Он не договорил, такая уж у него была привычка. В юные годы Майрона отцу каким-то образом удавалось заставлять сына добиваться своего, не прилагая к тому особенных усилий. Он давал понять, что гордится достижениями сына, но при этом никому даже в голову не приходило, что гордость за него была неким предварительным условием их взаимоотношений. Вот и сейчас отец ни о чем не попросил, но в том и нужды не было.
— Я отыщу его, — пообещал Майрон.
В машине Майрон принялся выспрашивать подробности.
Китти сидела рядом с ним впереди, Микки, устроившийся на заднем сиденье, не обращал на них никакого внимания. Он глядел в окно и, засунув в уши белые наушники, играл роль капризного подростка, каковым, по мнению Майрона, и являлся.
К тому времени, когда они подъехали к реабилитационному центру, Майрону удалось выяснить следующее. Восемь месяцев назад, как это следовало из отметки в паспорте, Брэд, Китти и Микки Болитар переехали в Лос-Анджелес. А через пять месяцев после этого Брэд отбыл со «срочным секретным заданием» (по словам Китти) в Перу, наказав жене и сыну никому ни о чем не говорить.
— Как это, ни о чем не говорить? Что Брэд имел в виду?
— Понятия не имею, — ответила Китти. — Просто сказал, что о нем беспокоиться не надо и не надо никому ни о чем говорить. И еще добавил: «Гляди в оба».
— В каком смысле?
Китти пожала плечами.
— А ты что скажешь, Микки?
Парень даже не пошевелился. Повысив голос, Майрон повторил вопрос, но Микки либо по-прежнему не расслышал его, либо решил не обращать внимания. Повернувшись к Китти, Майрон сказал:
— А мне казалось, вы связаны с благотворительными организациями.
— Так оно и есть.
— Ну и?..
Китти снова лишь передернула плечами. Майрон задал еще несколько вопросов, но почти ничего нового не узнал. Неделя проходила за неделей, а от Брэда ничего не было слышно. В какой-то момент Китти показалось, что за ней с сыном следят. В доме раздавались телефонные звонки, вслед за чем вешали трубку. Однажды вечером на нее кто-то налетел на стоянке у торгового центра, но ей удалось ускользнуть. После этого Китти решила переехать с сыном в другое место.
— Почему же ты мне раньше об этом не сообщила? — спросил Майрон.
— Тебе? Ты шутишь? — Китти посмотрел на него так, будто он только что сморозил ненароком чудовищную глупость.
— Ну не мне, так кому-нибудь еще. — Майрону не хотелось ворошить старые обиды. — Брэда не было три месяца. Сколько еще ты собиралась ждать?
— Я уже объяснила тебе. Брэд велел никому ничего не говорить. Он дал понять, что это опасно для всех нас.
Майрону трудно было поверить во все это — что-то явно не складывалось, — но при попытке нажима с его стороны Китти замкнулась и заплакала. Потом, решив, что Микки не слышит (Майрон-то был уверен, что отлично все слышит), умоляющим голосом принялась выпрашивать свое сокровище — «всего одна доза, ну пожалуйста», — мотивируя это тем, что все равно ложится в клинику, так какая разница?
На неприметной вывеске значилось: «Реабилитационный центр „Каддингтон“». Майрон поехал по частной дороге, мимо ворот с охранником. Снаружи центр выглядел как мотель в псевдовикторианском стиле, каких здесь не счесть; изнутри, по крайней мере в приемном покое, — как необычная смесь роскошного отеля и тюрьмы. Откуда-то сверху лилась мягкая классическая музыка. С потолка свисала люстра. Арочной формы окна были забраны ажурной решеткой.
Судя по бейджику, сестру в приемной звали Кристин Шиппи, хотя Майрон знал, что это гораздо больше, чем просто сестра. На самом деле Кристин была фактической правительницей центра. Она приветствовала их со своего места, из-за кажущегося пуленепробиваемым стекла. Впрочем, «приветствовала», наверное, слишком сильно сказано. Лицо у Кристин напоминало знак «уступи дорогу». С шеи на цепочке свисали очки для чтения. Она осмотрела посетителей, поняла, что их сюда привело, и, тяжело вздохнув, подтолкнула через окошечко наподобие банковского анкеты.
— Заполните это, потом подойдите ко мне, — вместо «здравствуйте», сказала она.
Майрон отошел в угол и принялся было писать, но Китти остановила его.
— В графе «имя и фамилия» напиши Лайза Галахер. Это мой псевдоним. Я не хочу, чтобы меня нашли.
Майрон снова поинтересовался, кому она, собственно, нужна, а Китти снова ответила, что понятия не имеет. Ладно, сейчас с ней спорить бессмысленно. Майрон заполнил анкеты и отнес их сестре. Та взяла бумаги, нацепила на нос очки и принялась внимательно вчитываться в поисках малейшей ошибки. Китти дрожала всем телом. Микки обнял мать, пытаясь успокоить ее, но тщетно. Китти казалась маленькой и тщедушной.
— Вещи у вас собой есть? — спросила Кристин.
Микки показал ей чемодан.
— Оставь здесь. Мы должны проверить его содержимое, прежде чем перенести в палату. — Кристин повернулась к Китти: — Прощайтесь, а потом подойдите к двери, я открою.
— Минуту, — поднял руку Микки.
Кристин перевела на него взгляд.
— Я могу войти с ней?
— Нет.
— Но мне хотелось бы видеть ее палату, — настаивал Микки.
— А мне хотелось бы схватиться с Хью Джекманом. Не получается ни то ни другое. Прощайся и дуй отсюда.
— А когда я могу навестить ее? — не послушался Микки.
— Там видно будет. Твоя мать должна пройти курс детоксикации.
— Сколько времени это займет?
Кристин посмотрела на Майрона:
— Слушайте, почему я должна разговаривать с этим мальцом?
Китти никак не могла унять дрожь.
— Со мной так еще никогда не бывало.
— Если не хочешь здесь оставаться… — начал Микки.
— Так дело не пойдет, Микки, — резко оборвал его Майрон.
— Разве вы не видите, что ей страшно? — негромко, но со злостью спросил Микки.
— Вижу. Но, повторяю, так дело не пойдет. Не мешай людям заниматься своим делом.
— Микки! — Китти приникла к сыну.
В чем-то Майрон по-настоящему сочувствовал Китти. Но куда больше ему хотелось оторвать ее от сына и крепким пинком под самовлюбленный зад вытолкнуть за дверь.
— Надо придумать что-то другое. — Микки подошел к Майрону.
— Ничего другого не придумаешь.
— Здесь я ее не оставлю.
— Еще как оставишь. Иначе я вызываю полицию, или социальных работников, или кого-нибудь еще.
Теперь Майрон видел, что страшно не только Китти. Напуган был и Микки. А ведь он, напомнил себе Майрон, еще совсем ребенок. У Майрона мелькнули в памяти фотографии счастливой семьи — папа, мама, единственный сын. А теперь отец мальчика пропал где-то в Южной Америке, а мать вот-вот пройдет через тяжелую дверь, за которой начинается гнетущий замкнутый мир детоксикации и избавления от наркотической зависимости.
— Не волнуйся, — сказал Майрон с мягкостью, на какую только был способен, — мы о тебе позаботимся.
— Вы что, серьезно? — скривился Микки. — Неужели вы думаете, что мне нужна ваша помощь?
— Микки!
Это была Китти. Мальчик повернулся к ней, и внезапно роли переменились, приняв должный порядок: Китти снова стала матерью, а Микки ее ребенком.
— Все будет хорошо, — сказала она, придав своему голосу твердость, на какую только была сейчас способна. — Поезжай к дедушке с бабушкой, поживи у них. А потом, как только будет можно, вернешься ко мне.
— Но…
Китти снова обхватила ладонями его лицо.
— Все будет хорошо. Обещаю. Скоро ты меня навестишь.
Микки зарылся лицом в ее плечо. Какое-то время Китти не отпускала сына, глядя поверх его головы на Майрона. Майрон кивнул, давая понять, что о мальчике волноваться не надо. Китти это не утешило. В конце концов она отстранилась от сына и, не говоря больше ни слова, направилась к двери. Сестра нажала на кнопку, раздалось жужжание, дверь открылась, и Китти переступила порог.
— У нее все будет хорошо, — сказала, обращаясь к Микки, Кристин Шиппи, и в голосе ее послышалось наконец нечто похожее на нежность.
Микки круто повернулся и направился к выходу. Майрон последовал за ним. Он нажал на кнопку дистанционного управления, щелкнул замок. Микки потянулся к ручке задней двери. Майрон снова нажал на кнопку, и дверь автоматически заперлась.
— Какого черта?..
— Садись вперед, — скомандовал Майрон. — Я тебе не шофер.
Микки плюхнулся на переднее сиденье. Майрон тронул машину с места и повернулся к мальчику, но тот уже заткнул уши наушниками. Майрон похлопал его по плечу.
— А ну-ка убери это.
— Да ну? Думаете, мы сыграем в эту игру?
Но через какое-то время Микки все же уступил. Теперь он смотрел в окно, предоставляя Майрону полную возможность разглядывать его затылок. До дома в Ливингстоне оставалось всего минут десять. Майрону хотелось задать ему не один вопрос, растормошить его, но, может, для одного дня это будет слишком много.
— Не смейте осуждать ее, — не поворачиваясь от окна, сказал Микки.
— Мне всего лишь хочется помочь. — Майрон обеими руками вцепился в руль.
— Она не всегда такой была.
У Майрона вертелись на языке сотни вопросов, но он решил дать мальчику выговориться.
— Она замечательная мама. — В голосе Микки снова зазвучали защитительные интонации.
— Не сомневаюсь.
— Не надо гладить меня по головке.
Теперь у Майрона было за что зацепиться.
— Так что случилось?
— О чем это вы?
— Ты сказал, она не всегда была такой. То есть не всегда была наркоманкой?
— Не называйте ее так.
— Ладно, сам придумай, как ее называть.
Молчание.
— Так все же что ты имел в виду, сказав, что «она не всегда была такой»? — продолжал Майрон. — И почему стала? Что случилось?
— Как это «что случилось»? — Микки перевел взгляд на лобовое стекло, с несколько преувеличенной напряженностью вглядываясь в дорогу. — Папа случился. И вы не можете ее винить.
— А я никого и не виню.
— Раньше она была такая счастливая. Вы даже представить себе не можете. Она все время смеялась. Потом папа уехал, и… — Он оборвал себя на полуслове, замигал, проглотил комок в горле. — И она прямо-таки рассыпалась. Вы не представляете, как много они значили друг для друга. Вам кажется, что дедушка и бабушка — это чудесная, замечательная пара, но у них есть друзья, знакомые, родственники. А у мамы с папой, кроме них самих, никого не было.
— И кроме тебя.
— Ну вот, — насупился Микки, — опять вы меня начинаете по головке поглаживать.
— Извини.
— Нет, вам этого не понять, это видеть надо. Когда люди так любят друг друга… — Микки запнулся, подыскивая слова. — Некоторые пары созданы так, что им просто не дано распасться. Они словно единое целое. Убери одного… — Он не закончил фразу.
— Когда у нее это началось?
— Несколько месяцев назад.
— После отъезда отца?
— Да. До того с самого моего рождения она ни к чему такому не прикасалась. Правда, раньше, я знаю, она баловалась порошками.
— Знаешь? Откуда?
— Я много чего знаю. — По лицу Микки скользнула лукавая грустная улыбка. — Знаю, например, что вы старались их развести. Что говорили отцу, будто мать забеременела от другого. Что она прыгала из постели в постель. Что ему не следует бросать учебу ради нее.
— И откуда же тебе все это известно?
— От мамы.
— Тебе она сама все это рассказала?
— Она всегда говорит мне правду, — кивнул Микки.
Ничего себе.
— И что еще она тебе рассказала?
— Я не собираюсь описывать вам все пятнадцать лет своей жизни. — Микки скрестил руки на груди.
— Она не говорила тебе, что я старался затащить ее в постель?
— Что? Нет. Дикость какая-то. А такое было?
— Не было. Но она сказала твоему отцу, что было, чтобы вбить клин между нами.
— О Господи, ну что за дикость.
— А как насчет отца? Что он тебе говорил?
— Что вы оттолкнули их друг от друга.
— Мне этого вовсе не хотелось.
— Кого волнует, что вам хотелось? Вы оттолкнули их друг от друга. — Микки шумно вздохнул. — Вы оттолкнули их друг от друга, и вот что из этого вышло. Вот почему мы здесь.
— То есть? О чем это ты?
— А по-вашему, о чем?
О том, что отец бесследно исчез. Что мать — наркоманка. Что виноват во всем Майрон, что жизнь их, может, сложилась бы совсем иначе, будь он в свое время более терпим.
— Она хорошая мать, — упрямо повторил Микки. — Самая лучшая.
Ну да, любительница героина в качестве Матери года. Как всего несколько дней назад заметил отец Майрона, дети склонны закрывать глаза на дурное. Но в данном случае это вообще какая-то слепота. А с другой стороны, по каким критериям мы оцениваем родителей? Если судить Китти по тому, что имеется на выходе, по конечному, если угодно, результату, то что ж, достаточно просто посмотреть на этого молодца. Замечательный парень. Отважный, сильный, умный, горой стоит за семью.
Так что, быть может, лгунья, наркоманка, кто угодно, но Китти и впрямь сделала что-то доброе.
Помолчав еще минуту-другую, Майрон решил возобновить разговор каким-нибудь случайным замечанием.
— Я слышал, ты увлекаешься этой дурацкой игрой в крокет?
Дурацкой игрой в крокет? Ой-ой-ой.
— Майрон?
— Да?
— Мы здесь не шары гоняем.
Микки снова заткнул уши наушниками, увеличил звук почти до максимума и уткнулся носом в боковое стекло. Остаток пути они проделали в молчании. Уже на самом подъезде к старому дому в Ливингстоне Микки выключил музыку и перевел взгляд вперед.
— Видишь это окно наверху? — спросил Майрон. — Вон то, с переводной картинкой на стекле?
Микки посмотрел в ту сторону, но ничего не сказал.
— В детстве это была наша с твоим отцом комната. Тут мы играли в настольный баскетбол и бейсбольные карточки, придумали игру в хоккей с теннисным мячом вместо шайбы, а ворота — дверца шкафа.
Микки секунду помолчал, потом повернулся к дяде и сказал:
— Какой же чепухой вы, ребята, занимались.
Все такими умниками стали.
Несмотря на весь кошмар последних двадцати четырех часов — а может быть, благодаря ему, — Майрон не удержался от смешка. Микки вышел из машины и пошел той же дорожкой, где накануне вечером набросился на Майрона. Тот последовал за ним, и на мгновение ему неудержимо захотелось сыграть какую-нибудь шутку с племянником. Что только не приходит в голову в самое неподходящее время!
Мама ждала на пороге. Первым она обняла Микки — так, как только мама на это способна. Обнимая, она не сдерживалась, всего тебя к себе прижимала. Микки закрыл глаза и утонул в ее объятии. Майрон думал, мальчик заплачет, но Микки не из тех, у кого глаза всегда на мокром месте. Наконец мама выпустила его и взялась за собственного сына. Затем отступила на шаг и, не давая им войти в дом, вперила в них убийственный взгляд.
— Ну, что там у вас происходит? — грозно спросила она.
— Что ты имеешь в виду? — Майрон вопросительно посмотрел на нее.
— Вот только не надо кормить меня этими «что ты имеешь в виду?». Отец сказал мне только, что Микки некоторое время поживет с нами. И все. Поймите меня правильно. Микки, я просто счастлива, что ты остаешься. Если хочешь знать мое мнение, слишком долго вы болтались по этим дурацким заграницам. Твое место здесь. С нами. С семьей.
Микки промолчал.
— Где отец? — спросил Майрон.
— В подвале. Приводит в порядок для Микки твою старую детскую. Итак, что происходит?
— Может, позовем папу и поговорим все вместе?
— Хорошая мысль, — сказала мама, грозя пальцем, как это делают… э-э… матери, — только без фокусов.
Без фокусов?
— Эл! Дети приехали.
Они вошли в дом. Мама закрыла дверь.
— Эл?
Молчание.
Все переглянулись, никто не тронулся с места. Майрон первым направился к лестнице, ведущей в подвал. Дверь в старую детскую Майрона — скоро ей предстоит стать комнатой Микки — была распахнута.
— Папа? — окликнул он.
И вновь молчание.
Майрон оглянулся на мать. Вид у нее был еще более удивленный, чем у сына и внука. Майрона охватил страх. Прогоняя его, он через несколько ступенек помчался вниз по лестнице. Микки следовал за ним.
Добежав до конца, Майрон круто остановился. Микки врезался в него сзади так, что он даже слегка пошатнулся. Но ничего не почувствовал. Он смотрел прямо перед собой, и ему казалось, что на глазах рушится весь его мир.
26
Однажды, когда Майрону было десять лет, а Брэду пять, отец взял их на стадион посмотреть игру «Янки» с «Ред сокс». Большинству мальчишек подобные события запоминаются так: поход на матч по бейсболу с отцом, отличный июльский день, головокружительный момент, когда выходишь из тоннеля и впервые в жизни видишь бейсбольное поле с его словно нарисованной травой, солнце, сияющее, как в первый день творения, наконец, своих героев в спортивной форме, разминающихся перед игрой с легкостью, присущей избранным.
Но в тот раз все было иначе.
Отец достал билеты в верхний сектор, откуда мало что увидишь, но в последний момент товарищ по работе дал ему два других — в трех рядах за скамейкой запасных «Ред сокс». Непонятно почему — и к ужасу всей семьи, — но Брэд был болельщиком именно этой команды. Впрочем, на самом деле не так уж непонятно. На самой первой карточке с изображением бейсболистов, которая попала в руки Брэду, красовалась фотография Яза-Карла Ястржемского. Великое, казалось бы, дело, но Брэд был из тех ребятишек, которые сохраняют верность своим первым кумирам.
Стоило им сесть, как отец с ловкостью фокусника извлек из кармана два билета на лучшие места и показал их Брэду:
— Сюрприз!
Билеты он отдал Майрону. Папа останется наверху, а мальчики устроятся в ложе. Майрон взял дрожащего от возбуждения Брэда за руку и повел его вниз. Добравшись до места, он так и ахнул: поле было совсем рядом. В общем, потрясно.