— Я спрашиваю — может кто-нибудь забрать к себе ребенка и позаботиться о нем? — повторил Алеша еще громче и сделал шаг к толпе.
Люди слегка отшатнулись, затем стали расходиться, стараясь не встречаться с Алешей взглядом. Через минуту от толпы остался всего один старик.
— Вы хотите забрать ребенка? — спросил его Алеша.
Старик покачал лысой головой.
— Чего же вы стоите?
— Никто его не возьмет, — сказал старик дребезжащим голоском. — В деревне голодно. Скотину и хлеб офицеры забрали. А этот мало что младенец, так еще и обгоревший.
— Со здоровьем у него все будет хорошо, — сказал Алеша. — Он поправится.
Старик усмехнулся, обнажив гнилые остатки зубов.
— Ну да, поправится. Как же. Ты знаешь что… В городе есть приют, как раз для таких малюток, как он. Свези его туда, коли есть охота. А здесь ему не жить. Только до города он у вас все одно не дотянет. Мария, мать его, гулящая была. И этого не знамо от кого прижила. Вот теперь Бог ее и покарал.
— Глупости! — сердито сказал ему Алеша. — Что вы можете знать о Божьем провидении!
— Что все знают, то и я, — ответил старик. — Греховодила мамка, теперь малышу за грехи ее ответ держать. Он ведь даже не крещеный у нее. Две недели уж как народился, а в церковь снести все недосуг было дуре. Теперь вот в аду жариться будет.
— Сами вы будете жариться в аду! — крикнул Алеша. — Не хотите помочь, так убирайтесь отсюда к чертовой матери!
Алеша вытер рукой мокрый, перепачканный сажей лоб и повернулся к товарищам.
— Надо бы ему молока раздобыть, — сказал он. — Идальго, вы не могли бы этим заняться?
— Я? Конечно. Безусловно. — Артист поднялся с корточек, огляделся и зашагал к самой чистой и основательной хате.
Вернулся он минут через десять, держа в руках маленькую глиняную крынку и старую перчатку из желтой, сморщенной кожи.
— Это для удобства, — объяснил он Алеше. — Надо проделать в пальце дыру, и малыш сможет сосать, как через соску. Насчет чистоты не беспокойтесь, помыл и обработал самогонкой.
— Самогонкой? — оживился Пирогов. — Где это вы ее взяли?
— Где взял, там больше нет. Алеша, вы когда-нибудь кормили младенца?
Алеша покачал головой:
— Нет.
— Тогда, будьте добры, передайте ребенка мне, а сами отойдите в сторонку, чтобы не отвлекать. И Пирогова с собой прихватите. Я не могу управляться с двумя младенцами одновременно.
— Пойдемте, — сказал Пирогову Алеша. — Попробуем раздобыть какой-нибудь еды. Думаю, в этом деле от нас с вами будет больше проку.
* * *Сестра милосердия оказалась маленькой, молодой женщиной с подвижным лицом и птичьими повадками. В углу ее рта лихо дымилась папироса.
— Позвольте представиться — Павел Пирогов! — пробасил Пирогов, делая что-то вроде поклона. — А это…
— Откуда он у вас? — спросила сестра, прищурившись на Алешу и на посапывающий сверток, который он держал в руках.
— Мать погибла в пожаре, — сказал Алеша, — а родственников нет.
— Совсем никого?
— Никого.
— Представьте себе, — снова встрял в разговор Пирогов, — совершеннейший сирота. К тому же…
— Он у вас обгоревший? — резко спросила сестра милосердия, не обращая внимания на галантный лепет Пирогова.
— Да, — ответил Алеша.
— Надо его осмотреть. Дайте!
Сестра взяла младенца из рук Алеши, положила его на стол и, не вынимая папиросу изо рта, быстро и ловко распеленала.
— Грязненький, но ожогов нет, — сказала она. Провела пальцами по животу младенца, улыбнулась. — Совсем здоровенький.
— Быть того не может, — сказал артист. — Посмотрите внимательней. У него должны быть ожоги по всему животу.
Сестра вновь, на этот раз гораздо тщательней, осмотрела младенца.
— Нет, все в порядке. Вам, мой милый, показалось.
— Разрешите взглянуть?
Артист и Пирогов склонились над младенцем.
— В самом деле целый, — изумленно проговорил Пирогов.
Артист же ничего не сказал, только растерянно почесал пальцем переносицу.
— Ну? — обратился к нему Алеша. — Что вы на это скажете, господин итальянец?
— Вероятно, мы ошиблись с диагнозом. Приняли грязь за ожоги.
— Определенно, — кивнул Пирогов. — Развели панику на пустом месте.
Младенец, словно поняв, что говорят о нем, запищал и задрыгал ножками.
— Чудесный ребенок, не правда ли? — широко улыбнулся Пирогов и как бы невзначай тронул сестру за талию.
— Нужно перепеленать его в чистую пеленку, — сказала сестра. Посмотрела на грязную тряпку, в которую был завернут младенец, и брезгливо добавила: — А эту дрянь выбросить.
— Не надо ничего выбрасывать, — сказал Алеша. — Я ее заберу.
— И на кой ляд она вам сдалась? — поинтересовался Пирогов.
— Нужна.
Ребенка запеленали в чистое, а грязную тряпицу Алеша аккуратно свернул и положил в карман.
— Нам пора, — сказал артист сестре. — Спасибо, что приняли малыша.
— Я не гарантирую, что он выживет, — сухо ответила сестра. И сурово добавила, стряхнув с папиросы пепел: — В нынешних-то условиях.
— Этого никто не может гарантировать, — сказал артист. — Но вы, по крайней мере, постараетесь.
— Вы нас просто спасли! — прогудел Пирогов. — Позвольте узнать, добрая самаритянка, как ваше имя?
— Мое имя не имеет к делу никакого отношения, — отрезала сестра. — И кстати, уберите руку с моего бедра. Это вам не подставка.
Пирогов досадливо крякнул, но убрал руку и постарался замаскировать смущение развязной улыбкой.
— Нам нужно ехать, — повторил артист. — Спасибо за все, сестра.
— Помогай вам Бог! — сказала в ответ сестра милосердия и перекрестила путешественников.
Когда подвода отъезжала от крыльца приюта, она крикнула:
— Эй! Как вас там? Постойте! Как его зовут?
Пирогов поспешно натянул вожжи. Лошадка остановилась, и путешественники переглянулись.
— Про имя-то мы спросить совсем забыли, — тихо сказал Пирогов.
— Его фамилия Берсенев! — крикнул сестре артист. — Зовут Алексей!
Алеша возмущенно дернул его за рукав, но тот отмахнулся.
— Запомнили? Алексей Берсенев!
— А отчество?
— Пишите — Алексеевич! — снова крикнул артист. Затем повернулся к Пирогову и коротко распорядился: — Поехали! Ну же!
И повозка снова загромыхала по ухабам.
Когда отъехали подальше, Алеша сердито спросил у артиста:
— Зачем вы ей соврали?
— Благодаря моему вранью младенец получил имя и фамилию, — спокойно ответил тот. — А то назвали бы человека каким-нибудь Бездомным или Подкидышевым. Или еще какую-нибудь мерзость придумали бы.
Они взобрались на телегу.
— Странно, — с задумчивой полуулыбкой произнес Алеша, удобнее устраиваясь на рогоже. — Получается, что теперь на свете два Алексея Берсеневых.
— Не льстите себе, — откликнулся артист. — В одной только Москве Берсеневых штук сорок наберется. И половина из них Алексеи.
— То не в счет, я ведь про них ничего не знаю, — возразил Алеша.
— Вы и про этого ничего не знаете. А ну как вырастет живодер или палач. Как тогда запоете?
— Не говорите глупости, — нахмурился Алеша. — С чего ему вырастать палачом? Нет. Он будет достойным гражданином своей страны. Может быть, архитектором. А может, поэтом.
— А может, чиновником-казнокрадом, — подлил дегтя артист. — В чинах и в летах, в почтении и в достатке.
— Лично я бы от такой участи не отказался, — заметил Пирогов, берясь за вожжи. — Все лучше, чем стишки кропать да голой задницей сверкать. Пошла, милая! Пошла!
Он стегнул вожжами по крупу лошадки, и она лениво заковыляла по пыльной дороге крохотного городка с кривыми улочками и такими же кривыми домами, во многих из которых уже никто не жил.
Вскоре путешественники выехали на большак и двинулись прочь от города. Через полчаса Пирогов проворчал:
— Едем, едем… А ничего по сторонам не меняется. Одни осины да березки. Бесконечная равнина. И чего делим, непонятно. Тут ведь на всех хватит. Придумали тоже воевать, будто других забот нет.
— В гражданской войне, как и в любой войне вообще, есть свое благо, — сказал артист.
Пирогов посмотрел на него как на сумасшедшего, усмехнулся и спросил:
— Это какое же?
— Она наполняет жизнь людей смыслом, — ответил артист. — Одним дает идею, за которую не жалко и умереть, других наполняет бешеным желанием выжить. Всем находится дело. А вот представьте себя, что войны закончатся и наступит полное благолепие. Люди будут жить припеваючи, есть вволю, развлекаться в ресторациях, на маскарадах и на бегах. Испытав пресыщение от одних развлечений, они будут придумывать все новые и новые. Они станут покупать себе новомодные вещи и украшения, потому что не захотят отстать в этом от соседей. Они будут гоняться за удовольствиями и вещами, как сумасшедшая собака гоняется за собственным хвостом, кусая пустоту.
Говоря, артист все больше входил в раж.
— Со временем, — с мрачным удовольствием продолжал он, — им наскучит даже искусство. Ведь искусство рождается из желания противостоять несовершенству и ужасу мира. Из желания создать свой собственный вариант гармонии. Но наступит время, когда жизнь больше не будет ужасать людей. Они станут относиться к окружающему миру как к собственному дивану, на котором удобно лежать, а единственная проблема — чтобы не затекли бока. Впрочем, людям некогда будет отдыхать. Жизнь у них будет насыщенная, быстрая и пестрая. Как колесо, по которому бегает ручная белка. Но внутри этого колеса ничего, кроме пустоты. Даже настоящего удовольствия. Ведь истинную ценность жизни может дать только ее хрупкость и уязвимость.
Артист закончил свой монолог, и Пирогов насмешливо поинтересовался:
— А это вы для кого сейчас говорили? Если для юноши, так он давно спит. А если для меня, так не стоило и трудиться.
— Я говорил это для себя, — сухо сказал артист.
— А-а, ну если для себя, тогда ладно. Хотя, говорят, разговаривать с собой — весьма опасная привычка. Грозит расстройством рассудка.
Артист ничего на это не ответил и в продолжение последующего часа не издал ни звука.
* * *Кони под юнкерами были рослые, горячие, не в пример пегой лошадке, запряженной в телегу, которая при виде красавцев жеребцов совсем оцепенела.
— А ну стоять! — крикнул один из юнкеров, гарцуя перед телегой. — Кто такие?
— Мы? — сонно ответил за всех Алеша.
— А вы тут видите еще кого-то? — иронично осведомился юнкер, поглядывая на путешественников черными мышиными глазками.
— Мы никто. Просто люди. Отстали от поезда.
Юнкер обратился к своему спутнику — пухлому, вальяжному, на вид совершенно неповоротливому:
— Смотри-ка, Коля, кажется, мы с тобой поймали большевистских шпионов.
— Мы не шпионы, — сказал Алеша. — Я бывший гимназист Алексей Берсенев.
— Гимназист? Занятно! — Юнкер указал нагайкой на артиста и насмешливо поинтересовался: — А этот, в дурацкой шляпе, тоже гимназист?
— Он итальянский циркач, — объяснил Алеша.
— Вот как? А поскладнее ничего придумать не могли? Слыхал, Коля, «циркач», да еще и итальянский!
— Почему бы и нет? — флегматично отозвался пухлый юнкер. — Нынче какого только сброда на дорогах не встретишь.
— Позвольте, я… — заговорил было Алеша, но юнкер с мышиными глазками оборвал его грубым окриком:
— Молчать! Какое задание выполняете?
— Никакого, — ответил, начиная сердиться, Алеша. — Просто ходим по деревням и городам в поисках заработка.
Пухлый юнкер убрал в карман какую-то коробочку, шмыгнул носом и сказал:
— Митя, по-моему, они говорят правду.
— Это ты так думаешь, — возразил ему юнкер с мышиными глазками. — Я всегда говорил, Коля, что ты чрезмерно доверчив. Будь добр, подержи этих темных личностей на прицеле, пока я их обыщу.
Юнкер слез с коня и подошел к телеге. Ростом он оказался с Алешу или даже чуть пониже. Вблизи безусое лицо юнкера выглядело совсем юным.
— Поднимите руки, — приказал он артисту.
Тот покорно поднял руки. Юнкер быстро его обыскал и вытащил из кармана пальто револьвер.
— Ага! — торжествующе воскликнул он и показал револьвер своему напарнику. — Видишь, Коля, я был прав.
— Ничего не «ага», — сердито возразил ему Алеша. — Это оружие для самообороны.
Юнкер иронично уставился на Алешу.
— Что вы говорите! Значит, в целях самообороны? Обороны от кого? От офицеров добровольческой армии? Может, еще что-нибудь скажете?
— Скажу! — вспылил Алеша. — Скажу, что вы балбес!
— Что-о? — Юнкер выкатил на Алешу черные, круглые глазки. — Это я балбес? Коля, ты слышал, он обозвал меня балбесом! — Юнкер рванул из кобуры револьвер. — Ах ты… Да я тебя…
За спиной у Алеши раздался тяжелый перестук копыт, вслед за тем зычный голос крикнул:
— Что там такое, юнкер?
На вороном коне гарцевал красивый, лощеный офицер. Юнкер вытянулся перед ним в струнку.
— Да вот, господин подпоручик, красных шпионов поймали, — доложил он.
— Шпионов?
— Так точно. Этот вот, — юнкер показал нагайкой на артиста, — врет, что итальянец.
Пирогов глянул на гарцующего офицера и сделал шаг вперед.
— Господин юнкер, не горячитесь, — приветливо заговорил он. — Я думаю…
— А вы куда лезете? — оборвал его нервный юнкер. — Думаете, у меня и для вас пули не найдется?
— А ну-ка, отставить! — осадил юнкера подпоручик. И поморщился: — Не передовая, а комната для детских игр. Документы имеются?
Алеша хотел ответить, но юнкер его опередил:
— Никак нет. Пустые совершенно.
— Оружие?
— У этого вот был револьвер.
Юнкер протянул подпоручику револьвер артиста. Подпоручик взял револьвер, небрежным движением откинул барабан, вытряхнул патроны на землю и зашвырнул револьвер в кусты.
— Кто такие? — резко спросил он у путешественников.
Алеша выступил вперед и произнес:
— Господин офицер, клянусь честью, мы не шпионы. Я бывший учащийся гимназии Алексей Берсенев. А это мои друзья.
Пирогов сделал неуклюжий поклон и громко пробасил:
— Позвольте представиться — Павел Афанасьевич Пирогов, потомственный дворянин. Горю желанием вступить в освободительную армию и принести пользу родному отечеству.
— Дворянин, значит. — Подпоручик едва удерживал гарцующего на месте скакуна. — Гм… А это кто таков? — кивнул он подбородком на артиста, смиренно стоявшего за спиной у Алеши.
— Это господин Браккато, — сказал Алеша. — Он итальянец.
— Итальянец? — Офицер внимательно посмотрел на артиста и вдруг быстро проговорил: — Lei и davero italiano? Non raconta ball [3]?
Артист снял шляпу и приложил ее к груди.
— Si, sono italian [4], — вежливо сказал он.
Офицер окинул взглядом его широкоплечую фигуру.
— Ah, l’Italia, il sogno di ogni poeta! Ma come siete finito in Russia? E in un periodo tanto torbid [5]?
— Non lo so neanch’io, — ответил артист. — Forse, il destin [6].
— Devo riconoscere che il sul destino le ha fatto uno scherzo davvero di cattivo gust [7].
Артист мягко улыбнулся и снова надел шляпу на голову. Офицер перевел взгляд на юнкера:
— Похоже, и впрямь итальянец.
— Что прикажете с ними делать, господин подпоручик?
Офицер несколько секунд размышлял, потом сказал:
— Значит, так. Берите их под белы руки и ведите к штабному вагону. Генерал сегодня хандрит. Будет ему развлечение. Приказ понятен?
— Так точно.
— Выполняйте. Честь имею, господа! — откозырял офицер и ускакал прочь на своем вороном, горячем скакуне.
Нервный юнкер сердито посмотрел на Алешу.
— Повезло вам, господин гимназист. Благодарите судьбу, что у подпоручика сегодня хорошее настроение, а у генерала хандра. Будь моя воля, я бы самолично поставил вас к стенке и расстрелял.
— Ты, Митя, сегодня весь день чепуху говоришь, — заметил со своего коня флегматичный юнкер. — Это на тебя так порошок подействовал. Из иных приличных людей он настоящих зверей делает. Ты, Митя, из их числа.
Нервный юнкер метнул в товарища едкий взгляд, но ничего ему не ответил.
— Чего стоите? — прикрикнул он на пленников. — Двигай вперед!
Флегматичный на минуту замешкался, чтобы достать из кармана коробочку и проделать несколько привычных движений. Затем убрал коробочку в карман, рысью нагнал всю честную компанию и перевел коня на шаг.
— Господа, — обратился он к путешественникам. — Вы хоть знаете, с кем будете иметь честь общаться?
— Подпоручик сказал, что нас ведут к генералу, — ответил за всех Алеша.
— К «генералу», — добродушно передразнил флегматичный юнкер. — Это не просто генерал. Вам о чем-нибудь говорит имя Слащев?
Алеша посмотрел на Пирогова.
— Да, конечно! — поспешно ответил тот. — Говорят, это героический человек!
Флегматичный таинственно усмехнулся и посмотрел по сторонам.
— Ну так я скажу вам по секрету, господа, — снова заговорил он, понизив голос, — генерал-майор Слащев вовсе не Слащев.
— А кто же он? — спросил Алеша.
— Обещаете хранить секрет?
— Конечно.
— Генерал Слащев на самом деле великий князь Михаил Александрович. Наследник российского престола! Только это между нами, господа.
Алеша удивленно раскрыл рот, а нервный юнкер недовольно поморщился и сказал:
— Ты, Коля, нынче перебрал с порошком. Повторяешь всякие глупые слухи. Ладно, солдаты в эту чепуху верят, но ты-то…
— При чем тут солдаты? — обиженно ответил флегматичный. — Если хочешь знать, один из офицеров мне это подтвердил. В приватной беседе.
— Это кто же, интересно?
— Я же говорю — беседа была приватная. Я не имею морального права открыть тебе его имя.