Вечером, часов около семи, я позвонил Светке. И ничего не стал объяснять ей. Не потому, что, как сказал Альтер, телефон может прослушиваться — не мог он тогда прослушиваться, — а просто потому, что по телефону Светка мне бы не поверила и весь эффект приглашения был бы разом сведен на нет.
— Светка, — сказал я ей, — приезжай к нам как можно скорей. Лучше на такси. Плачу я.
— К вам или к тебе? — спросила она.
— К нам, — сказал я. — Бросай любые дела. Это важнее всего.
Светка молчала. Она иногда обнаруживала невероятное для женщины умение быть нелюбопытной.
— Так ты приедешь?
— Да.
— И еще одно. Никто не должен знать о том, куда ты сейчас едешь. Ты даешь мне слово?
— Да.
Что и говорить, Светка во время нашего диалога держалась еще эффектнее, чем я.
А звонок в дверь раздался примерно через час, и пружинящей изящной походкой покровительницы сердец и спортивных пьедесталов Светка шагнула в прихожую. Модная шелковая кофточка и джинсы дразняще облегали ее тело, а линялый цвет ткани и естественная бахрома внизу штанин подчеркивали сияющую новизну ее кроссовок. Кроссовки были Светкиной слабостью. Она могла приобретать их бесконечно.
Мы плохо продумали встречу и вышли все одновременно: из кухни Альтер с Аленой, из комнаты — я и Ленка. Дверь открывал я.
— Салют! — сказала Светка. — Ой, ребята, да у вас тут группешник! Вот это хохма, два тулупа в каскаде!
Светка любила пересыпать свою речь терминами фигурного катания, подобно тому, как старые моряки между фраз в разговоре влепляют названия частей корабля и звонкие морские команды.
Мы улыбнулись смущенно и все четверо нестройным хором ответили:
— Салют. Привет. Добрый вечер. Привет.
И Светка перестала улыбаться. Она даже сделала шаг назад, но, почувствовав спиной дверь, почему-то вдруг успокоилась. Я успел заметить, как расширились и вновь стали маленькими ее зрачки.
— А чего это вы все такие одинаковые?
— Вот именно, — сказал я, — чего это.
Помнится, я подумал тогда, как правильно мы остановили свой выбор на ней. Светка — удивительный человек. Не скажу, что всю нашу сногсшибательную информацию о наступлении коммунизма в ближайшие две недели она переварила с олимпийским спокойствием, но реакция ее была примерно такой же, как если бы ей предложили за так несколько пар японских кроссовок или сольный концерт в Мэдисон-сквер-гардене. Для нее это было сопоставимо. И то и другое — радость. Просто радость, чистая, детская, ничем не омраченная. И только, когда мы перешли к делу, Светка начала что-то понимать. Конечно, ей было далеко до высоких рассуждений о судьбах мира, которыми мы без передыху занимались последние пять дней, но тревога наша ей передалась.
— Так значит, может появиться еще одна Светка Зайцева? Е-мое, тодес с перекруткой!
— Может появиться, — подтвердил я, — но не должна. А должен появиться труп.
— Труп? То-о-оже хорошо, — сказала она. — У вас выпить есть чего?
— Коньяк? Шампанское? — любезно предложил Альтер.
— Коньяк. И пожалуйста, французский, раз вы такие богатенькие.
— Французского нет, — грустно сказал Альтер.
— Врешь, — возразила Ленка. — Есть французский.
— Откуда?
— Ты в бутылку из-под «мартеля» ничего не наливал?
Альтер уже понял и кинулся на кухню. А я действительно не только не наливал ничего в ту «историческую» бутылку, но и плотно закрыл пробку, так что на донышке сохранилось достаточно благородного напитка.
В то время мы еще не разучились наслаждаться зрелищем работающего сибра, ну а Светкин восторг при виде множащихся бутылок и кроссовок (по ее просьбе мы еще и кроссовки в экспокамеру подпихнули) мог быть сравним разве что с ликованием резвящегося полугодовалого щенка.
После первой рюмки все посерьезнели. После второй начались яростные споры о принципах работы сибра и возможных последствиях опыта. Третью рюмку пили только мы с Альтером и Светка. Четвертую — одна Светка. И пятую тоже только она. После шестой Светка решила снять джинсы.
— Зачем? — спросила Алена.
— Ну, а что ж я туда в штанах полезу? — обезоруживающе глупо, вопросом на вопрос ответила Светка.
— Все, — тихо сказал Альтер, — накрылся наш эксперимент.
— Ерунда, — возразил я.
Светка выдвинула новый аргумент:
— Зачем размножать старые драные штаны? Хорошо бы снять с трупа совсем новенькие джинсики. Дор-р-рожка «серпантин».
— Снять с трупа? — ошалело спросил Альтер.
— Ну не выбрасывать же?
И на этот вопрос мы не нашлись, что ответить. Потом я глотнул из бутылки и сказал:
— Дать тебе новые штаны?
Впрочем, никаких новых штанов у нас не было. Разговор был совершенно идиотский, и меня не покидало ощущение, что все мы сходим с ума. Надо было как-то заканчивать этот безумный диспут.
— Снимай, — сказал я, — снимай свои дурацкие джинсы, золотце ты мое.
Ладно бы сказать такое спьяну, но я был совершенно трезв.
Моя Малышка откинулась на диване, чтобы видеть меня за спиной Светки, и я был сражен таким знакомым мне властным прищуром любимых глаз и гневным полыханием серого огня в них. И еще я увидел, как точно таким же взглядом смотрит на Альтера Алена. Тошно мне стало, ох, как тошно!
А Светка, не вставая, стянула свои сделавшиеся бледно-голубыми от времени штаны, потом поднялась, слегка покачнулась и, расстегивая на ходу кофточку, подошла к сибру. Он был заблаговременно выращен нами до необходимых размеров, и Светке оставалось только шагнуть в раскрытый зев экспокамеры. Рисуясь, театрально, словно начиная испанский танец, она повернулась к нам вполоборота и щелкнула пальцами. Ленка раньше других поняла немудреный смысл этого движения и поднесла нашей отважной испытательнице рюмку «мартеля». Выпили и мы с Альтером. Чисто автоматически я отметил, что две бутылки уже опорожнены, и мы наливаем из третьей.
А спектакль возле сибра продолжался. Очень картинно была опрокинута рюмка и не менее картинно, грациозным цыганским движением плеч сброшена кофточка. Даже гольфы Светка ухитрилась снять танцуя. Потом я закрыл глаза.
— Дурак, — сказала Ленка.
Быть может, она подумала, что это я изображаю восторг до потери сознания, но я ничего не изображал. Мне действительно не хотелось смотреть. На самом деле. И однажды уже было так, на той печальной памяти у Рюши Черного. Она тогда тоже «танцевала», и мне тоже было не до нее.
Светка — это был пройденный этап в моей биографии, на Светку у меня уже выработался иммунитет, и все же сексапильность ее казалась невероятной, сокрушительной, бьющей фонтаном, я буквально физически ощущал душную, обезоруживающую волну страсти, исходящую от ее тела. Разумеется, я предвидел что-то подобное, и даже Ленка предвидела, но, боже мой, кого еще из надежных людей смогли бы мы так легко уломать на наш кошмарный эксперимент?
— Ну, ладно, хорош раздеваться-то! Не за тем приглашали, — почти крикнул Альтер.
Я открыл глаза. Реплика была неожиданной. И я в который уж раз удивился, как сильно мы с Альтером отличаемся друг от друга: в моем мозгу этой фразы не было.
На Светку подействовало, и последняя спасительная деталь туалета осталась на ней, когда роскошное тело расположилось в камере в позе лотоса. Я уже ничего не соображал. Поэтому Альтер, стоящий ближе, пробежал пальцами по кнопкам. Потом все пятеро мы подошли к гиверу.
Неподвижная, как Будда под священным деревом бодхи в глубине его сидела Светка, Светка-гештальт, а живая смотрела на нее спокойно, даже насмешливо: ведь пока это была просто фотография — объемная, неверояно высокого качества, но все-таки фотография и даже не самая удачная. А потом Альтер нажал еще одну кнопку, и фигура в гивере шевельнулась. И, пока было еще не ясно, жива ли она, я поймал себя на мысли, что не хочу видеть ее мертвой, и это была нелапица и дикость. Нам не нужна была вторая Светка, а был нам нужен, до зарезу нужен безопасный сибр.
Прекрасное тело ледовой танцовщицы качнулось вперед и рухнуло к нашим ногам.
— Врача, — глупо вырвалось у кого-то, и ни один из нас даже не улыбнулся на это.
А Светка, приговаривая: «Вот это находочка для некрофила!», с циничным хладнокровием распутала ноги своей копии, потом положила по всем правилам, принятым для покойников и припала ухом к груди.
— Все. Отпрыгалась, — сказала она, поднимаясь с колен. — Поддержка «лассо» в два оборота!
И вдруг заревела в голос.
Так, жутким аккордом Светкиного плача, отчаянного, бабьего, визгливого плача открылся в нашей жизни очередной этап расплаты.
И мне подумалось вдруг, что это не просто расплата, что это голгофа, я ощутил себя мессией, не вполне добровольно, но с радостью несущим свой весьма модернизированный крест во имя еще более модернизированного спасения.
Я плохо помню, как мы уничтожали труп. Я внезапно почувствовал себя очень пьяным и все дальнейшее осталось в памяти в виде обрывков.
Я плохо помню, как мы уничтожали труп. Я внезапно почувствовал себя очень пьяным и все дальнейшее осталось в памяти в виде обрывков.
Завертывание тела в простыню. Ужасная нелепость. Но оказалось, что так всем привычнее. И потому легче. Светка в махровом халатике с дрожащей в руке рюмкой. Неожиданное шокирующее требование Альтера отрезать для исследования голову. И быстрое согласие всех, что это абсолютно логично: стоило ли начинать эксперимент, если не доводить его до конца. Монотонное нытье Ленки: «Медика среди нас нету, нету медика…» И однообразные возражения Альтера: «И наплевать, наплевать, что нету, наплевать…» Разбитая бутылка. Коньяк на полу. Кто это сделал? Гивер, забрызганный мозгами. Это, конечно, нейрохирургические опыты Альтера. «Ложечку дать? — шутит Алена. — Древние китайцы ели живой мозг. Рассказывают, вкусно.» Пятка, торчащая из воронки питания. Никто не решается подпихнуть ее внутрь, а без этого система не срабатывает. Шальное веселье в глазах Светки, пьющей коньяк из отбитого донышка бутылки. Внезапный возглас Альтера: «Нашел!» «Что ты нашел, придурок?» — это, кажется, я спрашиваю. «Закон Архимеда», — плоско шутит Алена. «Оранжит в мозге!» — кричит Альтер. Оранжит в мозгу? Чушь собачья. Ленку рвет над раковиной в ванной. От коньяка? От трупных дел? Или от всего сразу? «Вот вам и ответ, могут ли монстры блевать», — говорит Альтер. Или не Альтер, а я. И не говорю, а думаю. Ленки ложатся вдвоем на нашем единственном диване. Пьяная Светка якобы понимающе хмыкает: «Дерзайте, девочки». Альтер штампует в сибре подушки. Их в комнате уже десятка два. Алена нагишом сидит в постели и очень неточно льет «мартель» себе в рот. Коньяк бежит струйками по груди, животу и большим желтым пятном расползается на пододеяльнике, Альтер, непоследовательно игнорируя гору сотворенных подушек, раздевается, ложится на голый линолеум и вопрошает в пространство: «Может ли монстр простудиться? Как вы полагаете, господа?» Лужи. Осколки. Кровь. Мозги. Ртутные капли зеромассы. Грязные тряпки. Шарики оранжита. Оранжит-то откуда, Господи? Ах, да, из мозгов. Мозги набекрень. Вам свешать мозгов набекрень два килограммчика? Что? Слишком много? Предпочитаете мозги в стаканчиках? Ради Бога…
А потом снова полная ясность, до абсолютной, вакуумной прозрачности в мыслях.
Я постелил Светке в ванной, использовав саму ванну как ложе, а в качестве перины — альтеровы подушки. Потом мы вышли в кухню и закурили. Светка снова налила себе «мартеля», и я выплеснул его в окошко.
— Не пей больше, глупенькая, не надо. Ты на нас не равняйся. Мы же монстры. Мы теперь ведрами можем.
Но выпить хотелось ужасно. И мы откупорили шампанское. Я старался делать все тихо-тихо, потому что все остальные уже спали.
— Светик! — произнес я торжественно, чокаясь своей мятой кастрюлькой с ее эмалированной кружкой. — Свершилось величайшее событие. Я создал для людей универсальный сибр в безопасном исполнении.
— А трупов много будет?
— Много, — ответил я подумав. — Трупов будет изрядно.
— Плохо, — сказала Светка. Она была мрачнее тучи.
— Брось, глупышка, трупы — это мусор. О людях надо думать.
— Мусор, говоришь? А кого вы сварили сегодня в вашей адской машине? Там было мое тело. Мое! Понял? А не твое… Господи! Ну, почему я такая несчастная, Витька?
Я хорошо знал этот извечный ее вопрос, слишком хорошо, и чуть было не шепнул ей «Иди ко мне». А ей хватило этого «чуть». Она сделала шаг и прижалась к моей груди. И мне стало очень кисло. И очень сладко одновременно.
На ней был халатик, и, когда она грациознейшим движением медленно подняла длинную, стройную, тренированную ногу, распрямляя колено, дотянулась ею до выключателя и большим пальцем тихо, мягко погасила свет, я увидел, что кроме халатика, на ней нету уже ничего.
— Ты специально устроила весь этот стриптиз?
— Да, — шептала она.
— Ты специально соблазняла меня весь вечер?
— Да, — шептала она.
— Может быть, ты тоже хочешь стать монстром?
— Хочу, — шептала она.
— И ты уверена, что это так просто?
— Но ведь Ленка…
— Что Ленка? Ей это могло передаться совсем иначе. Ты пойми, это же не венерическая болезнь, это же подарок иного разума.
— И что, ты специально просил сделать такой подарок и Ленке тоже?
— Я ничего не просил. Апельсин это сам понял.
— Что он мог понять?
— Что я люблю ее.
— Что?! — Светка даже не сразу смогла ответить. — Витька, флип в три оборота, ну ты как маленький, ей богу! Что значит «люблю»? Кто это может понять? Этот твой фрукт пластмассовый? Не смеши.
А потом — совсем другим тоном:
— А меня ты любишь?
— Тебя? Не знаю… Я не умею любить двоих сразу. Наверно, раньше я любил тебя…
— Вот и отлично, Витька, полюби меня еще разочек!
Все-таки она была слишком проста. Слишком.
— Я хочу тебя, Витька, — шептала она, — может быть я даже люблю тебя. Как ты считаешь, односторонней любви достаточно, чтобы сделаться монстром?
И вдруг совсем новая мысль посетила ее, осветив лицо таинственной улыбкой предвкушения.
— Слушай, — выдохнула она сладострастно, — а что, если вы вдвоем, с Альтером?
— Ой, не зли меня, Светик! Оставь свои эксприменты для борделя. Я же готов обслужить тебя только в чисто научных целях.
— Зачем ты говоришь мне гадости?
— А ты? Для меня это все не забава. Я ведь правда люблю Ленку.
— Которую из них? — съязвила Светка.
— Обеих, — с вызовом сказал я.
— Ну, и как оно?
— О, неповторимо! А если серьезно, они пока мне обе как одна.
— Она простит тебе.
— Ты змея, — сказал я ей.
— Она простит тебе, — повторила Светка.
— Но я же сам себе не прощу.
— Это слова, дурачок. И главное: в твоем положении, рано или поздно, это все равно случится. Это же эксперимент. Так лучше со мной, чем с кем-то. Ленка наверняка согласилась бы. Хочешь, я разбужу ее?
— Да ты что?!
— Ну и правильно, и ни к чему совсем…
— Ты змея, Светка…
Это была первая в моей жизни измена. Я лежал с любовницей на груде подушек в ярко освещенной ванной комнате, а за стеной на диване спала жена (в количестве двух), и рядом — голый на полу — храпел еще один я.
Шел только седьмой день от наступления новой эры.
ЛИХИЕ ПЛАНЫ
О главном мы едва не забыли. Но Светка проснулась от жажды, когда желтоватый мутный отсвет раннего утра забрезжил на кафельных стенах нашей «спальни», вышла в кухню, долго с наслаждением пила (проснувшись, я слышал, как она там отдувается) и вернулась ко мне.
— Витька, помоги мне, я боюсь.
В руках у нее был нож, и она держала его так, словно никогда не видела подобного устройства.
— Ты что? — спросонья соображал я туговато.
— Порежь меня, глупый. У меня духу не хватает. Забыл, что ли?
Мне стало обидно. Не она, а я должен был вспомнить о цели нашего эксперимента. Светка имела право, отдавшись, забыть про все, но я-то изменял любимой только во имя жертвы на алтарь науки. И ведь это было так. Мое наслаждение сильно горчило от стыда. Но я забылся в нем, хоть и твердил все время, что это просто надо. Светка же в своем безграничном цинизме оказалась куда последовательнее: получив максимум удовольствия, она теперь деловито перешла к оценке практических результатов.
— Не надо ладонь, — сказал я, — заживать будет долго.
И порезал ей палец.
Ничего не произошло. Вытекла кровь, побежала вниз, чертя на коже красную дорожку. Потом перестала течь, свернулась. Светка тяжело дышала. Я молчал. Я совершенно не представлял, что можно сказать в таком случае. Отрицательный результат — тоже результат. Разумеется. Но только не в такой ситуации.
Потом Светка машинально, не думая, стерла кровь. И тогда я схватил ее за палец и пригляделся. Пореза почти не было видно. Мы долго и тупо смотрели на зарубцевавшуюся кожу. Потом обнялись. Я ощутил в горле ком. Светка плакала. Мы обнялись не как два любовника — мы обнялись как два монстра, и этого уже не надо было стыдиться.
— В разбавленном виде, — сказал я.
— Что в разбавленном виде?
— Моя способность к регенерации передалась тебе в разбавленном виде.
— Это плохо?
— Не знаю. Может быть, это очень хорошо.
— Так я не буду стареть?!
— С чего ты взяла? Я еще не думал над этим.
— А ты подумай. Я считаю, что мы не будем стареть.
Ох, как легко, как небрежно, бросила она это «мы». Многовато что-то становилось «нас».
Светка оделась, села в кухне и закурила.
— Вот что, родная, — сказал я. — В ближайшие дни тебе придется обойтись без мужиков.