– Такая уж я уродилась, – сказала она. – Или вам хотелось бы, чтобы я была подобна большинству и начинала заедать свои проблемы каждый раз, когда мне становится грустно?
Я ответил, что поднял этот вопрос в свете состоявшегося на прошлой неделе разговора о сексе, подумав, не приносит ли ей облегчение или даже удовольствие игнорирование сексуального голода.
У Джессики этот вопрос вызвал раздражение. Она ушла, даже не попрощавшись.
На следующий день она вернулась и сказала, что, несмотря на то, что в моих словах может быть доля правды, они все равно не объясняют, почему они с Полом перестали заниматься сексом.
Я спросил, нет ли у нее каких-нибудь конкретных воспоминаний о том, какие события могли заставить ее отказаться от секса с Полом?
Она ответила, что это случилось после рождения Фиби, их дочери.
– Я полагаю, все произошло совершенно естественным образом. Я была измотана от недосыпа, грудь сочилась молоком, и мне казалось, что я просто рехнусь, если не посплю хотя бы еще одну ночь. Секса в то время мне хотелось меньше всего.
«Я думала, что между мной и моим ребенком возникнет любовь, которой я никогда до этого не чувствовала. Что я найду любовь, целиком состоящую из тепла и взаимопонимания. И я нашла эту любовь…
Да только я не предполагала, что этот крошечный ребенок сможет порождать во мне еще и такую злобу».
Одну ночь Джессика запомнила особенно хорошо. Фиби еще не перешла на твердую пищу; ей тогда было, наверно, около полугода. Джессика еще кормила ее грудью. Она пыталась приучить Фиби есть и спать по графику, чтобы побольше спать по ночам. Она накормила и уложила ее в десять вечера. Где-то в полночь Фиби расплакалась. Джессика посчитала, что ее просто нужно убаюкать. Пол очень долго укачивал дочку, но та никак не успокаивалась. Он был уверен, что Фиби требует еще молока.
Джессика с Полом тогда страшно поскандалили. Она считала, что муж совершенно не помогает ей в попытках перевести Фиби на кормление по четкому графику и сводит все ее труды на нет. Он сказал, что, если Джессика не покормит ребенка, он возьмет из холодильника сцеженное молоко и сделает это сам, а потом так и поступил. В результате выяснилось, что он был прав, и Фиби по какой-то причине была до сих пор голодна. «А я думала, что она сможет научиться успокаиваться и засыпать сама по себе».
Остаток ночи прошел еще хуже. Фиби крепко уснула, супруги вернулись в кровать, и Джессика начала плакать. Она ожидала, что Пол обнимет ее, но он отодвинулся подальше и повернулся спиной.
– Я спросила его, почему он не идет пообниматься, а он ответил: «Я думаю, ты успокоишься и заснешь сама по себе». Я всю ночь не сомкнула глаз и злилась на Фиби с Полом. Я их обоих просто ненавидела.
Джессика вздохнула, а потом сказала мне, как еще до беременности воображала, что в любой момент будет знать, что надо делать и как выходить из сложившейся ситуации.
Она думала, что будет по-настоящему хорошей мамой (уж точно лучше собственной матери и большинства своих подружек) и что с появлением ребенка их отношения с Полом только укрепятся.
– Вы надеялись, что рождение ребенка поможет вам забыть о собственном несчастливом детстве, – сказал я.
– Я думала, что между мной и моим ребенком возникнет любовь, которой я никогда до этого не чувствовала, – ответила она. – Что я найду любовь, целиком состоящую из тепла и взаимопонимания. И я нашла эту любовь… Да только я не предполагала, что этот крошечный ребенок сможет порождать во мне еще и такую злобу.
Когда Фиби не могла уснуть или, например, когда она однажды укусила другого ребенка в песочнице, Джессика впадала в дикую ярость. Особенно трудно ей было переносить плач дочери.
– Она выла и выла, и каждый раз, пускаясь в этот свой рев, она словно говорила мне, какая я ужасная мать. Я, конечно, ничего такого с ней не делала, но чувствовала, что меня подмывает схватить ее и тряхануть как следует раз-другой. Это было ужасно. – Джессика поерзала на кушетке. – Я всегда считала себя хорошим человеком, – сказала она, – пока не родила ребенка.
Временами, когда у нее случались приступы особенной неуверенности в себе, она хотела, чтобы Пол поддержал ее, каким-то образом убедил ее, что она хорошая мать.
Она не переносила, когда его мнение не совпадало с ее мыслями. Ей казалось, что и он тоже наводит на нее критику. Теперь, оглядываясь назад, Джессика поняла, что всегда очень быстро отходила в отношении Фиби, но не в отношении Пола.
Я сказал ей, что она, может быть, напрасно обвиняет Пола. Ведь если бы проблема была в нем, то она вполне могла бы считать себя хорошей матерью, а Фиби – хорошим ребенком.
Неожиданно Джессика подскочила на кушетке. Она вспомнила еще кое-что. Однажды днем к ней зашла подруга, и они сели пить чай. Вошедший на кухню Пол, желая присоединиться, подвинул к столу стул. Когда он делал это, Фиби, сидевшая на коленях у Джессики, протянула ручку и, попытавшись схватить мамину чашку, свалила ее на пол. Чашка разбилась.
– Я заорала на Пола и обозвала его идиотом. Моя подруга расхохоталась. Я действительно верила, что Фиби разбила мою любимую кружку из-за того, каким образом усаживался за стол Пол.
– Ваш первый импульс был – обвинить Пола, возненавидеть его. Таким образом вы не допустили ненависти в адрес Фиби. Вам будет очень трудно желать Пола, если вы находите полезным ненавидеть его.
Джессика закрыла лицо руками и издала звук, который я поначалу не смог узнать. Я никогда не слышал, как она плачет.
В конце сеанса, когда Джессика готовилась уходить, я вспомнил, как меня покоробило слово «лапочка». Это слово не было знаком близости или любви, оно было выражением ненависти, упрятанным в сладкую оболочку.
Добавить к этой истории можно только одно. Несколько недель спустя, на работе, Джессика увидела, как Пол готовит для клиента презентацию проекта с помощью своей ассистентки, смышленой и симпатичной молодой девушки-архитектора. До сих пор Джессика никогда не обращала внимания на то, как они работают вместе, но теперь, сидя за своим рабочим столом, она увидела их в переговорной, обратила внимание, как они касаются друг друга во время разговора, как они оба рассмеялись над какими-то его словами, и… очень-очень захотела его.
Как любовные муки не дают нам любить
Мэри Н., сорокасемилетнюю домохозяйку и мать троих детей, доставили в больницу в маниакальном состоянии. Незадолго до этого срыва Мэри вместе с мужем ходила на вечеринку, которую у себя в саду устраивал их сосед. Там они познакомились с человеком по имени Алан, недавно овдовевшим судебным адвокатом.
В какой-то момент Мэри и Алан одновременно оказались на кухне и разговорились. Говорили они откровенно и открыто.
Он рассказал, как страдал после смерти жены, а она поведала ему о том, как тяжело перенесла недавнюю смерть сестры от рака. Алан пригласил ее к себе в гости, отобедать в следующую пятницу.
Когда наступила пятница, Мэри появилась у него на пороге с букетом пионов и бутылкой Sancerre. На улице за ее спиной стоял наемный грузовой фургон со всей ее одеждой и прочими пожитками, включая даже крупные предметы мебели. Алан тепло поприветствовал Мэри и принял ее подарки.
Он сообразил, что она задумала, только увидев грузчиков. Когда он отказался пустить ее в дом, Мэри впала в истерику, начала рыдать и рвать на себе одежду. Алан позвонил ее мужу, который, в свою очередь, связался с семейным врачом.
* * *Через четыре месяца после расставания со своей женой, Айзек Д., хирург сорока одного года от роду, поехал в Америку на научную конференцию. Сидя в баре аэропорта Кеннеди, он познакомился с двадцатидевятилетней Анной, врачом-дантистом. Они с часик поболтали о том да о сем, а потом каждый отправился своей дорогой.
Вернувшись в Лондон, Айзек уселся за компьютер и начал искать Анну в Интернете. Спустя пару дней он вошел в ее стоматологический кабинет в Буэнос-Айресе с охапкой цветов и жемчужным ожерельем-оберегом. Анна сразу же позвонила отцу и жениху. Они приехали в ее офис и попытались выставить Айзека, но он согласился уйти, только когда ему пригрозили арестом прибывшие по вызову офицеры полиции.
Через неделю, сидя у меня в кабинете, Айзек рассказал, что всегда был склонен к внезапным безумным влюбленностям, но на этот раз все было совсем по-другому, потому что в этом случае он почувствовал самую настоящую любовь. Прийти и поговорить со мной он согласился только по настоянию своего врача. Он был готов обсудить со мной чувства, которые испытывал, будучи отвергнутым женщиной, но в своем поведении не видел ровным счетом ничего дурного.
– Я просто старомодный романтик, – сказал он мне.
* * *Всем нам в те или иные моменты жизни приходилось страдать от любовной лихорадки. В особо тяжелых случаях любовные страдания могут привести к навязчивым состояниям и соответствующему поведению (например, преследованию объекта страсти), а также к одержимости на сексуальной почве.
Пребывая во влюбленном состоянии, мы чувствуем, как исчезают наши эмоциональные рамки и рушатся стены между нами и объектом нашего желания.
Мы ощущаем груз физического желания, больше похожий на боль. Мы искренне верим, что это настоящая любовь.
Многие психоаналитики полагают, что любовное томление является формой регрессии, что в этом страстном желании предельной близости с другим человеком мы становимся похожими на детей, жаждущих материнских объятий. Именно по этой причине мы попадаем в зону максимального риска, когда боремся с отчаянием или болью потери, когда оказываемся в одиночестве или изоляции. К примеру, такие влюбленности широко распространены среди студентов-первокурсников, начинающих самостоятельную жизнь в университетских студенческих городках. Но можно ли считать все это настоящей любовью?
– Иногда я говорю (конечно, полушутя), что влюбленность – это захватывающее начало, а любовь – скучное продолжение, – сказала мне как-то раз поэтесса Венди Коуп. – Люди, переживающие любовные муки, не торопятся примерять свои фантазии к реальности.
Но почему же тогда, если принять во внимание все те страдания, которые может приносить любовная лихорадка (утеря ментальной свободы, чувство неудовлетворенности самим собой, мучительная душевная боль), некоторые из нас так долго отказываются посмотреть в глаза этой самой реальности?
Часто это происходит, потому что осознание реальной ситуации для нас равнозначно признанию собственного одиночества. И хотя само одиночество может быть чувством полезным (например, оно способно мотивировать нас на знакомства с новыми людьми), боязнь одиночества может играть роль капкана, попадая в который мы очень долго не можем избавиться от душевных мук. В худшем случае любовные страдания могут стать частью нашей натуры, способом восприятия окружающего мира, в определенных аспектах сходным с паранойей.
* * *Много лет назад у меня была пациентка, которую звали Хелен Б. Это была журналистка-фрилансер тридцати семи лет от роду.
На протяжении девяти лет у нее длился роман с женатым коллегой по имени Роберт. Находясь в плену любовной лихорадки, Хелен не могла даже думать о нем в рациональном ключе.
Роберт годами нарушал данные ей обещания. К примеру, предлагал вместе поехать куда-нибудь на праздники, а потом брал с собой жену вместо Хелен.
Он клялся, что уйдет из семьи, как только младший из детей поступит в университет, но когда это наконец случилось, не стал предпринимать никаких активных действий.
Через три месяца после того, как Хелен начала ходить на психоанализ, Роберт сказал ей, что влюбился в другую женщину и бросает ради той свою жену. Хелен не отторгала эту информацию и не закрывала на нее глаза, но, судя по всему, просто не могла понять все, что из нее следует.
Она сказала мне, что «понимает, что он имеет в виду» и «видит, что происходит в действительности».
– Мои подруги постоянно говорили, что Роберт никогда не уйдет от жены, и ошибались… Ведь он от нее уходит, – торжествуя, сказала она мне.
Хелен сказала, что она «в восторге» от такого развития событий, потому что уверена, новая подружка Роберта «просто не сможет его удержать», и он в конечном итоге вернется к ней. Такая возможность, конечно, была, но Хелен верила в такой исход, как в неизбежность, и отказывалась признавать очевидный факт: Роберт полюбил другую женщину.
Многие психоаналитики полагают, что любовное томление является формой регрессии, что в этом страстном желании предельной близости с другим человеком мы становимся похожими на детей, жаждущих материнских объятий.
Подобно параноикам, страдающие от любовной лихорадки тоже мастера собирать информацию и подмечать детали, но, понаблюдав за ними, видишь в их поведении подсознательное стремление находить в любом новом факте подтверждение своей навязчивой идеи.
За первый год психоаналитической работы с Хелен я пришел к выводу, что мне не удается помочь ей поменять схему мышления. Она напоминала мне сторонников конспирологических теорий, которые верили, что принцессу Диану убил принц Филипп или что террористические атаки 11 сентября были делом рук ЦРУ.
Ее убеждения тоже было невозможно поколебать никакими доводами и доказательствами. Когда я попытался продемонстрировать, что ее чувства к Роберту не меняются, несмотря на любые его поступки, она с раздражением в голосе ответила мне:
– Так не это ли признак настоящей любви?
* * *Преподавая техники психотерапии, я часто включаю в список материалов для чтения «Рождественскую историю» Чарльза Диккенса. Я считаю данное произведение описанием экстраординарной психологической трансформации человека и думаю, что Диккенс рассказывает нам нечто чрезвычайно важное о том, как меняются люди.
Как вы, наверно, помните, в этой сказке жадного Скруджа посещают три призрака. Святочный Дух Прошлых Лет возвращает Скруджа в детство, заставив заново пережить череду горестных мгновений и вспомнить, как отец оставил его одного в школе, как умерла малышка-сестра, как он сам решил бросить невесту, чтобы посвятить свою жизнь зарабатыванию денег. Дух Нынешних Святок демонстрирует Скруджу доброту и душевную щедрость влачащего нищенское существование семейства Боба Крэтчита, младший сын которого, Малютка Тим, находится при смерти, и именно в результате того, что Скрудж отказался платить Бобу достойное жалованье. И вот наконец Скрудж приходит к полной трансформации, когда Дух Будущих Святок показывает ему его заброшенную могилу.
Скрудж меняется не от страха. Он меняется оттого, что его преследует этот страх. Мы можем бояться потолстеть, но одни эти опасения вряд ли заставят нас сменить диету. Но навязчивый, неотступно преследующий страх – это совсем другое дело. Он заставляет нас помнить – ощущать всем своим существом – какой-то факт или какой-то элемент информации о нашем мире, знания о котором мы всеми силами стараемся избежать.
Какого же знания пытался избежать Скрудж?
Скрудж не хотел думать о смерти своей матери, о смерти сестры, о потере невесты. Он не мог выносить мысли о конечности любви. Диккенс говорит нам, что перед тем как улечься спать, Скрудж в одиночестве ужинал и коротал остаток вечера над своей амбарной книгой, в которой фиксировались приходы, расходы и полученные проценты. На мой взгляд, это означает, что вечерами Скрудж пытался успокоить и утешить себя. Перечитывая приходно-расходную книгу, он, скорее всего, говорил себе: «Видишь? Никаких потерь, сплошная прибыль».
В конечном итоге Скрудж меняется, потому что призраки разрушают его ошибочную веру в то, что жизнь можно прожить без потерь. Они выводят его из этого бредового состояния, заставляя снова прочувствовать боль пережитых когда-то потерь, лишений, которые теперь переносят окружающие его люди, а также ставя перед неизбежностью потери своей собственной жизни и всего нажитого.
Рассказанная Диккенсом история дает нам и еще один урок: Скрудж не может переделать свое прошлое. Не может у него быть и четкой уверенности в том, как сложится будущее. Тем не менее, выйдя на прогулку рождественским утром, мысля совершенно по-новому, он может изменить настоящее, ведь перемены могут происходить только здесь и сейчас. И это очень важно, потому что при попытках изменить прошлое у нас возникает чувство полной беспомощности, которое может привести к депрессии.
Но в произведении Диккенса вскрывается и еще одна, более мрачная и неожиданная истина. Иногда перемены наступают не в результате наших попыток исправиться самим или наладить взаимоотношения с живыми. Иногда мы сильнее всего трансформируемся, налаживая свои взаимоотношения с мертвыми, ушедшими от нас и забытыми людьми. Начав скорбеть по тем, кого он когда-то любил, а потом просто выбросил из своих мыслей, Скрудж наконец возвращает себе утерянный когда-то мир. Он сам возвращается к жизни.
Когда пациент невольно дает мне понять, какие его или ее преследуют мысли (мысли, о которых он или она отказывается думать), моя задача – превратиться в подобие одного из диккенсовских духов, то есть удержать пациента в реальном мире и дать этому миру сделать свое благотворное дело.
* * *Однажды, в понедельник, на втором году психоанализа, Хелен сказала мне, что в одной из художественных галерей столкнулась со своей знакомой, работавшей газетным редактором. Сколько Хелен себя помнила, эта редактор, женщина на пятом десятке, всегда выглядела совершенно безупречно – идеальная прическа и маникюр, пышущая свежестью и здоровьем кожа.
– Она изумительно одевается, носит чудесные украшения, – сказала мне Хелен. – Но, с другой стороны, она может себе позволить тратить время и деньги на себя, ведь у нее нет семьи.