— Это кто же, интересно?
— Я же говорю — беседа была приватная. Я не имею морального права открыть тебе его имя.
— Вот и видно, что ты врешь.
— Я? Вру? Хочешь перекрещусь?
— Ну перекрестись.
— Вот те крест! — сказал флегматичный и энергично перекрестился.
— Я видел, Коля, как ты перекрестился, — сурово сказал ему нервный юнкер. — Не справа налево, как православный человек, а слева направо, как латинянин.
— Да какая к черту разница?
— Ты это сделал нарочно, чтобы за свои слова перед Господом не отвечать.
— Да ну тебя с твоим занудством.
Несколько минут ехали молча. Затем флегматичный юнкер, который отчего-то вдруг сделался словоохотливым, заговорил снова.
— Я рад, господа, что вы не большевики, — улыбаясь, сказал он. — Мне бы не доставило удовольствия вас убивать.
— А вы убиваете всех большевиков? — поинтересовался Пирогов.
— Разумеется. А как иначе? Что вы будете делать с чертом, если увидите, что он склонился над постелью вашей спящей матери?
— Коля дал обещание убить своими руками сто большевиков, — пояснил путешественникам нервный юнкер.
— И сколько уже убили? — поинтересовался Пирогов.
— Двадцать три, — спокойно ответил пухлый юнкер. — Причем троих из них я заколол штыком.
— Коля очень силен, — вновь сказал нервный юнкер. — И очень ловок в сражении, несмотря на свою комплекцию и флегматичность.
— Охотно верю, — сказал вялым голосом Пирогов.
Минут через двадцать достигли железнодорожной станции. Генеральский вагон стоял отдельно на путях.
Четверо дюжих казаков под руководством худенького, смазливого офицера в белой кубанке с красным верхом и великолепной белой черкеске тщательно обыскали путешественников, после чего отошли, давая им дорогу к ступенькам вагона.
* * *— А, вот и гости пожаловали!
Генерал-майор обернулся от стола, возле которого стоял, склонившись над картой, выпрямился и шагнул им навстречу.
На плече генерала сидел черный, как ночь, ворон с желтым клювом. Глаза ворона были подернуты белой слепой пленкой.
— Господин генерал-майор… — начал было рапортовать офицер в кубанке, но Слащев остановил его жестом:
— Будет. Сам познакомлюсь. Проходите, господа! Присаживайтесь к столу! Нет, не сюда, а вот к этому — он у меня обеденный.
Путешественники расположились вокруг большого круглого стола красного дерева, посреди которого стоял графин с водой и плетеная вазочка, доверху наполненная фруктами.
— Уселись? Вот и молодцы.
Слащев пересадил ворона с плеча на шкаф, а сам выдвинул кресло и медленно, стараясь не потревожить вытянутую вперед ногу, в него опустился. Алеша во все глаза разглядывал знаменитого генерала. Это был высокий, худощавый человек, одетый в белый щегольской мундир необычного покроя и лиловые рейтузы. В бледном лице его не было ничего примечательного, кроме разве что глаз — светлых, блестящих и каких-то оцепеневших, словно их залили жидким стеклом. Слащев был довольно привлекателен собой, но в губах его было что-то неприятно насмешливое и в то же время жестокое, будто два этих состояния постоянно присутствовали в нем, соревнуясь между собой.
— Ну рассказывайте, — заговорил Слащев приятным голосом, с любопытством оглядывая путешественников. — Куда путь держите? Откуда странствуете?
— Мы… — начал было Алеша, но тут в горле у него запершило, и он смущенно кашлянул в кулак. Потом хрипло проговорил: — Странствуем в поисках лучшей жизни, господин генерал. Ищем, где бы пригодиться.
— Я, похоже, уже нашел! — неожиданно громко сказал Пирогов, привлекая к себе все взоры. — Ваше превосходительство, позвольте мне сражаться с большевиками под вашими знаменами!
— Сража-аться? — насмешливо протянул Слащев, разглядывая пухлую физиономию Пирогова и его грузную, медвежью фигуру. — А вы стрелять-то хоть умеете?
— Приходилось, — со значением ответил Пирогов.
— Где?
— В лесу.
— По куропаткам и вальдшнепам?
— Отчего же? Я и на кабана ходил. В одиночку. Однако, ваше превосходительство, мне кажется, что это не имеет значения. По моему твердому убеждению, каждый честный человек в России должен вступить в схватку с большевизмом.
— Да. Вы, я вижу, честный человек. Обговорим это позже. Ну а что вы, молодой человек? Какие планы у вас?
— Боюсь, что я не гожусь для военной жизни, — сказал, краснея, Алеша.
Слащев прищурил прозрачные глаза:
— Больны, что ли?
— Нет. Просто… особенности характера.
— Ясно. Значит, предпочитаете наблюдать схватку со стороны и ждать, чем все это кончится?
Щеки Алеши вспыхнули.
— Нет, вы не так меня поняли. Я не поэтому. Дело в том, что мне крайне необходимо попасть в Москву.
— В Москву-у? И за какой такой надобностью?
— Мой отец, умирая, поручил мне добраться до нашей московской квартиры и… — Тут Алеша запнулся.
— Что же вы, продолжайте. У вас там кто-то остался?
— Да… Сестра… Нужно позаботиться о сестре. У нее никого нет, кроме меня.
— Ну да, ну да, — задумчиво покивал Слащев. — Прошу извинить, если задаю неуместные вопросы. Я тут совсем одичал. Как там у Лермонтова в «Герое нашего времени»?.. «Жизнь в армии скучная, по полгода слова «здравствуйте» не услышишь, одно только «здравия желаю». Как-то так, да? А вы, я вижу, давно не спали в постели? Где изволите проводить ночи?
— В сарае, — со скромной и гордой улыбкой сказал Пирогов. — Предводитель бандитов Махно хотел нас расстрелять, но мы сбежали.
— Сбежали от атамана Махно? — не поверил своим ушам Слащев. — Как? Каким образом?
Пирогов покосился на артиста, затем снова перевел взгляд на генерала и смущенно произнес:
— Помогла одна добрая самаритянка.
— Женщина? — задумчиво переспросил генерал Слащев, и по лицу его скользнула тень улыбки. — Ну конечно. Шерше ля фам. Стало быть, в гостях у Махно вам не понравилось. Надеюсь, я не дам вам повода упрекнуть меня в отсутствии гостеприимства. Кстати, у меня есть отличный коньяк. А на закуску — сыр, ветчина и фрукты.
Пирогов скромно потупил глаза и сказал:
— Господин генерал, с нашей стороны было бы настоящим хамством отказываться от такого угощения.
Слащев засмеялся и повернулся к Алеше.
— Ну а вы, господин гимназист?
— Я, собственно, не голоден. А коньяк не пью вовсе.
— Отчего же?
— Алкоголь притупляет разум и ослабляет душу, — выпалил Алеша.
— Вот как? Это вам кто сказал?
— Отец. Он был врачом. Хорошим врачом, — добавил Алеша.
— Не сомневаюсь, — криво усмехнулся Слащев. — Но вот что я вам скажу, молодой человек: никогда не слушайте врачей. Они с молодости напуганы видом разверстого человеческого тела и мыслят категориями сугубо анатомическими. Разум и душа не числятся по их ведомству. Никита! — позвал он. — Прикажи там — пусть принесут коньяк и закуску!
Смазливый ординарец кивнул, выглянул из вагона и сказал несколько слов караулящим казакам.
Слащев меж тем переключил внимание на артиста.
— А что, этот молчаливый господин действительно итальянец? — поинтересовался он у Алеши.
— Да, — ответил Алеша.
— Жаль, что я не говорю по-итальянски, а то бы поболтали. Как же его сюда занесло?
— Он артист. Показывает представления.
Слащев усмехнулся:
— Самое время. Нынче вся Россия — один сплошной цирк. Справа — клоуны, слева — дикие звери. Только укротителя и конферансье нет — обоих сожрали. Слава тебе господи, скоро всей этой смуте придет конец. Выбьем большевичков из России и заживем. А, Степан, заноси!
Черноусый казак прошел в вагон и поставил на стол поднос с коньяком и закуской. Смазливый ординарец в белой кубанке подал генералу знак, тот кивнул и сказал:
— Степан, ты пока здесь побудь. У Никиты есть дела снаружи.
— Слушаюсь! — откозырял казак.
Ординарец вышел из вагона.
— Ну-с, господа, приступим? — Слащев разлил коньяк по стаканам и раздал стаканы гостям. — Вы, молодой человек, напрасно морщитесь, — сказал он Алеше. — Попробуйте, вам понравится. Тем более за Россию выпить — святое дело. Давайте-давайте, поднимайте!
Алеша нехотя взял свой стакан.
Вопреки его ожиданиям пить коньяк оказалось делом вовсе не противным. Особенно в сравнении с горилкой, которую Алеша попробовал ради интереса в том проклятом шинке. С первых же глотков по телу пробежала теплая волна, а губы сами собой сложились в улыбку.
— Вижу, коньяк пришелся вам по вкусу! — засмеялся Слащев. — Выпейте еще!
Алеша выпил. Пока Слащев беседовал о чем-то с Пироговым, он прислушивался к себе, отмечая новые ощущения. Ощущения были приятными. Пирогов говорил что-то о бандитах, которые захватили его дом, о том, что «в наше тяжелое время каждый русский дворянин должен», ну и так далее.
Если до сих пор Алеша смотрел на генерала с опаской и даже испугом, то теперь коньяк придал ему храбрости, поэтому, воспользовавшись паузой в разглагольствованиях Пирогова, он решил задать вопрос, который чрезвычайно его интересовал.
— И как скоро вы намерены выбить большевиков из России? — громко спросил Алеша.
Слащев посмотрел на него насмешливым взглядом и ответил:
— Ну совсем скоро не получится. Слишком много болванов окопалось в ставке. А почему вы спрашиваете?
Алеша облизнул губы и изрек:
— Мне кажется, вы проиграете эту войну.
Побледневший Пирогов ткнул Алешу локтем в бок и испуганно зашептал ему что-то на ухо. По лицу Слащева пронеслось как бы темное облако, но он тут же улыбнулся и спросил:
— Отчего же так, господин пророк? Отчего же непременно проиграем?
— Оттого что вы — воинство Херлы, — твердо ответил Алеша. — Блуждающие призраки.
— Херлы, говорите? — Слащев усмехнулся и подмигнул притихшему Пирогову. — Уж не ругаться ли изволите, господин гимназист?
— Вы — неприкаянное войско, — сказал Алеша опьяневшим голосом. — Вот вы зовете народ воевать за единое и неделимое отечество, а народ не понимает, что это такое. Для русского крестьянина отечество — это надел земли с избой посередине. А рядом — река с рыбой и лес с грибами.
Слащев презрительно дернул губой.
— Банальная точка зрения, — холодно сказал он.
Алеша насупился.
— Ну хорошо, — примирительно проговорил Слащев. — Какой же лозунг вы предлагаете взамен? Свобода, равенство и братство?
— Я думаю, что нужный лозунг висит в каждой русской избе, — сказал Алеша. — Это икона, а под ней — фотокарточка царевича Алексея. Плюс — надел земли, дающий работу и пропитание.
— То есть ваш лозунг — за царя, веру и землю, так я понимаю? — прищурился Слащев.
— Мне кажется, это единственный лозунг, с которым можно победить. Дайте крестьянам землю, веру — в качестве нравственной опоры и царя-защитника, и крестьяне, а их в нашем отечестве большинство, пойдут за вами все как один.
— Прекраснодушная сказочка, — отрезал Слащев. — В нашем крестьянине не больше истинной веры, чем в гнилом пне. Это во-первых. А во-вторых: взгляните на наше белое воинство! Во всем корпусе едва ли десятая часть верует в Бога. Остальные — атеисты и позитивисты похлеще Маркса. И потом, мой юный друг, исход в битве решает не вера, а сила, решительность и внезапность. Это я вам утверждаю по собственному опыту.
— Решительность есть и у красных, — не сдавался Алеша. — Сила их растет. А воевать грамотно вы их сами научите. И тогда вам придет конец.
Лицо генерала помрачнело, а слепой ворон на шкафу, словно почуяв перемену в настроении хозяина, заворочался, щелкнул клювом, будто глотку прочистил, и вдруг гаркнул:
— Р-расстрелять сволочей! К чер-ртовой матери!
Алеша, артист и Пирогов изумленно уставились на ворона. Слащев протянул руку, пригладил птице перья широкой ладонью, и ворон снова успокоился.
— Расстрелять мы их всегда успеем, Калхасушка, — мягко сказал Слащев. — Но прежде нужно выслушать. Россия держится не на набожных мужичках, господин гимназист, а на дворянах и офицерах, имеющих понятие о чести. Вот вы читали рассказ Тургенева «Конец Чертопханова»?
— Читал… Но плохо помню.
— Когда у русского дворянина не остается ничего, кроме чести, честь становится метафизической величиной. А то, что говорите вы, глупость. Вредная глупость. — Слащев провел ладонью по усталому лицу, затем поднял голову к слепому ворону и с мрачной веселостью осведомился:
— Ну а ты как думаешь, Калхас?
— Вздернуть! — решительно и веско ответил ворон. После чего сомкнул клюв и замолчал.
— И все-таки я с вами не… — начал было Алеша, но тут Пирогов яростно пнул его под столом ногой, и он, поперхнувшись, замолчал.
Алеше вдруг стало душно. Он дернул ворот рубашки.
— Прошу прощения, господин генерал-майор…
— Яков Александрович.
— Яков Александрович, — послушно повторил Алеша. — Где здесь туалет?
— Вам плохо? Выйдите из вагончика и пройдите налево.
— Благодарю вас.
Алеша выбрался из душного вагона, зашел за угол, чтобы не видеть подозрительных физиономий казаков, и вдохнул полной грудью воздух. Однако это слабо помогло. «Сейчас бы ополоснуть лицо холодной водой», — подумал Алеша. И тут же услышал поблизости веселый плеск воды.
На вытоптанном, пахнущем мазутом пятачке земли стояли несколько сдвинутых китайских ширм. Из-за них-то и раздавался плеск.
Алеша хотел пройти мимо, но не удержался — уж больно заманчиво плескала вода. Он подошел к ширме и тихонько заглянул в щелку. Над тазом с водой, стоявшим на табуретке, склонился какой-то человек. По лежавшей на втором табурете белой кубанке с красным верхом Алеша понял, что это ординарец генерала Слащева — Никита. Алеша увидел гибкую, белую спину юноши с рядом позвонков и двумя ямочками на пояснице.
Ординарец выпрямился и повернулся к табурету, чтобы взять полотенце. И тут пораженный Алеша явственно увидел перед собой белую женскую грудь с двумя маленькими розовыми сосками. Он отпрянул от щелки, попятился, споткнулся о камень и сел на землю, больно ударившись копчиком о шпалу. Из глаз брызнули слезы.
— Кто здесь? — окликнули из-за ширмы.
Алеша хотел убежать, но не успел. Край ширмы отодвинулся и на бывшего гимназиста глянули два чудных зеленых глаза.
— А, это вы, — усмехнулся «ординарец». — Чего надо?
— Я… Я просто проходил мимо.
— Мимо проходил? А угодил сюда? — Девушка (а в том, что это была девушка, Алеша убедился окончательно и бесповоротно) вдруг отодвинула рукой легкую створку ширмы. На мгновение Алеше показалось, что он стоит в Лувре перед статуей Венеры Милосской, так ослепило его нагое женское тело. Он смотрел и не мог оторваться.
Девушка усмехнулась.
— Нравится? — спросила она хрипловатым голосом.
Алеша судорожно сглотнул слюну.
— Что?
— То, что вы видите.
— Нет… То есть… Да, конечно. — Он поспешно отвернулся. — Простите меня, я не хотел… Я не должен был…
Алеша повернулся и хотел убежать, но она окликнула его:
— А ну постой!
Алеша остолбенел под этим властным окриком. Он замер, словно его прибили к месту гвоздями.
— Можешь обернуться, — сказала девушка. — Я уже одета.
Алеша обернулся и посмотрел на девушку. Она стояла в шелковом красном халате, надетом на влажное тело, и улыбалась.
— Подойди сюда!
Алеша и на этот раз не посмел отказаться. Он на негнущихся ногах, как загипнотизированный, приблизился к девушке. Она внимательно всмотрелась в его лицо и задумчиво проговорила:
— Совсем еще ребенок. — Затем подняла вдруг руку, и Алеша невольно отпрянул. Девушка улыбнулась, блеснув полоской белоснежных зубов. — Ну-ну. Не бойся, я тебя не обижу. — Короткие каштановые волосы девушки были влажными, капельки воды блестели на длинной белой шее, и это еще больше завораживало Алешу. Она коснулась пальцами его щеки и задумчиво произнесла: — Еще даже не бреется. Совсем ребенок. Сколько тебе лет, мальчик?
— Се… семнадцать, — ответил Алеша. И, по своей привычке всегда говорить правду, поспешно добавил: — Скоро будет.
— Может быть, и будет. А может, и не будет, — сказала девушка. — В наше время мужчины долго не живут. Некоторым, правда, удается, но ты не из них. На тебе уже стоит помета.
Алеша, завороженный красотой девушки, не понимал ни слова из того, что она говорила.
— Какая помета? — машинально переспросил он.
— Смерти, какая. Я это в мужчинах сразу вижу.
— Откуда?
— Оттуда. Как тебя зовут?
Алеша улыбнулся.
— Алексей.
— Алеша, значит. — Улыбка девушки стала грустной. — Как Алешу Карамазова. И такой же херувимчик с виду. А хочешь я тебя поцелую, Алеша?
— Нет. Я, собственно…
— Брось. К чему стыдиться? Здесь же никого нет, и никто нас не увидит.
Алеша хотел возразить, что человеку необязателен свидетель, чтобы испытать стыд, но не успел. Девушка обхватила его щеки ладонями, слегка пригнула его голову и крепко, по-мужски, поцеловала в губы. Рот у нее был теплый, ароматный и влажный. Полы халата распахнулись от движения, в лицо Алеше повеяло запахом фруктового мыла, он весь затрепетал и потянулся к ней, но девушка засмеялась и отпрянула.
— Ишь, какой горячий! Такой юный, а уже мужчина. — Она запахнула разошедшиеся полы халата и снова посмотрела на Алешу. Насмешливо улыбнулась. — Я слышала, вы поспорили с генералом. Это вы зря. Яков Александрович не любит, когда ему перечат.
— Я его не боюсь, — с вызовом сказал Алеша.
— И зря. Его следует бояться. Особенно такому нежному птенцу, как вы. — Увидев, как вспыхнули щеки Алеши, она с улыбкой добавила: — Впрочем, вы совсем не птенец. Целоваться, по крайней мере, уже умеете. Наверно, и с женщиной уже знались. У вас, гимназистов, это быстро случается. Ну, ступайте. Мне нужно одеться. И будьте осторожны в своих высказываниях. Ступайте, я сказала!