— Вы? — недоверчиво проговорил Алеша.
— А что — непохоже? «Ночь пахнет лавром и лимоном…» Все мы в молодости мним себя поэтами.
— Вот и сочиняли бы себе про лавры и лимоны. Пошлости-то эти к чему? «Умный возит, дурак елозит»… Срам.
Алеша поворошил палкой угли. Евгений Александрович посмотрел на искорки, взлетающие кверху, и сказал:
— Алеша, как вы считаете — этот ужас когда-нибудь кончится?
— Должен кончиться, — убежденно ответил Алеша.
Евгений Александрович улыбнулся.
— Я тоже так думаю. Но это может растянуться на долгие годы. А мы с вами, к сожалению, можем и не дожить. — Он тяжело вздохнул. — Я, видите ли, не верю в то, что доживу до старости. Натуры, подобные мне, умирают в молодом возрасте. Вы помните Лермонтова? Как это он сказал?.. «Теперь остынувшим умом разуверяюсь я во всем». Вот что-то подобное происходит и со мной.
подал вдруг голос артист.
— Да, вы правы, — сказал Миронов. — Как бы я хотел обладать вашим умением воспринимать все стойко и объективно, господин идальго. Но нет… Видно, моя планида движется по иной траектории.
Евгений Александрович вздохнул и поднялся на ноги.
— Пойду пройдусь. А вы, Алеша, ложитесь спать. Завтра будет тяжелый день.
Миронов повернулся и неспешно направился к черным деревьям.
— Далеко не ходите, — сказал ему вслед артист. — Заблудитесь — ищи вас потом.
— Не волнуйтесь, господин идальго, я не настолько беспомощен, чтобы заблудиться в трех соснах.
раздался из тьмы голос Миронова.
Вскоре голос затих. Артист и Алеша немного посидели молча. Несмотря на то что рядом жизнерадостно и беспечно похрапывал Пирогов, на душе у обоих было мрачно и тревожно.
Артист взял палку и поворошил угли. Отбросил палку и сказал:
— Учитель прав. Эта власть еще долго продержится, попомните мое слово. И на наш век хватит, и нашим детям останется. Если они у нас когда-нибудь народятся, конечно.
— Вы думаете, народ и дальше будет терпеть такие издевательства? — спросил, не глядя на него, Алеша.
— Еще как будет. Наш народ сто изморов перетерпит. И еще спасибо комиссарам будет говорить за то, что не до конца убили.
— Вы ядовитый человек, идальго. Ваши слова могут отравить самую высокую душу. Вам вообще лучше поменьше говорить.
— Что я и делаю, — равнодушно произнес артист.
Алеша помолчал. Затем кашлянул в кулак и тихо сказал:
— Можно вас спросить?
— Валяйте.
— Почему вы вступились за меня? Там, в шинке.
Артист усмехнулся.
— Признаться, и сам не знаю. Слишком уж противная харя была у этого Белаша. Я, видите ли, не переношу самодовольства в любых его проявлениях. Ладно, господин Берсенев, давайте-ка ложиться спать.
— А Евгения Александровича не дождемся?
— К чему? Мне кажется, он хочет побыть один. В любом случае далеко ходить он не станет. Тем более с хромой ногой.
— Да, это вряд ли, — согласился Алеша. — Что ж, давайте спать.
* * *Евгений Александрович сидел на корточках под высоким кленом со страдальчески сморщившимся лицом. Последние годы он испытывал сильные проблемы с пищеварением, но своим новым товарищам об этом, понятное дело, рассказывать не стал. Стыдно. Даже ушел подальше, чтобы они, не дай бог, чего-нибудь не услышали.
Боль была такая резкая, что бывший учитель еле сдерживался, чтобы не застонать.
«Вот ведь напасть, — думал он. — И какая постыдная напасть. У других болезни как болезни, а у меня… Что же я за человек такой… Что же за неудачное создание…»
Встав минут через десять и застегнув ремень на брюках, Миронов немного прошелся, чтобы разогнать кровь в затекших ногах. Левая вывихнутая нога еще немного побаливала, но уже не так сильно, как два часа назад.
Привалившись плечом к дереву, Евгений Александрович задрал голову и посмотрел на черные ветви деревьев, заслонявшие темно-синий небосвод с мириадами звезд.
— Одинок я, нет отрады… — тихо прошептал он. — Для чего мы созданы на свете? Куда идем? И почему так много зла причиняем друг другу вместо того, чтобы совместно бороться с одиночеством и холодом жизни?
Небо, как всегда, хранило молчание: равнодушно мерцали далекие, непостижимые звезды. Дунул ветер, и Евгений Александрович поежился. «Надо возвращаться», — подумал он. Евгений Александрович обернулся и внезапно ему сделалось страшно. Черные деревья обступали его стеной со всех сторон без единого просвета. И тут Евгений Александрович с изумлением понял, что он забыл направление, в котором ему следует идти.
«Главное не паниковать, — твердо сказал он себе. — Я не мог отойти далеко. Костер ведь где-то рядом».
Евгений Александрович снова оглянулся по сторонам, и ему показалось, что он узнал старую ель, мимо которой проходил, когда шел сюда. Немного поколебавшись, Миронов двинулся в направлении ели, миновал ее и побрел, тяжело опираясь на палку, дальше. Растительность становилась все гуще, так что ему приходилось уже продираться сквозь молодую поросль. Потом он наткнулся на огромные заросли каких-то колючих кустов и в недоумении остановился.
— Этих кустов здесь быть не должно, — сказал себе Евгений Александрович. — Однако же они есть. Это значит, что я иду неправильно. Куда же мне следует идти?
Бывший учитель снова посмотрел по сторонам. Подумал и опять сказал вслух, стараясь подбодрить себя уверенным голосом:
— Нужно вернуться к тому месту, откуда я начал. К той самой полянке. Там я быстро разберусь.
Евгений Александрович повернул обратно. Он шел минут пять или чуть более, полянка должна была появиться, но отчего-то не появлялась. Наткнувшись на кустарник, бывший учитель остановился. Кустарник был поразительно похож на тот самый, от которого он так стремительно удалялся. «Не тот ли самый это кустарник?» — подумал Евгений Александрович и вдруг испытал прилив панического ужаса. Он вспомнил деревенские легенды о том, что лесные ведьмы кружат странников на одном и том же месте, пока те не потеряют силы.
«Но я в любом случае не мог уйти далеко от нашего лагеря, — убежденно сказал себе Миронов. — В конце концов я могу покричать. Меня наверняка услышат».
Эта мысль ободрила бывшего учителя. Евгений Александрович уже собрался было крикнуть, даже воздуху в легкие набрал, но вдруг представил себе ухмыляющиеся лица Пирогова и артиста и поспешно закрыл рот. Евгению Александровичу была невыносима мысль о том, что товарищи станут думать о нем как о слабом и ничтожном человеке. Мало того, что подвернул ногу и им пришлось тащить его на себе несколько верст, так еще и заблудился в трех соснах. Позор, настоящий позор. Нет, кричать совершенно невозможно. По крайней мере, до тех пор, пока есть надежда выйти к лагерю самостоятельно.
И Евгений Александрович снова пошел, избрав направление почти наугад. Он шел очень долго — полчаса или даже больше, пристально всматриваясь во тьму и надеясь увидеть отблески костра. Потом свернул и пошел в другую сторону и шел еще с полчаса.
В конце концов, окончательно утомившись, он остановился и присел на траву. Ужас в сердце сменился глухим отчаянием.
«Зря я тогда не крикнул, — чуть не плача от сознания своего бессилия, подумал Евгений Александрович. — А теперь и кричать бесполезно. Я забрел так далеко, что никто не услышит».
Однако, несмотря на такие пессимистические мысли, сердце еще хранило надежду, а потому Евгений Александрович поспешно встал, набрал полную грудь воздуха и крикнул что есть мочи:
— А-а-а-у-у-у! Пирого-ов! Алеша-а! Отзовите-есь!
Эхо ужасающим гулом прокатилось по ночному лесу, и Миронов замер с похолодевшим сердцем. Где-то во тьме захохотал филин, и бывший учитель почувствовал, как по коже его забегали ледяные мурашки.
— Господи, что же делать… — тихо простонал он.
Оставаться на месте было совершенно невыносимо. «Нужно идти. Когда долго идешь, обязательно куда-нибудь придешь».
И Евгений Александрович снова пошел. Он шел не останавливаясь, шел долго и упорно. Блуждание по ночному лесу совершенно измотало его. Нога опять распухла и каждый раз, когда он ступал на нее, протестовала острой болью. Лицо бывшего учителя было расцарапано ветками. Очки все время сползали по мокрой от пота переносице на самый кончик носа и норовили упасть.
Страх придавал Евгению Александровичу силы, однако в конце концов Миронов почувствовал, что не может больше идти. Он решил сесть на траву и подождать рассвета. Благо до него оставалось недолго.
«Главное — не отчаиваться, — убеждал себя, привалившись спиной к дереву и хрипло дыша, Евгений Александрович. — Когда рассветет, ориентироваться станет проще. Куда-нибудь да выйду. Человек всегда куда-нибудь выходит».
«Главное — не отчаиваться, — убеждал себя, привалившись спиной к дереву и хрипло дыша, Евгений Александрович. — Когда рассветет, ориентироваться станет проще. Куда-нибудь да выйду. Человек всегда куда-нибудь выходит».
Он снял очки, протер их полой пиджака и снова водрузил на нос. И тут сердце Евгения Александровича радостно подпрыгнуло. Вдалеке он увидел слабый отблеск огня. Отблеск исчез, но Миронов напряженно вглядывался во тьму, и вскоре опять его увидел. Сомнений быть не могло — примерно в полуверсте от Евгения Александровича кто-то жег костер. Наверняка это были его друзья. Слава богу, они не потушили костер на ночь. А ведь артист собирался. Да нет, они, конечно же, специально этого не сделали. Они давно хватились Евгения Александровича и теперь ищут его. Волнуются. Алеша, наверное, места себе не находит. Да и артист тоже. Он хоть и разыгрывает из себя жестокого и сурового воина, на самом деле человек добрый и отзывчивый.
Евгений Александрович поднялся на ноги и, опираясь на палку, заковылял на огонь. Пройдя немного, он вдруг подумал, что друзья наверняка ищут его, обыскивают каждый куст. Нужно им покричать. Непременно покричать. Теперь-то уже стыдиться нечего.
Евгений Александрович набрал полную грудь воздуха и крикнул:
— Алеша! Я здесь! Это вы?!
— Да-а, — пронеслось по черной листве деревьев, словно это сам ветер выдохнул. — Идите к на-ам! Сюда-а!
Звали явно с той стороны, где был костер.
— Я иду! — крикнул Евгений Александрович и радостно заковылял к костру, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки. — Иду!
Языки пламени были отчетливо видны в предрассветной синей мгле. Вдруг костер вспыхнул ярко-ярко, словно в него специально подбросили сухих веток. «Друзья облегчают мне задачу, — понял Евгений Александрович. — Сомнений нет. Какие молодцы!»
Теперь уже не страх и отчаяние, а радость и предвкушение встречи с друзьями прибавили Евгению Александровичу сил. Наконец он раздвинул ветви деревьев и вывалился из темноты леса на широкую, освещенную светом костра поляну. От костра к нему двинулись люди, подхватили его под руки и, спотыкающегося, почти потерявшего от усталости сознание, подвели к костру.
— Господа… — бормотал, улыбаясь, словно пьяный, Евгений Александрович. Слезы застили ему глаза. — Как я рад… Алеша, идальго…
Его усадили на какое-то бревно. Туман перед глазами слегка рассеялся. Евгений Александрович посмотрел на друзей и вдруг оцепенел.
— Э-э… — нечленораздельно проговорил он, с изумлением оглядывая незнакомые лица.
— Не бойтесь, вы среди друзей. — Говорящий был худощав и бледен. Он нагнулся и внимательно разглядывал лицо Миронова неподвижными, как у змеи, глазами. — Вы потеряли много сил, — сказал незнакомец, — выпейте это.
В губы Евгению Александровичу ткнулось железное горлышко фляги, в рот что-то потекло, горячая волна обожгла язык и горло. Миронов закашлялся и слабой рукой отстранил от себя фляжку.
— Не надо… больше… — пробормотал он, откашлявшись.
— Вам лучше? — осведомился незнакомец.
Миронов кивнул:
— Да.
— Кто вы? Куда направляетесь?
— Я… заблудился.
— Отбились от своих?
— Да, — снова кивнул Евгений Александрович. — То есть… нет. Не отбился. Я был один. Пошел по грибы и потерялся.
— Как вас зовут? — поинтересовался незнакомец.
— Евгений Александрович Миронов… Я бывший сельский учитель.
— А что, Евгений Александрович, нынче так принято у бывших учителей — ночью в лесу грибы искать?
— Я не собирался искать их ночью, — промямлил Евгений Александрович. — Когда я вышел, был день. Но потом так внезапно стемнело… Я думаю, это просто счастье, что я на вас наткнулся.
— Конечно, счастье, — подтвердил незнакомец. — И для вас, и для нас. Меня зовут комиссар Глазнек. Не видели ли вы кого в лесу, Евгений Александрович?
Только теперь Миронов признал в незнакомце таинственного всадника, который напустил такого страху на Алешу. Бледное, костистое лицо комиссара покрывали резкие морщины. Глаза, утонувшие в глубоких впадинах, смотрели пристально и неподвижно.
— В ле… в лесу? — снова промямлил Евгений Александрович. — А кого я там мог увидеть? Там, кроме деревьев, ничего нет.
Комиссар Глазнек усмехнулся.
— А мне вот доподлинно известно, что в лес вы свернули не один, — сказал он. — С вами были еще трое. Могу я узнать, куда они подевались?
Евгений Александрович почувствовал такой ужас, что у него похолодели ладони, однако сделал над собой усилие и сказал почти спокойным голосом:
— Не понимаю, о чем вы говорите, господин комиссар. Я был один.
— Один, значит? Забавно. — Комиссар посмотрел на черный неприступный ряд деревьев, затем снова повернулся к Миронову и, усмехаясь, изрек: — Человек приходит в мир одиноким и уходит одиноким. Скажите, Евгений Александрович, вы смерти боитесь?
— Кто же ее не боится, — ответил, слегка заикаясь, бывший учитель.
— Что страшного вы в ней находите?
— Что и все — неизвестность.
Комиссар кивнул:
— Да, на этот счет ни у кого из смертных не может быть уверенности. А вы хотели бы знать, что находится по ту сторону?
— По ту сторону чего? — не понял Евгений Александрович.
— По ту сторону смерти, разумеется.
— Э-э… Конечно… Как всякий человек…
— Я вам предоставлю такую возможность, — без всякого юмора сказал комиссар.
— Я вас не пони…
— Сейчас поймете.
Глазнек размахнулся и ударил Миронова по лицу нагайкой. Миронов вскрикнул и закрыл лицо руками. Комиссар хлестнул его нагайкой по рукам, а потом еще раз и еще.
— Хватит! — взмолился бывший учитель. — Умоляю, хватит!
Но комиссара этот крик не остановил, он продолжал избивать Евгения Александровича. Миронов повалился на землю, но град ударов не прекратился. Лицо, волосы, шея и руки Евгения Александровича были в крови. Нагайка била хлестко… Наконец комиссар остановился, но вовсе не затем, чтобы перевести дух. Он выглядел бодрым и неуставшим. Казалось, упражнения с нагайкой взбодрили его, влили в его бледное тело очередную порцию жизненной силы.
— Ну? — спокойно поинтересовался он. — Теперь вы расскажете мне о своих друзьях? Или предпочитаете молчать?
— Господи, — заплакал бывший учитель. — Я ничего… ничего не знаю…
Глазнек внимательно посмотрел на Миронова и вдруг спросил:
— Вы когда-нибудь слышали, как с людей снимают перчатки?
— Что?.. Перчатки?
— Это очень просто, но в то же время эффективно. Сначала в котелке кипятят воду. Потом руки пленника опускают в кипящую воду. Кожа на руках начинает…
— Хватит! — простонал Евгений Александрович. — Ради бога, хватит!
— Да, — неожиданно согласился комиссар. — В самом деле, зачем рассказывать вам теорию, если можно ознакомить вас с практикой? Товарищ Чепурнов! — позвал он.
— Я тут! — ответил невысокий кряжистый человек в такой же, как и у комиссара, кожаной фуражке, подходя ближе к костру.
— Поставьте на огонь котелок с водой.
— Зачем?
— Поставьте!
— Сделаем.
Кряжистый повернулся, чтоб идти, но комиссару, видимо, пришла в голову новая идея.
— Хотя нет… — сказал он. — Лучше свяжите этого упрямца и подвесьте к дереву. И позовите ко мне Свиридова. Надеюсь, он еще не разучился работать палкой. Да, и одолжите ему свой черкесский нож — авось пригодится.
— Ножом я бы и сам мог, — сказал Чепурнов.
Комиссар покачал головой.
— Нет. У вас он со второго удара дух испустит. Тут нужен настоящий мастер. Давайте, товарищи, займитесь. Мне надо, чтобы через пятнадцать минут он мне на все вопросы ответил и еще умолял бы его выслушать.
— Сделаем, — снова пообещал Чепурнов.
Он взял плачущего и постанывающего Евгения Александровича за плечи и рывком поднял с бревна, а комиссар Глазнек отошел в темень и закурил.
* * *Солнце палило нестерпимо, совсем не по-осеннему. Роса с пожухлой травы совершенно испарилась. Кострище из черных обугленных палок и каких-то несгоревших тряпок выглядело жалко и наводило на мысли о пожаре и разорении.
Артист наклонился и поднял с земли разбитые круглые очки. Показал их Алеше и сказал:
— Он был здесь.
Алеша взял очки, но тут же выронил их. Посмотрел на артиста испуганно и тихо проговорил:
— Это что же? На них кровь?
— Да, — ответил артист и добавил: — Похоже, его сильно избили. Или даже пытали.
— Как пытали? — холодея от ужаса, прошептал Алеша.
— Обыкновенно. Видите эти пятна на траве? Это кровь. Отсюда его тащили… — Артист проследил взглядом по траве примятый след. — Вон к тому дереву. — Он показал пальцем в сторону старого дуба, росшего почти на самом краю обрыва.
Алеша немного постоял, словно собирался с духом, затем нерешительно направился к дубу. Спокойный артист и молчаливый, растерянный Пирогов поплелись за ним. Они подошли к дубу. Алеша посмотрел на толстые ветви, на пятна крови под дубом и тихо спросил: