Светка оделась, села в кухне и закурила.
— Вот что, родная, — сказал я. — В ближайшие дни тебе придется обойтись без мужиков.
Она стряхнула пепел на коленку, но промолчала.
— Не стоит нам сейчас плодить монстров.
Она молчала.
— Понимаешь, я больше никому, кроме тебя, не могу довериться.
Ее молчание становилось невыносимым.
— Мы слишком многого еще не знаем сами. Мы не имеем права впутывать кого-то еще.
Она глубоко затянулась и выдохнула струю дыма мне в лицо.
— Мы слишком многого не знаем, — повторил я, — может быть, от этого умирают.
— Спасибо, — сказала Светка.
— На здоровье, — ответил я.
— И ты так уверен, романтик ты мой несчастный, что все, с кем я теперь стану спать, будут превращаться в нестареющих монстров. А что, если это передается только через сперму и источником может служить лишь мужчина? Ты-то уж точно теперь бычок-производитель. — Она улыбнулась. — Производитель монстров женского пола. Бедненький, как тебя женщины замучат!
— Перестань, — сказал я.
— А впрочем, — она меня не слышала, — почему только женщины? Наверное, и мужчины тоже. Потрясающее удобство, если так! Один только раз принять грех на душу и можно снимать с себя всякую ответственность. Остальное доделают без тебя.
— Прекрати, — сказал я.
Я еще не знал, как обстоит дело в действительности, но чувствовал, что совсем не так. Не мог быть Апельсин таким же сексуально сдвинутым, как Светка. Все должно было быть гораздо проще.
— К чему гадать? — сказал я. — Мы не врачи и не биологи. Ответы придут в свое время. А сейчас я просто прошу тебя. Ты можешь выполнить мою просьбу?
— Ну, разумеется, Господи, за кого ты меня держишь? Надо — значит надо. Обещаю надеть пояс верности, — дурашливо добавила она. — Только не тяни со звонком, когда можно будет снять. Хорошо? А то ведь я и помереть могу, два тулупа в каскаде!
— Знаешь, Светик, признаюсь честно, в больших дозах я с трудом тебя выдерживаю. Извини.
Я вошел в комнату и лег рядом с Ленкой. А может быть, рядом с Аленой. Я не мог различить их. И мне хотелось плакать.
Утром пили «Байкал», пили пиво, пили холодную воду, пили шампанское. Есть не хотелось.
— Очень может быть, — сказал Альтер, — что нам теперь есть совсем не надо — достаточно солнечной энергии в виде лучей.
Ленка смотрела на Светку подчеркнуто равнодушно и ни о чем не спрашивала. Все три женщины дружно принялись наводить марафет. Я даже не помогал. Мне было тошно от полной апатии. И делами, как уже повелось, заправлял Альтер.
Он собрал нам с Ленкой (точнее не нам, а нашим возможным будущим копиям) кое-что в дорогу: рюкзаки, набитые уменьшенными до предела безопасными сибрами; удобную и теплую одежду и обувь (если придется удирать или если дело будет зимой); оружие — на всякий случай (не нашлось ничего лучше легкого туристского топорика и устрашающего вида ржавого мачете, привезенного мною из колхоза, где оно служило для обрубания свекольной ботвы); и, наконец, текст нашего обращения. Подумав, Альтер добавил к этому фонарик, спички, моток прочной веревки, золотую монету — вот уж полная бессмыслица! — и фляжку коньяку. Никто не мог знать, когда и где нашим копиям суждено возникнуть из небытия, но возникнув, они сразу начнут действовать — так мы настроили себя. Может быть, у них даже не будет времени на размышления. Может быть, они наломают дров. У нас не было выбора. И мы только верили — о, как мы верили! — что этим копиям не придется возникнуть.
Подготовка закончилась. Мы оделись и влезли в сибр без кнопки «РАБОТА». Альтер нажал «ЭКСПОНИРОВАНИЕ». Мы вышли и полюбовались своим гештальтом. Потом включили «РОСТ-", и сибр ужался до размеров, примерно, десять на десять на двадцать миллиметров.
При дальнейшем уменьшении конструкция начинала оплывать, теряя очертания, оранжит пожирал металлические и пластиковые части, а сам таял, словно кусочек сухого льда, и превращался в яркую рыжую горошину миллиметров восьми в диаметре. Каждый раз, уменьшая сибр, рисковать уничтожить его, — конечно, это было очень неудобно, и накануне я решился на очередное изменение: я попросил сибр делать остановку в самый последний момент перед началом деструкции. И вот этот предельно компактный синтезатор мы стали называть сибр-миниморум.
Дальнейший план действий был таков. Сибр-миниморум с нашим гештальтом мы вручили Светке вместе с обычным (безопасным) сибром для тиражирования этой экстремистской игрушки. Предполагалось расшвырять несколько десятков экземпляров нашей дремлющей бомбы по различным, пусть не очень приметным, посольствам и еще столько же — по всяким глухим местам, после чего Светке надлежало скрыться. Вариант надежного укрытия она придумала сама. Закончив дела в Москве за пару дней, она собиралась махнуть на Юг, в место по возможности дикое, и там под другим именем, с перекрашенными волосами и новой стрижкой жить у случайного знакомого вплоть до серьезных перемен. Все это планировалось на тот случай, если нас все-таки заставят говорить и им придется искать Светку. На что мы надеялись? На то, что наш наивный набор приемов позволит выиграть если не партию в целом, то хотя бы время? Да, и на это тоже. Но главное, мы надеялись, что сумеем молчать — ведь мы были не просто люди. И мы блефовали: в нашем «Обращении» говорилось, что это я сам, лично, разбросал огромное число сибров по только мне известным местам и даже по местам мне не известным. В таком случае ситуация выглядела безнадежной для тех, кто захотел бы помешать мне, но… Всяко могло повернуться, и в худшем случае весь груз ответственности за судьбу Вселенной свалился на Светку. Что любопытно, ее совсем не пугала такая ответственность. Более того, принять участие в серьезной и опасной игре представлялось ей чертовски заманчивым. Так, опрокинув стакан шампанского, Светка заявила:
— А если схватят, покончу с собой. Проглочу растущий сибр.
— А вот этого не надо, — испугался я. — Давай договоримся: действовать строго по инструкции. Если схватят, это еще не проигрыш. Не надо паниковать.
— Паниковать не надо, — согласилась Ленка, — но, знаете, ребята, как-то это смешно. Игры эти с правительством, шпионские страсти — детский сад какой-то. По-моему, ничего у нас не выйдет.
— Выйдет, — сказал я упрямо, — обязательно выйдет.
Черт знает откуда была у меня такая уверенность.
А когда мы уже прощались со Светкой, быть может, навсегда (как сентиментально, как пошло и вместе с тем как страшно звучало это маленькое дополнение!), и на каких-нибудь полминуты остались один на один, она шепнула мне:
— А знаешь, от чего мне будет труднее всего удержаться?
— От чего?
— От желания провести эксперимент. Я заболела твоей дурацкой сибрологией.
— Черт с тобой. Проводи свой эксперимент. Но только один, а не десять. И это должен быть человек, которому ты сможешь доверять, как самой себе. Нет, больше, чем себе. Ты поняла?
— Я поняла. Девочку Светочку лишили сладкого. Она обиделась и будет играть во взрослые игрушки.
— Лишишь тебя, как же! Сластена. Ты только про «игрушки» не забывай. Страшненькие у нас с тобой игрушечки.
Подошли Ленка, Алена и Альтер. Мы попрощались коротко и сухо. Мы боялись сказать лишнее. Мы боялись сглазить. Черт знает в какие дали мы провожали друг друга. Черт знает в какие руки отдавали мы судьбы мира. Легкомыслие. Лихачество. Молодость. Привкус отчаянной радости на губах. Любовь. Вера в завтра. Пронзительная голубизна простора. Бесконечность. Звезды. Счастье.
ВАЛЕРКИН ДЯДЯ
С дядей Валерки Гридина знаком я был шапочно. Мы виделись, конечно, не один раз, но хорошо я помнил только две встречи.
Классе в пятом во время весенних каникул Валерка вдруг пригласил меня прокатиться вместе с ним в Волоколамск. Во главе делегации ЦК дядя ехал туда по делам. Поездка вышла отличной. Первый раз в жизни я сидел в «чайке» с ее мягким, до нереальности бесшумным, ходом — казалось автомобиль летит над землей; и милиционеры, стоящие на перекрестках и постах ГАИ, отдавали нам честь, хотя во второй машине, кроме шофера и нас с Валеркой, никого не было; и светило солнце, и город Волоколамск казался чистым и красивым; и на заводе клееных конструкций было страшно интересно, особенно понравились нам с Валеркой пенопластовые ящики и странные алюминиевые гвозди к ним, которые мы не приминули взять на память; и на банкете нас замечательно покормили, только изысканный суп по рецепту французской кухни ни мне, ни Валерке не понравился; а в Кашине мы поговорили со старичками, видевшими самого Ленина; а в краеведческом музее запомнилась коллекция русских денег; и только на обратной дороге меня вдруг укачало в монотонно приседающей на рессорах машине, а остановиться не было никакой возможности, и я открыл окошко и перепачкал дверцу, и водитель Семен Семеныч говорил: «Ну что ж ты так, бедолага? Смотри, заставлю отмывать потом».
А второй случай был годом позже. Мне и Валерке поручили сделать небольшой плакатик для кабинета физики о тепловых явлениях в природе. А дядя Валеркин как раз приехал тогда из Японии и привез какой-то невероятный набор фломастеров-то ли сорок восемь, то ли пятьдесят шесть цветов, вот мы и поехали к дяде. Картинки получились роскошные — и я, и Валерка, оба рисовали неплохо, а вот с текстом оказалось труднее. Неинтересно было его придумывать. И мы долго сидели, сбиваясь на шутки и посторонние разговоры, а дядя заходил к нам время от времени и спрашивал: «Ну как? Вы про тягу напишите. Написали про тягу?» А про тягу мы не написали — в учебнике такого не было — и он снова заходил и говорил: «Ну, как же, тяга — это же тепловое явление. Напишите про тягу». Он был в длиннополом шелковом халате, непокорные вихри его были зачесаны по моде пятидесятых годов и то и дело спадали на лоб, а в полных губах дымилась длинная «новость» с ватным фильтром.
И вот теперь, когда мы шли к нему, мне вспомнился солнечный Волоколамск и дурацкое слово «тяга», засевшее в памяти, как алюминиевый гвоздь в пенопласте.
Валерка ни о чем не спрашивал. Этим был Валерка хорош. Мы не часто виделись с ним после школы: пути-дорожки постепенно расходились, но если нужно было помочь, Валерка помогал без лишних слов: купить ли японскую куртку в «валютке», одолжить ли на время «курсовика» шикарный микрокалькулятор, достать ли билеты в дефицитный театр. Валерка даже не удивился, что теперь мне нужен сам его дядя, лично. Он только сказал:
— Учти, если ерунда какая-нибудь, дядька долго слушать не станет. Он у меня такой.
— Учту, — ответил я.
Мы пришли все втроем, но решили, что для делового разговора лучше будет, если я начну без Ленки. Поэтому Валерка остался развлекать ее в гостиной, а мы с Николаем Степановичем уединились в кабинете.
Все накануне было решено, что предисловий никаких не надо, и теперь я просто поставил сибр на стол, скопировал для наглядности мятую пятерку, используя в качестве питания окурки из пепельницы, а потом нажал кнопку «РОСТ+».
Валеркин дядя молча смотрел на сибр и курил. Молчал он долго. Потом пожевал полными губами, сделал последнюю затяжку и бросил окурок не в пепельницу, а в воронку питания, чем совершенно восхитил меня. С окурком, разумеется, ничего не произошло: в процессе роста сибр не работал.
— Его остановить можно? — спросил, наконец, Валеркин дядя.
— Можно, — сказал я и нажал кнопку «СТОП».
(К моменту визита мы уже поняли, что погорячились, и кнопка «СТОП» была восстановлена в правах).
— А если не останавливать? — спросил он.
— Остановится автоматически. Когда прочность металла окажется недостаточной, чтобы выдерживать собственный вес при данной геометрии устройства.
Это был блеф. Мы не делали таких опытов, не рискнули делать. Но мог ли я ответить: «Не знаю»? (Кстати, потом оказалось, что догадка почти верна. Максимальный размер сибра был весьма скромен: грузовик скопировать было можно, но вертолет залезал в экспокамеру только без пропеллера).
— Страшное оружие, — сказал Валеркин дядя.
— Это не оружие, — возразил я.
— Это ты так считаешь.
— Мне бы хотелось, чтобы так считали все.
— Мне бы тоже хотелось, — сказал Валеркин дядя. — Так расскажи, что она еще может, эта твоя штуковина.
Я рассказал. Валеркин дядя выкурил подряд две сигареты.
— И ты сам это сделал?
— Сделал не сам. Придумал сам.
И я рассказал про Апельсин.
— Ты уверен, что это не совпадение? Ты уверен, в конце концов, что мысли твои были раньше, чем появилась эта машинка?
— Уверен. Я еще не сошел с ума.
Конечно, он думал о секретном оружии, и только эта версия развалилась.
— Давно это было?
— Неделю назад.
— Давно, — констатировал он. — И сколько же человек в курсе? Только честно. Ты же понимаешь, искать все равно будут всех.
«Ищите», — подумал я.
— Николай Степаныч, с нашей точки зрения это вопрос не принципиальный.
— Ну, сколько? Двадцать? Сто?
Что и говорить, Валеркин дядя умел владеть собой.
— Ну, разумеется, меньше, — ответил я чуть раздраженно.
— Один, — предположил он.
— Больше.
— Ты и жена.
Я промолчал.
— И лучший друг. Да? Или еще родители?
Я молчал, как партизан.
— Ну, ладно, конспиратор, скажи тогда, какие же вопросы вы считаете принципиальными.
— Пожалуйста, — сказал я. — Что сделают с сибром?
— Сибр будут исследовать.
— Долго его будут исследовать?
— Не знаю. Я не ученый, — сказал Валеркин дядя.
«Вряд ли это будет зависеть от ученых», — подумал я, но не сказал.
— А потом?
— Потом видно будет.
— Нет, — сказал я. — Видно должно быть уже сегодня. Сейчас.
— Какой ты быстрый! — усмехнулся он.
— Да нет, — сказал я, — я не быстрый. Мы думали целую неделю, и за это время сибр мог бы спасти от смерти миллионы людей.
— И ровно столько же, если не больше, свести в могилу.
В его словах была правда. Я еще раз восхитился, как бойко соображал этот человек.
— Но сибр нужен людям, — сказал я.
— Сибр опасен, — возразил он.
— Не настолько, насколько Вы себе представили. Просто мы привыкли думать о самом худшем. В первые полчаса мне тоже было страшно, — соврал я, — а потом мы думали об этом неделю. И я знаю: сибр нужен людям. Надо только сделать его безопасным. Это реально.
И, опережая его новые вопросы и возможное вполне естественное возмущение моим несколько ультиматитвным тоном, я передал ему наше «Обращение».
По мере того, как он читал, лицо его делалось все более мрачным, а правая рука начала странно блуждать по столу, по карманам и вокруг в поисках то ли ручки, то ли телефонной трубки, то ли — и это было бы вполне нормально — пистолета. Но Николай Степаныч был в спортивных брюках и домашней байковой рубашке, и пистолета при нем не оказалось.
Постепенно он успокоился и сказал:
— Позови-ка жену. Ей тоже полезно послушать. А Валерке передай, пусть Нина сделает нам кофе.
— Вот что, ребята, — начал Валеркин дядя, когда Ленка села в кресло и, спросив разрешения, закурила. — Вы пришли не за советом. Вы пришли поставить нас перед фактом. Позиция рискованная, но, безусловно, очень эффектная. Причем, не могу не признать: в той исключительной ситуации, в которую вы попали, у вас есть право диктовать условия. Но предупреждаю, ребята, подумайте. Хорошенько подумайте. Диктат — это очень страшная штука. И сложная. Не знаю, сдюжите ли. А все, что зависит от меня, я сделаю. Ваш вопрос будет рассмотрен на самом высоком уровне. Ждите. За вами приедут.
— Только, если можно, пусть машина будет без решеток на окнах, — грустно пошутил я.
— Принято, — сказал Валеркин дядя.
— Но это не все! — встрянула Ленка. — Мы все-таки пришли и за советом тоже. Мы решили, что делать, но мы совсем не знаем, как.
— Да, — подтвердил я, — было бы очень интересно обсудить это с вами. У вас еще есть время?
— Думаю, — сказал Валеркин дядя, — у меня теперь будет чертова гибель времени для решения именно ваших проблем.
Жена Николая Степановича принесла кофе. И мы начали обсуждать. Разумеется, порядок обсуждения задавал он. И делал это профессионально, умно. Нам с Ленкой было смешно и даже стыдно вспоминать наш детский сад за круглым столом. Многое ли могли мы предусмотреть с едва законченным высшим образованием и полным отсутствием производственного опыта? И иногда по ходу разговора нам делалось страшно — мол, не по Сеньке шапка — но это ощущение проходило, потому что уже в следующую минуту мы вновь убеждались: главное решение принято верно, и никому, ни на каком уровне, уже не сбить нас с намеченного пути.
— Власть, — говорил Валеркин дядя, — как вы представляете себе власть в вашем сибровом мире?
— Власти не будет, — сказал я.
— Приехали, — улыбнулся он. — Это что же, коммунистическое самоуправление? А новый человек? Тоже сразу? Каждый, получив в руки сибр, станет новым человеком? И значит, полный и окончательный коммунизм ни за понюшку табака? Плохо вас учат в ваших институтах!
Я растерялся. Действительно, с чего я взял, что не должно быть власти?
— Я полагаю так, — продолжал Валеркин дядя. — Советы остаются. Будет только еще какой-нибудь Всемирный Совет. Вот это будет уже совершенно новый орган, а все остальное пока по-старому. У нас, во всяком случае. И партии останутся. Я полагаю, много будет партий. И коммунистическая партия тоже будет.
И это прозвучало почти как ленинское «Есть такая партия!»
Мы слушали Валеркиного дядю немного обалдело, но я уже начал приходить в себя и спросил очень грамотно:
— А рычаги управления? Какие будут рычаги?
— Именно — какие? — сказал он. — Вам и решать, ребята. И уж постарайтесь, чтобы это были не только тюрьмы и казни. Стимулы нужны, понимаете, стимулы. Ладно, поехали дальше.