Вид из окна комнаты, где они проводили украденные у настоящей, реальной жизни вечерние часы, был потрясающим: Волга, пылающие закатные берега, переливающаяся кровавыми бликами вода, подсвеченные розовым светом переплетенные ивовые ветви. В это время не существовало ни семьи Бурова, ни родителей Марины, были только они двое – любовники, как в хорошем кино про любовь, как в хорошем романе про любовь, как в хорошем фантастическом сне о любови. Он не хотел из нее выходить, он не мог оторваться от нее, не мог дышать, если ее не было рядом. Даже сейчас, когда все было непонятно и страшно, когда ее рядом действительно не было, Буров, как оказалось, мчался туда, где она могла быть. Рассудок подсказывал ему, что она не могла сама отправиться в эту гостиницу, ИХ гостиницу, снять ИХ комнату. Она плохо ориентируется, поэтому и не учится водить машину, боится, что потеряется, закружится в кольцах дорог. Да и что ей делать одной в комнате, где все хранит на себе отпечаток их любви? Ждать его? Но тогда почему же она ему не позвонила и не предупредила?
Ее не было нигде. Ее телефон издавал обнадеживающие долгие гудки, но это было все, что еще давало ему какую-то надежду. Ее не было ни дома, ни в университете, ни у подруг. Он видел ее подруг, выходивших из дверей университета – они спокойно обходились, жили без нее. А вот Буров без нее задыхался. Ему не хватало воздуха. Он умирал. И сейчас он собирался сыграть с самим собой в жестокую игру: приехать в гостиницу, войти в ту комнату, где они проживали свои самые счастливые часы, и постараться сделать так, чтобы его мечты, его фантазии, его видения материализовались и чтобы в постели оказалась живая и теплая Мариночка. И тогда он стиснет ее в своих объятиях и сделает так, чтобы они никогда больше не расставались. Он привезет ее к себе домой и скажет жене, что эта девушка теперь будет жить здесь до тех пор, пока он не купит им новое жилье. Он даст жене денег, чтобы она не возмущалась, чтобы собрала все самое необходимое и исчезла. Да, он готов поступить с женой именно так, чтобы только сохранить Марину. Марина – это все, чем он живет и кто дарит ему настоящую, подлинную радость. Марина – его первая и последняя любовь.
В гостинице ему сказали, что ее здесь не было. Все было – и запах жареной рыбы, и ивовых зарослей, и близкой прохладной воды. Даже малиновые лучи заката окрасили кровать, как тогда, когда она лежала здесь поверх сбитых простыней и разбросанных подушек. Вот только ее – не было.
Буров разбросал подушки, разрушил порядок простыней, пледов, покрывал. Распахнул окно, впустив свежий речной воздух, запахи невидимых костров. И тихо так позвал:
– Марина!
Потом подошел к двери, запер ее на ключ, вытряхнул из пакета знакомые до боли вещи. Зарылся в них лицом. Он ничего не понимал. Откуда эта посылка? Родители, что ли, отправили?
Он укололся. Это был браслет. Весь усыпанный бриллиантами. В кармашке вязаного черного жакета он нашел и Нефертити, поиграл колье, подставил ладонь солнцу. Нефертити налилась кровью. Еще какие-то золотые вещицы, часики. Сумка. Он отлично помнил тот день, вернее вечер, когда они заглянули в ее любимый магазинчик, полный красивых сумок, перчаток, зонтов, ремешков, кошелечков («Валя, смотри, какой красный кошелек! У меня прямо-таки дух захватывает! А сумка? Нет, ты видел? Сколько в ней кармашков, отделений. Вот этот для телефона, этот для помады, этот – для денежек, за двойной молнией»). Мариночка просто млела надо всем этим остро пахнущим кожей великолепием. Ходила, раскрасневшись от волнения, брала в руки сумки, открывала их и заглядывала внутрь, словно искала забытую вещь. Сумки все были пухлые, набитые мягкой объемной бумагой. Когда продавщица опустошала сумку, та становилась, по словам Марины, какой-то уже неживой, выпотрошенной… пустой.
Эта же черная сумка просто заворожила Марину. Буров заплатил за нее четыреста долларов. Мог бы заплатить и миллион, только чтобы она после этого согласилась поехать с ним в Чардым, в их тайную гостиницу, сюда, в эту комнату.
На какое-то мгновение ему удалось все же вызвать в своем воображении ее облик, очертания ее бледного, нежного тела: она лежала, раскинувшись на простынях, и спала. Вот только лицо ее было смутным, как и застывшая на губах улыбка.
– Марина.
Он бросился на кровать, подмял под себя холодные, остро пахнущие мылом и чистотой жесткие, словно новые, простыни и зарычал.
17
Марк пребывал в растерянности. Беседы с подругами Марины не дали ничего нового. Они повторяли слово в слово показания Миши Расцветаева: ни фамилии, ни имени ее поклонника они не знали, она словно прятала его от них. Да, образ жизни ее заметно изменился, у нее появились деньги, красивые вещи, причем дорогие, это не могло не бросаться в глаза. Нефертити, браслет с брильянтами, часики, вещи, сумка. (Марк и представить себе не мог, что какая-то там сумка может произвести такое сильное впечатление на подружек Воронковой. Он попросил одну из них на всякий случай нарисовать эту сумку.) Они говорили, что время от времени Марина просила их прикрыть ее, чтобы она могла встретиться со своим любовником. Расцветаев? Отличный парень, таких мало, ничего, что больной, он влюблен в Марину.
У Расцветаева не было алиби, в день убийства он был сначала в университете, а потом дома, один, никто подтвердить этого не мог. Но Марк знал наверняка, что он ее не убивал. Конечно, когда понадобится, он вставит его в список подозреваемых, а список-то огромен – целый город.
Разговор с родителями оказался и вовсе тяжелым: да, у Марины появились какие-то украшения, но она объясняла им, что это бижутерия, дорогая, но все равно, бижутерия, это не золото, не бриллианты. Никуда-то она как будто и не исчезала. Разве что задерживалась вечерами у подруг, изредка ночевала у них. Ничего они не знают о мужчине, о котором им стало известно уже после смерти дочери (звонки родителей ее подруг, какие-то странные, полные намеков разговоры, соболезнования, которым не было конца). Марк сказал, что, вероятно, ему придется осмотреть комнату Марины. Он надеялся, нет, он был уверен, что Рита не откажется ему помочь, а она что-то да увидит, поймет, заподозрит.
Вечером, после долгих размышлений, он позвонил Рите и попросил ее приехать к нему.
– Ты любишь сумки?
– Да, люблю. Почти как тебя. – Рита не улыбнулась, она сразу поняла, что Марк нуждается в ее помощи. Что она, как женщина, разбирающаяся не только в сумках, но и в людях, поможет ему найти хотя бы магазин, где Марина вместе со своим любовником купила вещь, достойную любовницы банкира.
– Я думаю, что знаю этот магазин. Это «Честер». Хороший магазин, я сама там часто бываю. Ты же знаешь, что сумки – это и моя болезнь. Есть, конечно, и другие магазины, где продают хорошие итальянские сумки, а я думаю, что почему-то у Марины итальянская. Вряд ли банкир опустился бы до турецких. Хотя всякое может быть, все зависит от вкуса девушки.
Рита вошла в этот магазин, как к себе домой. Они отлично там ориентировалась. Ей все улыбались как клиентке, которая может позволить себе купить его целиком.
Рита, держа в руках рисунок, изображавший сумку, переходила с места на место, разглядывая все черное, кожаное, что могло быть похоже на покупку Марины. К ней подошла продавщица, Рита показала рисунок.
– Такая у вас есть?
Девушка посмотрела на нее с пониманием.
– К сожалению, нет. Их было всего две.
– Такая была у девушки, которую недавно убили, – сказала тихо, чтобы ее не услышали другие покупательницы, Рита. – Мы ищем человека, который вместе с этой девушкой приходил сюда и купил ей такую же. Теперь понимаете?
– Да-да, – оживилась продавщица. – Конечно. Их было всего две, я уже говорила. Одну взяла себе сестра нашей хозяйки, потому что она очень красивая, стильная. А другую. Я хорошо помню эту пару. Девушка – не знаю, как ее зовут, – довольно часто заходила к нам. Сначала одна, а потом…
Подошел Марк. Он слышал весь разговор, находясь поблизости.
– Она? – Он показал фотографию Марины Воронковой.
– Да. Это она. Неужели ее убили?! Бедняжка. Такая красивая девушка! Совсем молоденькая.
– С кем она была? – спросил Марк. – Это очень важно.
– Я не знаю, кто он, но в последнее время они действительно приходили сюда вместе. Он – не сказать, что молодой, но представительный такой мужчина. Высокий, худой, хорошо одетый. У него лицо не очень-то приятное, даже, я бы сказала, суровое, но, обращаясь к этой девушке, он просто таял на глазах. Вы думаете, это он ее убил? Из ревности?
– Что они покупали, можете припомнить?
– Да. Да, конечно. Вот эту сумку.
– Она дорогая? – спросила Рита.
– Чуть больше четырехсот долларов. Если хотите, мы и вам такую закажем. – В ней тотчас автоматически заговорила профессиональная продавщица.
– Нет, спасибо. Что вы еще помните об этой паре?
– Подождите! Кажется, мужчина купил себе кожаный ремень, коричневый. Еще – портмоне. Это девушка его уговорила, сказала, что у него уже старое расползается по швам. Вот так прямо и заявила.
– Что они покупали, можете припомнить?
– Да. Да, конечно. Вот эту сумку.
– Она дорогая? – спросила Рита.
– Чуть больше четырехсот долларов. Если хотите, мы и вам такую закажем. – В ней тотчас автоматически заговорила профессиональная продавщица.
– Нет, спасибо. Что вы еще помните об этой паре?
– Подождите! Кажется, мужчина купил себе кожаный ремень, коричневый. Еще – портмоне. Это девушка его уговорила, сказала, что у него уже старое расползается по швам. Вот так прямо и заявила.
– Скажите, – Рита прочла имя продавщицы на пластиковой визитке, прикрепленной к кофточке, – Лена, как они общались – как он обращался к ней, она к нему?
– Она держалась очень уверенно и смотрела на него с обожанием и с какой-то, знаете, гордостью. Вот, мол, смотрите, какой у меня кавалер. Она еще совсем молодая, почти девочка. – Взгляд Лены стал задумчивым.
– Она называла его по имени?
– Нет. Я не слышала. Да, вспомнила, они купили еще и зонт! Японский, очень красивый, они у нас быстро разошлись. Весь в красных маках.
Марк отошел в сторону и позвонил Воронковой. Ему захотелось услышать ее голос. Странное, ничем не объяснимое желание.
– Лидия Григорьевна? Марк Александрович Садовников. Нет, пока не нашли. Скажите, у вашей дочери был зонт? Вы можете его описать? В маках, значит. Когда он у нее появился? Понятно. Месяц тому назад. Спасибо.
Он повернулся к продавщице:
– Вы сможете помочь нам составить фоторобот этого мужчины?
18
Петр Андреевич Беленков поднялся на лифте и остановился перед дверью квартиры Ольги Погодиной. Сейчас он волновался куда больше прежнего. Его бывшая секретарша, Ольга, исчезла. Перестала отвечать на звонки, словно обиделась на него. Если обиделась, то он может предположить лишь одно: он так и не решился рассказать жене о своем романе, о желании жить с Ольгой, попросить развода, наконец. Он не мог объяснить Оле, что даже при том, что он по-настоящему любит только ее и только с ней ему хорошо, он не хочет пока ничего менять в своей «той, другой» жизни. У него семья, хорошо налаженный быт, жена, любящая, сын, которого он просто обожает и не может бросить. Что его любовь к Оле – это одно, а любовь к своей семье – это другое. Конечно, ей хотелось семьи, детей, как и любой другой женщине. Но, с другой стороны, она тоже могла бы найти в своем существующем на сегодняшний день статусе положительные стороны. Так, к примеру, ей не приходится его обстирывать, кормить (хотя она всегда говорит, что с радостью стирала бы его носки и варила ему щи), лечить – словом, заботиться о нем, как это делает его жена. И кто знает, быть может, их отношения до сих пор сохранили некую чистоту и возвышенность именно по той причине, что она не видит его такого – домашнего, расслабленного, в тапочках и халате, лежащего с температурой – потного и раздражительного. Он всегда появляется перед ней подтянутым, чистым, в выглаженном костюме, свежим, в хорошем расположении духа.
На звонок никто не отреагировал. Получалось, что Оли и дома нет. Тогда где же она? Может, она неожиданно уехала к какой-нибудь дальней родственнице в деревню или на Украину (кажется, она говорила, что у нее там кто-то есть). Но тогда почему же она не сообщила ему об этом? У них до сих пор были такие трогательные отношения, что подобный поступок был напрочь исключен. Даже в случае, если у нее умер кто-то из близких, она тем более непременно позвонила бы, а он, в свою очередь, дал бы ей денег на поездку. И прощание их получилось бы нежным, она плакала бы и говорила, что ей будет трудно без него все эти дни. Что же случилось?
Объяснение он мог бы найти, заглянув к ней в квартиру, по каким-то деталям, приметам понял бы, где она. А что, если она больна?
От этого предположения ему стало и вовсе нехорошо. Она могла заболеть – внезапно. К примеру, острый приступ аппендицита. Ее скрутило, бедняжку, и она не смогла даже вызвать «Скорую».
Петр Андреевич дрожащими руками принялся рыться в своем портфеле в поисках ключей от ее квартиры.
Она отдала ему ключи сразу же, как только их отношения определились и они стали по-настоящему близкими людьми. Она так и сказала: «Петр, вот тебе ключи от моей квартиры, можешь приходить сюда, когда только пожелаешь». Она не сказала фразы типа: «Вдруг что-то случится», – нет. Она просто надеялась, эта милая, влюбленная в него женщина, что он станет появляться здесь, когда ему будет плохо дома, в семье, где, в ее представлении, его никто не любил, не ценил. Но таких случаев было мало, очень мало. И приходил он к ней сам, в ее отсутствие, когда она отправилась по магазинам или просто по своим делам, не потому что дома у него не все в порядке или ему там стало невыносимо. Просто иногда у него случались неприятности на работе, он был зол на кого-то, имевшего отношение к профессиональным проблемам, и его охватывали тоска и отчаяние. И вот тогда ему хотелось увидеть Олю, рассказать ей обо всем, что накипело на душе. Тем более что она прежде была его секретарем и отлично знала всех тех людей, преимущественно коллег-чиновников или подчиненных, о которых он ей говорил, а потому она понимала его с полуслова, во всем соглашалась с ним и, к счастью, никогда не давала советов. Просто сидела, слушала, поглаживая его ласково и целуя в наметившуюся лысину.
Он открыл дверь и напрягся. Потянул носом, с ужасом допуская мысль, что в квартире он может найти труп своей любовницы. Он вспоминал, как исчез один его приятель, долго не появлялся ни на работе, ни на даче. Его жена уехала с детьми в Крым, звонила оттуда Беленкову и спрашивала – не знает ли он, куда подевался ее муж? И тогда Петр Андреевич решился обратиться к соседке, которую хорошо знал и у которой были ключи от квартиры приятеля. Они вместе вошли туда и, едва открыв дверь, сразу почувствовали, как в нос им ударил этот запах.
Приятель умер во сне. Лежал на боку в постели, и труп его снизу налился синеватой кровью. Сердечный приступ.
Сейчас же, как ни пытался Петр Андреевич разобраться в мешанине квартирных запахов, ничего такого, что напоминало бы трупный «аромат», к счастью, не было.
– Оля? – позвал он осторожно. Сделал несколько шагов вперед. Не увидев и не услышав ничего подозрительного, двинулся дальше по квартире. Все как всегда. Везде чисто, аккуратно. Если бы, к примеру, ей стало плохо и она металась бы по квартире, то непременно бы что-то уронила, бросила, разбила. Так он себе это представлял. Не нашел он и следов пребывания врачей: ни пустых ампул или шприцев и влажной ваты в мусорном ведре, ни следов грязной обуви на паркете. Все было тихо, чисто, как всегда. И пахло хорошо, как обычно бывало в этом доме.
В спальне постель была заправлена, шторы задернуты. На столике – букет роз, тех самых, которые он подарил ей в их последнюю встречу.
Он сел на кровать, потом решил прилечь. Потом, вспомнив, что он в обуви, разулся, поставил ботинки на ковер. Сначала смотрел в потолок, потом, очнувшись от раздумий, сел и уставился в небольшой столик с выдвижным ящиком, в котором, как он знал, Оля хранила документы и деньги. Открыл. Там тоже все было аккуратным образом сложено. Шкатулка с драгоценностями, коробка из-под пудры, в которой лежали деньги, – все на месте. В прозрачной папке – документы. Паспорт на месте. Какие-то счета, открытки. И тут его взгляд упал на знакомую картинку. Сверкающая блестками елка, фужер с шампанским, разноцветный серпантин – пригласительный билет на новогодний вечер, который состоится в театре драмы 31 декабря 200… года, начало в восемь вечера. Это было всего несколько месяцев тому назад! Эту «елку» устраивал для элиты города мэр. Пригласительные шли наперечет. Он знал почти всех, кто был там – его друзья с женами, любовницами. Вот и он решился в первый раз, взяв на новогодний вечер жену, пригласить туда и Ольгу. Решили, что она придет с какой-то своей приятельницей, для отвода глаз (ведь Олю многие знали именно как его бывшую секретаршу), но он обещал, что непременно найдет время, чтобы уединиться с ней, у него для нее приготовлен подарок.
Конечно, он напрасно опасался, что кто-то там обратит внимание на Ольгу именно в связи с ним. Толпа разодетых в пух и прах гостей бала, громкая музыка, под которую хочется танцевать, столики с хорошей закуской, интересная программа, приглашенные из столицы артисты. С ним была вся его семья: жена Наташа, Костя и… Оля. Он наблюдал за ней, сидя за своим столиком, и находил ее весьма привлекательной и даже соблазнительной. На ней было темно-синее платье с открытой спиной, доходившее до середины колена, что давало возможность полюбоваться ее стройными ножками. Высокая прическа, длинная шея, украшенная яркими бордовыми сверкающими бусами, такие же длинные серьги, свисавшие почти до плеч.
Но вышло так, что большую часть времени он провел все-таки с женой. Она тоже выглядела в тот вечер ослепительно: во всем черном, изысканном, открытом, и была в хорошем настроении. Правда, выпила лишнего. Но это ей даже шло. Он был рад, что она не скучала, быстро нашла своих подружек – жен его же приятелей, и они от души повеселились, время от времени исчезая с его глаз – он знал, что они курят внизу, в холле. Потом (но, может, это ему показалось, – она какое-то время разговаривала с одним молодым человеком, очень красивым, во всем белом), после чего настроение ее заметно поднялось. Она просто порхала по залу, кружилась в танце со всеми, кто ее приглашал. Петр Андреевич сначала хотел попытаться выяснить, кто этот молодой человек, но потом, воспользовавшись тем, что его жена в отличном настроении и занята, послал Ольге сигнал телефоном, и она вышла на улицу.