Профессор Р. вздохнул, и я спросил его, о чем он думал, пока мы были погружены в молчание.
– Я думал, что если моя жена сможет жить с таким мной, какой я есть, то я бы хотел остаться с ней и продолжать встречаться со своим бойфрендом. Если она сможет, то я бы хотел именно этого.
Вскоре после этого мы закончили, и я, как мы договаривались, направил профессора Р. к психотерапевту, чья работа вызывала у меня искреннее восхищение и чей кабинет был расположен неподалеку от дома профессора Р. Больше я этого человека не видел, но время от времени ловил себя на мыслях о той консультации, сам не зная почему.
Спустя пару лет я сидел в кафе и, ожидая прихода жены, листал кем-то забытый на столике экземпляр Times. Внезапно, мой взгляд зацепился за имя и фотографию профессора Р. в колонке некрологов. Начинался некролог с перечисления его профессиональных заслуг, потом приводились соболезнования друзей и коллег, а в завершение было сказано, что умер он без мучений, у себя дома, и что до последнего момента рядом с ним находилась его жена.
Как паранойя может облегчить страдания и уберечь от катастрофы
Аманда П., незамужняя женщина двадцати восьми лет, возвращается домой в Лондон из рабочей командировки в Америку. Она провела в Нью-Йорке десять дней. Живет она одна. Аманда ставит на пороге чемодан, поворачивает в замке ключ, и тут ей в голову приходит странная идея. «У меня в мыслях возникла такая фантазия: я увидела все, словно в кино, – поворот ключа приводит в действие какой-нибудь детонатор или что-то такое, и вся моя квартира взрывается, сорванную с петель дверь бросает прямо на меня, и я мгновенно погибаю.
Я представила себе террористов, которые побывали у меня в квартире и поставили там бомбу, чтобы меня убить. Откуда у меня могла взяться такая безумная мысль?»
Или взять, к примеру, следующие сиюминутные параноидальные фантазии. По улице идет женщина, улыбающаяся каким-то своим мыслям, но у Саймона А., весьма привлекательного и хорошо одетого архитектора, возникает уверенность, что она смеется над его одеждой.
Или вот вам Лара Г. Начальник попросил ее зайти по окончании рабочего дня. Поскольку на протяжении нескольких последних недель они не общались, Лара приходит к выводу, что будет уволена. Вместо этого, к ее изумлению, начальник предлагает ей более высокую должность и повышение зарплаты.
А еще есть Джордж Н., который, моясь в душе, время от времени боится, что кто-то вот-вот откинет занавеску и убьет его. «Точно так же, как это было в хичкоковском «Психо», – говорит он. – У меня начинает колотиться сердце, и на какое-то мгновение я впадаю в панику, чувствуя, что я в квартире не один… что кто-то пришел меня убивать».
* * *В тот или иной момент такие иррациональные фантазии посещают абсолютное большинство из нас. Но мы редко признаемся в этом своим супругам или ближайшим друзьям. Мы чувствуем, что говорить о них очень трудно, а то и просто невозможно. Мы не понимаем, что они означают или говорят нам о нас самих. Может быть, это предвестники скорого нервного срыва? Минутное помешательство?
На предмет того, что параноидальные фантазии можно считать элементом нормальной психической жизни человека, существует целый спектр психологических теорий. Одна из них гласит, что паранойя позволяет нам избавиться от определенных агрессивных чувств путем подсознательного проецирования своей злобы на других: «Это не я хочу сделать ему больно, а он мне». Другая теория утверждает, что паранойя дает нам возможность отрицать свои собственные нежелательные сексуальные импульсы: «Я не люблю его, я его ненавижу, а он ненавидит меня». Оба этих объяснения вполне могут соответствовать действительности, но ни одно из них не кажется исчерпывающим.
Любой из нас может почувствовать приступ паранойи, то есть попасть в плен иррациональных фантазий о том, что его предают, над ним насмехаются, его эксплуатируют или ему хотят причинить боль, но гораздо больше мы склонны к паранойе в тех случаях, когда оказываемся в обстановке нестабильности, изоляции или одиночества. Чаще всего параноидальные фантазии являются реакцией на ощущение, что к нам относятся с полным безразличием.
Другими словами, параноидальные фантазии выводят нас из себя, но тем не менее выполняют защитную функцию. Они оберегают нас от более катастрофических эмоциональных состояний – а именно, от чувства, что мы никого не интересуем, что всем на нас наплевать. Мысль «тот-то и тот-то меня предал» защищает нас от более болезненной мысли «обо мне никто не думает». Это и есть одно из объяснений того, почему паранойя так распространена среди солдат.
Во время Первой мировой войны английские солдаты убедили себя, что французские крестьяне, продолжавшие работать в полях за их окопами, передавали секретные сигналы немецким артиллеристам.
Пол Фасселл в книге «Первая мировая война и воспоминания о ней» приводит документы, свидетельствующие о широко распространенном среди солдат убеждении, что крестьяне наводили огонь немецких пушек на укрепления англичан. «В ходе обеих войн, – пишет Фасселл, – солдаты повсеместно верили (хотя никаких подтверждений этому, насколько мне известно, не существует), что французы, бельгийцы и эльзасцы, жившие прямо за линией обороны, передавали информацию далеким немецким артиллеристам при помощи хитроумных, фантастически сложных, но предельно точных сигналов».
Солдаты видели наводящие ужас сигналы в движении крыльев ветряных мельниц, в пастухе, выводившем двух коров на поле, или в расположении свежепостиранного белья, которое развешивали на веревках прачки. Оказывается, ощущение, что тебя предали, приносит гораздо меньше боли, чем чувство, что тебя забыли.
К старости вероятность появления у человека серьезных психических расстройств снижается, но шансы впасть в паранойю повышаются. В больницах я не раз слышал жалобы пожилых мужчин и женщин: «Здешние медсестры пытаются меня отравить», «Не терял я очки, это их моя дочь украла», «Вы мне, конечно, не поверите, но я-то точно знаю, что всю мою почту читают, а в палате установлены «жучки», «Заберите меня домой, мне здесь находиться опасно».
Параноидальные фантазии выводят нас из себя, но они выполняют защитную функцию.
Они оберегают нас от более катастрофических эмоциональных состояний – а именно, от чувства, что мы никого не интересуем, что всем на нас наплевать.
Спору нет, старики иногда становятся жертвами насилия, обмана со стороны родственников и дурного обращения со стороны профессиональных сиделок, и внимательно прислушиваться к их страхам и опасениям очень важно. Но достаточно часто наши старики, равно как и те солдаты, чувствуют себя перед лицом смерти всеми забытыми. Некогда привлекательные и почтенные мужчины и женщины чувствуют, что на них обращают все меньше и меньше внимания. Мой опыт подсказывает мне, что параноидальные фантазии часто являются реакцией на равнодушие окружающего мира. Паранойя помогает человеку чувствовать, что о нем хоть кто-то думает.
* * *Я попросил Аманду П. рассказать поподробнее о своем возвращении из Нью-Йорка.
– Я люблю свою квартиру, – сказала она, – но именно в моменты возвращения из поездок я сильнее всего ненавижу свое одиночество. Я открываю дверь, а за ней на коврике гора почты за десять дней, в холодильнике пустота, в доме – холод. На кухне никто ничего не готовил, и в квартире стоит затхлый запах заброшенности. Все это так угнетает.
Она сделала паузу.
– Когда я в детстве приходила домой из школы, все было ровно наоборот. Либо мама, либо няня, а то и обе, были дома и уже заваривали мне чай. Меня дома всегда кто-то ждал.
Слушая рассказ Аманды П., я понимал, что ее сиюминутная параноидальная фантазия – мысль о том, что, повернув ключ в замке, она подорвется на заложенной террористами бомбе, – была вовсе не безумной. На мгновение эта фантазия испугала ее, но, в конечном итоге именно этот страх спас ее от чувства одиночества. Мысль «кто-то хочет меня убить» создавала у нее ощущение, что она не забыта. Пусть она является объектом ненависти террориста, но зато существует в его сознании. Паранойя оберегала ее от катастрофы безразличия.
О восстановлении утерянных чувств
В шестилетнем возрасте Эмма Ф. влюбилась в мисс Кинг, учительницу своей подготовительной группы. Мисс Кинг носила блестящие серьги-кольца, а ногти красила ярко-красным лаком. Они с Эммой были одинаково увлечены ископаемыми. Однажды, когда Эмма сказала мисс Кинг, что снова взялась перечитывать «Паутинку Шарлотты»[3], та одобрительно похлопала ее по руке: и у нее эта книга была одной из самых любимых.
Перед завтраком в последнюю субботу учебного года Эмма уселась за кухонный стол и принялась мастерить для мисс Кинг благодарственную открытку. Нарисовав на обложке аммонита, она развернула карточку и написала внутри: «Дорогая мисс Кинг, вы самая лучшая учительница в мире. Спасибо, что вы были моей учительницей. В следующем году я буду по вам скучать. Я люблю вас больше всех, даже больше мамы. Люблю, много раз целую, Эмма».
Перед завтраком в последнюю субботу учебного года Эмма уселась за кухонный стол и принялась мастерить для мисс Кинг благодарственную открытку. Нарисовав на обложке аммонита, она развернула карточку и написала внутри: «Дорогая мисс Кинг, вы самая лучшая учительница в мире. Спасибо, что вы были моей учительницей. В следующем году я буду по вам скучать. Я люблю вас больше всех, даже больше мамы. Люблю, много раз целую, Эмма».
Когда за стол сел отец, Эмма показала ему свою открытку. «Нельзя говорить, что ты любишь мисс Кинг сильнее мамы, – сказал он ей, – потому что это неправда». Эмма достала из пенала розовый ластик и начала стирать последнее предложение, но отец остановил ее. «Мне все равно видно, что там было написано, – сказал он. – Надо сделать новую открытку». Именно по этой причине – потому что отец не хотел оставлять никакого следа ее слов – Эмма поняла, что совершила какой-то поистине дурной поступок.
Совсем скоро Эмма забыла про свою открытку и про этот разговор с отцом. Но через двадцать три года она вспомнила эту ситуацию во время сеанса психоанализа.
* * *В то утро Эмма договорилась со своим бойфрендом Марком встретиться в кофейне, но опоздала. Вскоре после ее прихода у них разгорелся спор о взаимоотношениях Эммы с ее подругой Фиби. Марк настаивал, что Эмме надо прекратить видеться с Фиби, потому что после общения с ней Эмма начинает хуже относиться к себе самой.
– Марк не понимает, почему она мне нравится, – сказала Эмма мне позднее. – Он говорит, что я после встреч с Фиби всегда возвращаюсь печальная и расстроенная.
– А это так? – спросил я.
– Марк говорит, что так.
– Я не спрашиваю, что вы чувствуете по словам Марка. Мы с вами пытаемся разобраться, что вы чувствуете на самом деле.
– Но он должен быть прав… Зачем ему врать?
Именно в этот момент, не получив от меня моментального ответа, она и вспомнила про мисс Кинг.
Я занимался лечением Эммы уже почти год. Изначально она пришла ко мне, потому что впала в острую депрессию, начав работать над диссертацией. Ей прописали антидепрессанты.
Ее психиатр попросил принять ее после того, как она рассказала ему, что страстно хочет с кем-то поговорить – «проломиться через стену, не дающую нормально жить».
Во время первых сеансов Эмма говорила, что у нее было вполне нормальное, счастливое детство. Но в последующие месяцы постепенно начала вырисовываться совсем другая картина. Отец Эммы много работал и часто отсутствовал дома, мать была женщиной закомплексованной и неуверенной в себе. Родители часто ссорились.
Достаточно часто наши старики чувствуют себя перед лицом смерти всеми забытыми. Мой опыт подсказывает мне, что параноидальные фантазии часто являются реакцией на равнодушие окружающего мира. Паранойя помогает человеку чувствовать, что о нем хоть кто-то думает.
Прямо перед рождением сестры Эмму отправили к бабушке в Шотландию, где она прожила шесть или семь месяцев. О своем возвращении к родителям и новорожденной сестре, а также о том, как она плакала ночами, скучая по бабушке, Эмма рассказывала без всяких эмоций.
– Родители любят рассказывать смешную историю, что я по возвращении домой, обращаясь к матери, говорила «тетя»… Я отказывалась называть ее мамой.
Насколько я мог понять, свою самооценку и эмоциональное равновесие родители Эммы поставили в зависимость от поведения и достижений дочери.
События из раннего детства Эммы, которые в обычном случае вызвали бы у ребенка страх (например, первый день в саду; день, когда она осталась около школы, потому что ее забыли забрать родители; день, когда она потерялась в большом магазине), казалось, совершенно ее не беспокоили.
Я подозревал, что Эмма не позволяла себе собственных чувств из опасений, что ее снова отошлют прочь из дома.
И хотя умение Эммы потакать желаниям родителей не оказало отрицательного влияния на развитие ее недюжинных интеллектуальных способностей, оно остановило ее в эмоциональном развитии.
Когда научный руководитель Эммы попросил ее выбрать для диссертации одну из двух исследовательских областей, а потом сказать, какую тему она предпочла и почему, Эмма сломалась. Столкнувшись с необходимостью сделать выбор, она, не имея внутреннего компаса, совершенно растерялась.
Нарушив царившую в моем кабинете тишину, Эмма спросила:
– Как вы думаете, почему я сейчас вспомнила открытку, которую делала для мисс Кинг?
– А вы что думаете по этому поводу?
– Я не знаю. Та беседа с отцом была очень похожа на наш разговор с Марком. Они оба говорили мне, что я чувствую в действительности или что должна чувствовать.
Эмма сказала, что не понимает, как люди могут знать, какие чувства они испытывают.
– Львиную долю времени я не знаю, что чувствую. Я вычисляю, что должна чувствовать, а потом просто веду себя соответствующим образом.
Я начал объяснять Эмме, что она знает, где искать свои эмоции: в собственных воспоминаниях, снах, действиях.
Она вспомнила об отце, когда мы говорили о споре с Марком, потому что два эти события казались ей схожими. А рассказав мне про опоздание на свидание с бойфрендом, Эмма сигнализировала нам обоим о том, что ей тогда не очень-то хотелось его видеть. Но в ответ на мои попытки объяснить свои мысли, она вдруг расплакалась.
– Мисс Кинг, – всхлипывая, прошептала она. – Мисс Кинг.
Позднее Эмма скажет мне, что сама не поняла, почему воспоминания о том утреннем разговоре на кухне так расстроили ее и вызвали такой шквал эмоций:
– Мама терпеть не может, когда жалеют себя.
Я ответил ей, что, по моему мнению, это была не жалость к себе, а печаль. Скорее всего, она оплакивала потерянную себя, это была скорбь по маленькой девочке, которой не позволяли иметь собственные чувства.
Почему родители завидуют своим детям
Несколько лет назад у меня была пациентка, которую я назову Амирой. В двадцатисемилетнем возрасте она попала в серьезную автомобильную аварию – машину, которой управляла Амира, занесло и выбросило на разделительную полосу на трассе М1. Физических повреждений она во время катастрофы не получила, но в эмоциональном плане пострадала очень сильно.
Через два года после аварии Амира начала возвращаться к нормальной жизни, но обнаружила, что ей становится все сложнее и сложнее рассказывать матери об улучшении своей ситуации.
– Я терпеть не могу ее бесконечные машалла, – сказала мне Амира. – Машалла означает «на то была Божья воля», и мама говорит это каждый раз, когда со мной происходит что-то хорошее. Она делает это, чтобы уберечь меня от «сглаза», то есть защитить от людской зависти, а меня это бесит до невозможности.
Амира описала мне, как рассказывала матери о том, каким образом они с женихом планировали провести медовый месяц.
– Я говорю ей, что мы решили поехать в Париж, – «Машалла». Я начинаю рассказывать ей, какой мы выбрали отель, – «Машалла». Я пытаюсь сказать ей, какой у нас будет номер и что мы собираемся делать во Франции, – «Машалла, машалла, машалла». Я готова была мобильник в окно выбросить! – воскликнула Амира. – Мое счастье – это не только воля Божья, а в какой-то мере и мое достижение.
Мне показалось, что корнями желание матери Амиры оградить дочь от зависти других людей уходит в ее собственное чувство зависти. Поначалу Амиру эта мысль удивила. Но, поразмыслив, она пришла к выводу, что ее мать, возможно, тоскует по былым временам.
Эмма сказала, что не понимает, как люди могут знать, какие чувства они испытывают: «Львиную долю времени я не знаю, что чувствую.
Я вычисляю, что должна чувствовать, а потом просто веду себя соответствующим образом».
Однажды она сказала дочери, что самым счастливым периодом ее жизни был первый год замужества, когда они с мужем, то есть отцом Амиры, жили во Франции.
– Да, ей, наверно, было нелегко меня слушать, – признала Амира. – Я жду свадьбы и мечтаю о детях, а она уже вдова и живет прошлым.
Позднее Амира задумалась, не слишком ли бессердечно она себя вела, и даже начала подозревать себя в том, что неосознанно пыталась возбудить в матери зависть.
* * *Мы часто с завистью смотрим на сокровища, которыми обладают наши дети, на возможность физического и интеллектуального роста, на умение радоваться жизни, материальный достаток. Но самую большую зависть вызывает у нас их потенциал.
Роберт Б., пятидесятипятилетний работник государственного учреждения, однажды описал мне один из своих снов: «Я стою на склоне горы. Мои давно покинувшие этот мир дедушка с бабушкой находятся на самой вершине, прямо под облаками. Они отдыхают в маленькой деревянной хижине и дожидаются прихода моих родителей, которые уже почти добрались до пика горы. Я стою чуть ниже родителей. А дети мои только что вышли из нашего базового лагеря и начали подниматься по склону. Я прячусь за большим камнем, и они, не заметив меня, проходят мимо. Когда я возвращаюсь на тропу и вижу, что они уже поднялись гораздо выше меня, меня охватывает эйфория».