетителей этой квартиры, знала и родню, и друзей погибшего жильца, и этой нынешней хозяйки, какой-то там Ладочки. Получается, они к этой квартире не имели отношения. Но с какой стати они в чужой квартире спрятали сверток, которым, судя по всему, очень дорожили?!
Или это не они его спрятали? А кто? О квартире знал Ушат. Он и спрятал? Еще непонятка: зачем он тогда Алену-то на эту квартиру наводил, если там тайник?! И если он сам – один или в компании подельников – хотел с ней разделаться или напугать, то, значит, он был вчера в квартире или на чердаке, значит, он сам видел, как в дверь ломился таксист. Почему не рассказал об этом своим друзьям из «Ровера»? Или они ему не друзья?!
– Вопросы-то я умею задавать, – пробормотала Алена. – А вот как насчет ответов?!
Она немножко подумала и пошла одеваться. До приезда Вячеслава время еще есть. И она вполне успеет найти ответ хоть на один из тех вопросов, которые себе назадавала. Во всяком случае, попытаться это сделать. И есть человек, который может реально ей помочь. Только его надо еще найти… Все, что Алена о нем пока знает, это то, что ему 85 лет, он бывший фронтовик, у него двое рыжих внуков и он живет в том доме, где магазин «Спар».
Да целая куча сведений!
В это мгновение зазвонил ее мобильный. На сей раз номер определился – Вячеслав!
Интересное кино. Второй раз стоит только Алене о нем подумать – и он немедленно звонит. Нет, что ни говорите, а тангомагия определенно существует. Между прочим, аж две студии аргентинского танго – одна в Москве, другая в Питере – так называются. И не зря!
– Привет! – сказала она, нажав на кнопку ответа, и улыбнулась. И Вячеслав, судя по голосу, улыбался – и в то же время Алена уловила нотку озабоченности.
– Слушай, ты помнишь, что я сегодня приезжаю? – спросил он деловито.
– А вже ж! – ответила Алена почему-то по-польски, бог весть почему. Ну, с ней такое бывало, заносило в дебри иноязычной лексики ни с того ни с сего, словно бы для некоего куража.
– Предлагаю такой план действий: я сразу с вокзала беру такси и еду в «Октябрьскую», там поселяюсь – номер мне уже забронирован, – стремительно принимаю душ и к восьми, не позднее, буду в «Горожанине». Насколько я понимаю, это поблизости. Я даже такси отпускать не буду.
Алена прикинула расстояние и время. Предположим, поезд не опоздает и придет вовремя. Предположим, Вячеслав сразу возьмет машину… в эту пору пробок уже может не быть, но все равно не меньше двадцати минут до гостиницы придется ехать, а поселение (даже при самом благожелательном отношении), а душ, а переодевание, а путь до «Горожанина»?
– Будешь в половине девятого, не раньше, – сказала она с легким вздохом сожаления: ну как же, на танго остается на полчаса меньше!
– Ну, в четверть девятого, – согласился с некоторыми поправками Вячеслав.
На том и порешили.
– Целую тебя и очень жду встречи! – ласково, можно сказать, нежно проговорил Вячеслав. Алена ответила в том же духе, но, если честно, не могла бы ручаться за то, что голос ее трепетал от страсти: ну да, голова сейчас была поровну занята танго и этими играми с обрывками картины…
Уже выйдя из подъезда, она вспомнила, что совершенно забыла включить сигнализацию. Да ладно, она же ненадолго.
Алена перешла улицу и вскоре оказалась возле пресловутого мусорного контейнера. Так, она стояла вот здесь, а рыжие брат с сестрой – вон там, и девочка махала, а парень сказал, что дерево загораживает балкон и вообще с пятого этажа деду не видно…
Алена шагнула на то место, где стояла девочка, и попыталась определить, какие именно окна пятого этажа загораживает дерево. Ну, вот эти три как раз под красным кирпичным орнаментом. Это какой же может быть подъезд… ага, арка справа, значит, если войти во двор, арка окажется слева. Отлично. Вперед!
Алена с удовольствием покинула пахучее место своей дислокации и перебежала дорогу. А на подъезде домофон, вот те на, привет… Придется ждать, пока кто-нибудь не выйдет или не войдет, а потом пытаться внедриться в подъезд. Если пустят, конечно.
Стоило так подумать, как дверь открылась и вышла невысокая женщина в чем-то сером, с таким озабоченным лицом, что Алена воодушевилась: авось удастся прошмыгнуть в подъезд незаметно, дама даже внимания на нее не обратит.